Многократно сталкивался с мнением, что  первые строки настраивают на дальнейшее восприятие в целом, смею заверить, что эта глава никоим образом не отражает вышесказанное… Иначе говоря, с утра у меня случилось расстройство желудка, и не то чтобы так какие-то позывы, а настоящая буря, в которой устойчивый запах испражнений был причиной того, что я за минут сорок израсходовал почти весь баллончик освежителя воздуха в редакционном туалете.
После третьей ходки я начал ловить на себе недвусмысленные взгляды сотрудников редакции. Вскоре их смешки сменились откровенным ржанием и анекдотами из серии «тебя бы так пронесло…» и я понял, что более не выдержу столь стремительной атаки…
В курилке главный редактор оценил мое состояние, как «экологически - нестабильное» и без лишних разговоров предложил отлежаться дома.
-И не пей сегодня, хуже станет, - на прощание бросил он.
-Скажешь тоже, и в мыслях не было, - возмутился я.
По пути домой я все таки заглянул в магазин и приобрел бутылочку светлого. Скучно, как-то без пива. 

***

Дома было непривычно тихо и уныло. И может именно по этому мне немедленно захотелось напиться. Бывают в жизни ситуации, когда ваши желания не совпадают с возможностями, но сегодня было в точности наоборот. Не далее как на прошлой неделе на одном из фуршетов мне перепала бутылка коньяка пол-литровой емкости, к которой прилагалась серебряная фляжка с гравировкой «Почетный винодел». Фляжку я умудрился потерять в тот же день. Да и Бог с ней, с фляжкой! Зачем мне фляжка? Коньяк же, как и следовало ожидать, на деле оказался польским самогоном с запахом давно не стиранного исподнего, что, правда, не помешало мне в едином порыве выпить четыре стопки.
После выпитого почему-то вспомнились мои покойные родители, не раз упрекавшие меня в неразборчивости, в большей доле это касалось именно алкогольных напитков.
-Чувствуешь же, что паленая, так зачем допивать?! – любил говаривать батя, похмеляя меня наутро ядреным огуречным рассолом.
Я кивал, как неваляшка, но через пару часов беззастенчиво пил в институтской общаге  разведенный спирт или любое другое предложенное мне пойло. Один раз дело дошло до одеколона, который мы с сокурсником обнаружили в его тумбочке. Перед тем как выпить парфюм, сокурсник окунул в стакан с желтоватой жидкостью нагретый на зажигалке гвоздь.
-Чтоб не горчило, - пояснил он.
Батя утверждал, что знает, по крайне мере, 52 способа моментального выхода из запоя, что не помешало ему отойти в мир иной по причине цирроза печени. Мамка ушла позже по собственному желанию. Причины столь ответственного поступка для меня до сих пор остаются загадкой.
Поэтому лучше обновлюсь на бате. Его я всегда считал недалеким, но не глупым человеком.       
-Понимаешь - запой дело тонкое, и выходить из него надо с умом, - втолковывал он мне, - во-первых, никакого пива, пиво расслабляет. Думаешь, пропущу бутылочку, не беда. А за одной, как ты знаешь и вторая и третья. Так что если уж совсем невмоготу, пей сухое. Но не больше двух бутылок в день.
-А коньяк? - спрашивал я.
-Можно, но если только грамм триста, не больше.
-Чему ты сына учишь? – возмущалась мать.
-Молчи, сами разберемся, - отвечал батя.
Хороший он был человек, да. Так, рюмку я уже где-то похерил, посему за упокой, из ствола. 

