Есть хотелось страшно, безумный голод охватил вдруг заработавший и заурчавший желудок, а вслед за ним – и мозг, дальше – все тело. Рома набивал и набивал рот принесенной зашедшей после работы сестрой едой - бутербродами с наскоро накромсанными ветчиной и сыром и внутренне удивлялся – как он не запустил руку в пакет, сразу же не вырвав его у сестры прямо у порога, и не начал жадно отламывать куски и есть все снова и снова, не доходя до кухни. Он потратил на бутерброды большую часть батона и тут же, непрерывно жуя, принялся жарить яичницу с ветчиной. Голос вроде бы ушел – по крайней мере отступил куда-то глубоко внутрь и теперь напоминал тихий, еле слышный шепот.

Яичница весело и аппетитно зашипела за дымилась из-под поднятой крышки, брызги жира ощутимо обожгли руку, но это были мелочи – он торопливо поставил сковороду на подставку и начал, давясь и обжигаясь есть, запивая все необычно сладким – ложек шесть-семь – чаем. Желтки он всегда оставлял на потом, выедая сначала белки вперемешку с кусочками ветчины. В голове легко и приятно шумело, и она слегка кружилась. Почувствовав, как желудок постепенно наполняется, а голод слегка притупляется, он замедлил скорость еды, перевел дух и посмотрел в окно.

Люди шли по улице как обычно – уже под вечер или возвращаясь с работы, или спеша в город в поисках развлечений, и он наблюдал их минут пять – волны их движений туда-сюда, при всем при том, что все они казались повторяющимися, как будто каждый проходил и в том, и в другом направлении по несколько раз, доставляли необъяснимое эстетическое удовольствие. Через некоторое время он понял, что смотрит в окно уже примерно час и посмотрел на часы, которые показали, что прошло всего лишь семь с половиной минут, чему он вдруг несказанно удивился и все равно испугался, что яичница уже давно остыла – мало того – ее могли просто украсть, пока он смотрел в окно, хотя сестра сразу же ушла, и дома кроме него никого не было. Он испуганно склонился к тарелке и ткнул вилку в центр сковороды. При этом он попал во что-то необычно твердое, и это твердое вдруг слегка прыснуло – как раздавленная виноградина, а вилка пошла дальше немного легче.

Данное открытие заставило его слегка поднять голову от сковороды и сфокусировать зрение. На вилку был наколот небольшой шарик непонятного, но вполне живого происхождения. Вот сволочи, опять с жилами подсунули, подумал Рома и, подняв вилку, хотел выбросить наколотое в мусорное ведро, когда вдруг слегка пошевелилось, и тогда он с ужасом понял, что это – не что иное, как человеческий глаз, который просто немного передвинул в его направлении зрачков, потому что наколола его вилка сбоку.
Рома вскрикнул от смертельного испуга и бросил вилку с глазом обратно на сковородку и подавил рвотный спазм.

Он смотрел на глаз и думал, что делать. Выбрасывать было жалко, а есть противно. Тем более, что вряд ли он настоящий, то есть конечно настоящий в данный момент, неотличимый от реальности – это точно, но по сути наверно… игрушечный. Слово неожиданно его развеселило, и он стал подбирать к нему рифмы – «пушечный», «пирушечный». И тогда он поразмыслил над последним вариантом и все же решил, что глаза не каждый день попадаются запросто так у тебя в тарелке и, преодолевая отвращение, положил его в рот, убрал вилку и прокусил.
Оказалось неожиданно вкусно. Как устрица, нет – как рапан на вкус, - подумал Рома, глотая разжеванную склизкую массу. Только теперь он сытно отрыгнул и почувствовал, что сыт – под
самую завязку.
Когда он выкурил сигарету, изжога мерзким жгучим огоньком подступила вверх по горлу, и он отхлебнул добрую половину бутылки минеральной воды. Хотелось лежать и ни о чем не думать, однако отяжелевший в блаженной сытости желудок настойчиво предупреждал, что надо все-таки встать и прогуляться – в скверик на бульваре рядом с домом. Полежав еще с полчаса, Рома тяжело встал, обулся и вышел из дома.

Когда он вошел в сквер, он почувствовал, что голос стал чуть-чуть погромче и заворочался внутри, словно выискивая какую-то маленькую щелочку, чтобы ее в дальнейшем расширить и высунуться хотя бы наполовину. Это было плохо, и он начал смутно осознавать почему - когда он шел уже по аллее и ему начали попадаться довольно частые прохожие, в основном прогуливающие собак и какие-то явно алкоголические личности.