***

Помню, придя наутро в родную обитель с очередной пьянки в состоянии дичайшего похмелья, я обнаружил на кухне батю, чинно распивающего пиво.
-Садись,  - он указал мне на стул.
Я сел.
-Ну и сколько это может продолжаться?
-Что именно?
-Пьянство твое беспробудное. Ты же уже взрослый мужик, тебе о жизни пора задумываться! – выдал батя.
Чувствовалось, что эту речь он готовил дня два, тщательно подбирая слова и расставляя акценты.
-Ты посмотри на своих сверстников? Посмотри. Учатся, но и работают. А ты?
-Ну, у меня пока не складывается…
-А с водкой у тебя складывается?
-Ну, ты преувеличиваешь…
Батя разломил напополам воблу и стал счищать чешую.
-Вань, ты это мамке можешь рассказывать, а я ведь тоже когда-то холостым был, знаю. И пьянки были, и девчонки всякие. Но всегда меру знал. Знал, когда остановиться. 
-Я тоже знаю.
-Что? Как под окном со своими дружками бухать, чтоб потом весь дом твоей матери рассказывал, как ты на детской площадке блевал?
-Ну, перебрал, бывает.
-Что-то у тебя так каждый день.
Он опустил глаза вниз. На минуту мне показалось, что батя обращается к загадочному суфлеру, затаившемуся под столом.
-Страшно мне за тебя, Ваня, - собравшись с силами, продолжил он. – Страшно. Я за тебя каждый день Богу молюсь. Молюсь, чтобы ты на путь истинный встал. Осознал.
Я покосился на его бутылку, похмелье ворвалось в мой организм краснознаменной конницей. Без сомнения, пиво было неотъемлемым атрибутом этого спектакля.
-Ну, буду исправляться, - проглатывая слюну, сказал я.
-Страшно мне за тебя, страшно, -  в таких случаях наиболее понравившиеся фразы, которые батя считал ключевыми, он сознательно повторял по два раза.
-Ну, так, - я встал с места и, набрав в стакан воды, осушил его залпом.
-Сушняк? – по-видимому, пошутил батя, что было видно по его хитрой физиономии.
-В горле пересохло.
-В мозгах у тебя пересохло, - снова сымпровизировал он.
-С каждым бывает…
Батя опять уронил взгляд на пол.
-Вот не думал я, что сын у меня будет пьяницей.
-Да, ладно, ты преувеличиваешь.
-Нисколько. Ты помнишь себя на прошлой неделе? Помнишь, как в одежде уснул, как мать тебя в подъезде нашла, когда ты на корточках спал?
-Исправлюсь.
-Страшно мне за тебя, страшно.
-Ну, какие мои годы?
-Какие? Я в твои годы уже один жил, с матерью твоей! Все сами, своими руками! После школы поступил сам, и все, никаких родителей. Стыдно мне было на иждивении жить, стыдно.
Тут батя лукавил. После школы родители пихнули его с глаз долой в военное училище, отдав на полное гособеспечение. О своей службе в армии он сожалел ни раз. На гражданке он так себя и не нашел, примкнув к стаду пенсионеров.
-Вань, я понимаю, ты в некотором смысле сформированный человек, должен понимать. Я тебе приказать не могу, только посоветовать. Так что одумайся, одумайся.
-Конечно.
-Да и мать волнуется, сам понимаешь.
Тут он опять же пошел не в ту степь. Мать, будучи единственной кормилицей в семье, несла на себе непосильную ношу добывания хлеба насущного. Может быть, именно поэтому в моей жизни мужчина никогда не был авторитетом. И, наверное, не будет.
Пока мамка работала, батя был на хозяйстве, к слову сказать, хозяйство он вел безупречно и гордо именовал себя «хранителем очага». Напиваясь, он шаблонно ругал власть, игру «Локомотива», за который болел и рассказывал бородатые истории из своей армейской жизни. В последние годы батя предпочитал употреблять «в одно лицо», и лишь изредка звал меня составить ему компанию, был молчалив и иногда, закрывшись на кухне, плакал.
Сейчас, закрыв глаза, я, как будто тогда вижу его худощавую фигуру с зализанными назад волосами, повторяющим сомнамбулическим шепотом:     
-Страшно, страшно за тебя. Страшно.