Осознание заставило Рому присесть на пустую скамейку и нервно провести ботинком по куче желтых листьев и застыть, откинувшись на спинку, потому что в данный момент больше ничего не оставалось, как слушать медленно и неотвратимо пробуждающийся голос.

Он старался не шевелиться и просидеть так хотя бы час, ибо лишние движения теперь только вносили свой вклад в неотвратимое полное оживление голоса; важно было хоть немного продлить это драгоценное время. Чтобы отвлечься, он стал изучать ветви дерева напротив. Через минут пятнадцать пристального наблюдения ветви стали вдруг наклоняться друг у другу и сплетаться, вязаться в узлы и распрямляться, и это зрелище было очень красивым.

Прошла еще целая вечность, хотя часы показывали только минут сорок, и он услышал какой-то страшный грохот и увидел довольно далеко - метрах в ста от себя – приближающийся к нему по рельсам в центре бульвара трамвай. Ну вот – далеко так, а ревет так страшно. Стучит как-то надрывно, - подумал Рома, - странно что на дереве пути вверх не растут – да и с чего бы? И правда – с чего бы, - добавил он и вдруг громко и надрывно засмеялся.
Линии, колеи несуществующие – это надо ж! В жизни б вверх не поехал!

Красно-белая разрисованная рекламой туша вдруг прогремела рядом со скамейкой и промчалась мимо, Рома в ужасе откинулся на спинку, а в голове начали непрерывно гудеть колокола. Он потряс и покрутил головой во все стороны – они не исчезали, от этого гул их стал более организованным и ритмичным – из непрерывной затянутой и с мощными ударными коды какой-нибудь тяжелого стиля рок группы появился четкий, складывающийся в слова рисунок, и рисунок этот все больше и больше приобретал краски и интонации мощного и не терпящего, рвущегося из святая святых самой твоей души мощного и не терпящего возражения требования.

Голос водопадом бурлил изнутри, но колебания его отдавались на каждую клеточку тела и постепенно укладывали время в привычные и утрамбованные, а сейчас стремящиеся в бесконечность рамки. И дух и тело одинаково и непрерывно вопили:

- ДАЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙЙ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Мелкие капельки выступили на лбу и потекли к переносице и надбровным дугам, пару струек горячего пота вытекли из подмышек, однако становилось значительно холоднее, и хотя погода уходящего осеннего дня была солнечной и теплой, Рома плотнее завернулся в куртку. Голова больше не кружилась, и ветки напротив не заплетались в узлы. Мир вдруг словно потерял половину красок, и у Ромы вдруг промелькнула мысль, что будь сейчас на месяц позднее, он мог бы сидеть и среди слякоти, под мелким осенним дождем, что оказалось бы намного более удручающей картиной; впрочем наверно сейчас было не лучше.

Заставить себя подняться было неимоверно трудно - вдруг жутко заняли мышцы и суставы ног, которые теперь еле передвигались. Однако оставаться на месте тоже не имело смысла, и он медленно побрел по ставшей серой алее и свернул в сторону от трамвайных путей. Некоторая радость озарило его лицо, когда он увидел Полю, которая сидела на скамейке и увлеченно ела что-то напоминающее толи мороженное, то ли сладкий сырок.

Он остановился и присел рядом. Поля зашуршала ярко-красной курточкой и, сдвинув на бок темно-русую косу и неловко задев ногой стоявший внизу светло-голубой полупрозрачный ранец, в котором угадывались учебники, повернулась к нему.

- Ромка! А я тут уже долго гуляю!– обрадовано начала она и осеклась, разглядев под его глазами темные круги, - что с тобой? Опять? Давно???
- Сегодня. Денег просто нет. Днем проснулся – чувствую – крутить опять всего начинает, выворачивать прямо. Вчера не достал на утреннюю, а проспал долго. Полез на в ящик – смотрю там на четверть пакета еще осталось – взял и выдул все – может, думаю, отпустит чуть-чуть. Отпустило, конечно, на пару часов, а щас снова подступило – и уже знаю, что будет только сильнее. А так ничего – глаз вот съел в яичнице как будто - представляешь что привидится может – дурь-то злой оказалась!
- Глаз, говоришь, - улыбнулась она, - ты бы еще… и тут же замолчала, посерьезнела и о чем-то задумалась на минуту, - Ладно… насчет глаза не так что-то, подумать надо. Скажу как надумаю.
Она порылась в кармане, потом в другом и достала несколько мятых бумажек. Рассмотрела их, подсчитала.

- Блин. Нет, не хватит тут, даже на куб черной не хватит, не то чтобы чего посыпучее, с сожалением произнесла она, - мне папа сегодня мало дал – вот мороженное еще съела, остальные думала отложить в копилку на диск один, а к копилке сейчас не подступишься – мать убирается, и до вечера по всей квартире шастать будет, не угомонится – будет смотреть, как я уроки делаю, а то двоек нахватала за прошлую неделю.

Она пригнулась, упершись локтями в колени и подперла щеки ладонями. Это значило, что ей надо уйти в некоторые раздумья и несколько минут ее не следует трогать.

Он снова запахнулся в куртку и прикусил губу. Начинало нешуточно колотить, однако, как ни мучительно было, другого выхода не оставалось. Мимо прошли два смеющихся и весело переговаривавшихся парня примерно его возраста. Твари какие! – подумал он, посмотрел им вслед и сплюнул, в который раз удивившись разнице восприятия «с этим» и «без него». Сейчас эти веселые, избавленные от того, что чувствовал он, люди, скорей всего даже не подозревавшие об этом по отношению к любому другому, не говоря уж о себе, вызывали в нем какую-то надрывную и бессильную ненависть. Почему-то в голову пришло сравнение со школьными, а позже – армейскими забегами на три километра – когда после четвертого круга стоящий и передвигающийся рядом с беговой дорожкой народ со вспышкой раздражения воспринимаются как какие-то почти физические помехи, а кто-нибудь, перебежавший тебе дорогу даже в десяти шагах на какую-то долю секунды видится лютым врагом.

Поля вдруг подняла глаза и внимательно посмотрела - сначала бегло на Рому, а затем – вслед удаляющимся парням. Вдруг произошло что-то из ряда вон выходящее – парни внезапно остановились и перешли на повышенные тона, начав оживленно и отчаянно жестикулируя спорить. Были слышны их раздраженные голоса. Чуть позже один из них ударил другого, а другой ему ответил тем же. Через минуту они уже катались по земле, нанося друг другу беспорядочные удары и вздымая ворохи сухих листьев. Еще через минуту они уже снова стояли, отряхивались и недоуменно смотрели друг на друга, а потом медленно пошли, уже совсем не улыбаясь и ничего не говоря.

Поля радостно засмеялась и повернулась к Полю, потом она спрыгнула со скамейки и запрыгала вокруг нее, захлопав в ладошки.
- Получилось, Ромка – опять получилось – еще раз!!! – вдруг закричала она.
- Веришь – так редко было, а сейчас все легче и легче становится. Раньше я сама не могла – должно было сначала прийти что-то внутрь – вползти как бы. Я один раз у Лидии Федоровны руку толкнула, она успела последнюю в другую сторону направить – так получилось, что поставила «тройку» вместо «двойки» – так тоже радовалась тогда! А сейчас я просто почувствовала, что тебе плохо – сам же сказал что твари они – а потом смотрю на них и думаю – а пусть вон тот справа другому по морде даст – они и подрались!
- Я ничего не говорил, - глухим голосом сказал Рома. Время от времени от начинал дрожать мелкой дрожью, а ноги крутило уже не переставая.
- Ты говорил, говорил, – я же слышала! Ромка, а ты когда деньги будут, мне программу ту – ну помнишь ты говорил – с прическами разными купишь, чтоб мою и Олькину фотографию вставить туда и прически разные примерять?

Рома не стал с ней спорить, потому что точно знал, что ничего он не говорил – на бессмысленную в данном случае фразу это ушло бы слишком много сил, которые и так убывали с каждой минутой.

С Полей он познакомился где-то месяц назад, когда было намного теплее, почти как недавно закончившимся летом, и она носила не синтетическую красную, а легкую джинсовую еще курточку. Он сидел на одной из скамеек бульвара и беззаботно грыз семечки - было пасмурно, но как-то очень светло, в дальних песочницах копошилась детвора, а проходящие мимо люди, выгуливавшие собак или «заговорщицки» спешащие на встречу с милыми бедолагами - друзьями опрокинуть в себя только что купленную на с трудом собранные деньги поллитровку – обдавали его тихими волнами невозмутимого спокойствия и настраивали на какой-то мирный лад вдумчивой философской беседы. И хотя поговорить хотелось, это желание распространялось больше на самого себя – особо не хотелось никаких собеседников. И так должно было продолжаться еще несколько часов, что радовало и умиляло еще больше.

Она словно из ничего возникла рядом на скамейке – лет десять, третий или четвертый класс, белые испачканные на коленках колготки и босоножки на ногах - смотря не на него, а на нечто в руках, а потом подняла голову и сказала:
- Извините – а вы можете помочь – не могу отодвинуть колесико на часах, чтоб стрелки перевести. Часы мама купила, а я гулять пошла, а продавщица в магазине не выставила. Мама сказала, чтоб я сама разобралась, а я не могу, потому что ногти обстригла.

Рома улыбнулся, взял небольшие оказавшиеся не очень-то и дешевыми на вид детские часики и быстро исправил недостаток.
- Ну вот – держи – теперь порядок! – он еще раз улыбнулся и вернул часы.
- Это у меня порядок, а у вас вот не очень. Это сейчас у вас порядок, а через полдня что будет? Ведь плохо наверно – правда? Потому что у вас денег нет, а достать на данный период практически невозможно.

Он раскрыл рот и уставился на нее. Последняя фраза – «на данный период практически невозможно» - слишком необычно звучала из уст десятилетней на вид девочки, уже не говоря о содержании всей ее реплики.
- Сказала бы хотя бы просто – «сейчас нельзя», - пробормотал он и тут же замолк надолго, потому что она, сказав, что ее зовут Поля и спросив его имя, принялась говорить много и не умолкая ни на минуту, рассказывая о школе, подружках, родителях и о том, как они с девчонками меняются дисками, у кого дома компьютер есть, и картриджами к игровым приставкам.
- Моя кошка - Люся – вся рыжая с черным и смешная такая – спит если сытая – толкай ее – ни за что не проснется. Я в «ворде» печатать учусь – пока плохо получается – писать некому, я еще с почтой не разобралась, как ее получать и отправлять. А «фотошоп» трудный, только все равно я с ним справлюсь! А за что Раскольников бабушку убил – а деньги потом все равно бес толку лежали, не брал ведь ничего когда спрятал. Я мультики не люблю – они наивные все, мне больше приключения нравятся, про акул.

Пораженный, он смотрел на нее, и суженные зрачки вопреки логике, как ему показалось, начали расширяться, а она вдруг подперла щеку ладонью - этот жест так умилял его в дальнейшем - и задумалась.
- Валя Конченая сегодня привезла и много варит, - спокойно сказала она, а у него от удивления чуть не отпала челюсть, - Может в долг дать, если немного. Можно попытаться у Сени Борзого немножко порошка попросить, меньше полчека, попросить, но только сегодня я не могу. Может быть завтра получится.

Стараясь не думать о странной Полиной осведомленности о его знакомых, ну – просто людей, которых он знал в силу принадлежности их к определенному кругу, а также знании некоторых специфических терминах, он с сомнением покачал головой – в жизни такого быть не могло, чтобы Сенька поверил кому-нибудь в долг – даже тем, кого уже долго знал.

Сенька подошел к нему послезавтра – совершенно неожиданно, когда Рома уже в вечном страхе перед неминуемым уже было решился пойти к сестре - на очередную неминуемую и постыдную ложь, которая вряд ли увенчалась бы успехом - потому мало что оставалось в собственном доме, что можно было продать, да и то за смехотворную цену.

Он дружески (!) похлопал Рому по плечу и вспомнил вдруг какую-то давным-давно оказанную им ему услугу и сказал, что сегодня ему крупно повезло, умолчав в чем именно, и он даже готов поварить ему кое-что и завтра открыть небольшой кредит. После этой фразы некий маленький круглый предмет перекочевал и исчез в ловких Роминых пальцах, и Рома долго удивленно смотрел вслед удаляющемуся Сеньке, ловкому и жестокому дельцу, теперь так внезапно подобревшему, и вдруг вспомнил вчерашний день и внезапно расположившуюся к нему Валю Конченую –мрачную и гадкую похожую на перекатывающийся шар женщину с вечно полузакрытыми масляными глазками, которая внезапно снизошла до того, что пустила его в прихожую, пока сама возилась на кухне над своим гнусным зельем.

С тех пор встречи с Полей повторялись довольно часто - как правило, он заставал ее на одном и том же месте, в сквере или где-то рядом – когда она возвращалась из школы и порой шла гулять, не заходя домой. Он не стеснялся такой странной дружбе, и ему в голову не приходило ничего дурного, а она, словно это так и должно было быть, продолжала задавать бессмысленные – про кошек и собак - и сложные, остающиеся без ответа вопросы о непростых взаимоотношениях людей – мира Анны Карениной и Дамы с собачкой, доктора Рагина и следователя Порфирия Петровича. Иногда она помогала ему, иногда просто говорила, что не сможет, но каждый раз, когда у нее это получалось, он замечал, как все тверже и все менее детскими становятся ее то радостные, то грустные глаза.
Потому что она осознавала, чтО именно у нее получается, и тогда Рома начинал понимать, что довольно скоро – когда это знание явится к ней во всей своей полноте – им придется расстаться – независимо от того, расстанутся ли они раньше по его вине или по обстоятельствам, не зависящим от них обоих.

Не то, чтобы он сильно жалел об этом – что-то подсказывало ему, что жалеть как раз и нет смысла, потому что он уже давно привык не думать о будущем, живя одним, и самое большее еще одним-двумя днями вперед, однако что-то внутри определенно шевелилось, и еще на основе своей прежней, непохожей на эту, жизни, понимал он, что жалко и очень тяжело ему будет ее терять, хотя он и давно привык не привязываться к людям.

Озноб уже превратился в непрерывную трясучку, противно и больно ныли конечности, а мысли начинали уже слегка путаться. Он посмотрел на часы - прошло еще часа полтора, однако Поля молчала, а он знал, что ни в коем случае нельзя прерывать ее мысли. Наконец она подняла голову и посмотрела на него.
- Хорошо, Ромка. Я попробую. Только для тебя. Если получится – знай, что потом долго не смогу.
Он ничего не сказал и посмотрел на нее полными благодарности широко расширенными слезящимися глазами. Она крепко прижала кулаки к вискам, посмотрела куда-то вдаль и сосредоточилась. Пухленькие кулачки неожиданно сильно сжались, и чуть подрагивая оставались в таком положении минуты три.
Все это время голос стонал и выл внутри Ромы своим непрекращающимся бесконечным «дай!!!».

Сенька уже совершенно не двигался и не реагировал на встряску за плечи, которой его подверг Рома – наоборот, он все время норовил упасть на бок, на скамейку, и Рома с трудом придал ему вертикальное положение.
- Да у них не как у негров – во рту носить не будут – все схвачено, - сказала подбежавшая, игравшая до этого неподалеку Поля, - смотри прямо в наружных карманах.
Первый же беглый осмотр извлек из ближайшего кармана несколько блеснувших фольгой шариков. Озноб, слабость и боль были тут же забыты, а руки, ставшие послушными и четкими в движениях, стали привычно скатывать в трубочку данную снова убежавшей Полей мелкую купюру.
Резким и сильным вдохом порошок перенесся сначала в одну, а потом во вторую ноздрю.

В незаметно опустившихся на размякший и успокоившийся мир сумерках далекий костер из кучи мокрых листьев, время от времени приносящий на ветру свой пахучий ароматный дым, показался на редкость восхитительным поэтичным. Захотелось почитать бессмертные строки об осени, про осеннюю пору – вечный предмет восхищения великого поэта.
- Ну что, Ромка, как теперь – все хорошо, правда. Ты не бойся, пока я с тобой, все будет хорошо, - она как всегда резко сменила тему, - в ногти-то у меня – смотри – отрасли уже, - она показала ему украшенные неумелым детским маникюром длинные и острые ноготки, - вот, смотри как я могу!

Она приблизилась как сидевшему без движения уронившему подбородок на грудь Сеньке и ловкими и точными взмахами вонзила три сильных пальца правой руки ему в глазницу. Через несколько секунд перед разомлевшим Ромой возник окровавленный шарик глаза. Сенькиного глаза, только что закрытого и покоившегося в его голове. Было еще не совсем темно, и кровь, вытекающая из пустой глазницы, казалась очень яркой и занятной.

- А ну-ка закуси – хоть не в ротик, так в носику, а носику горько. Давай-ка второй за сегодня, а? Хоть не в ротик так в носик, хоть не в ротик так в носик – Ромка дурак!!! – пропела она на манер считалочки, и Рома машинально втянул в рот скользкий шарик и, сделав над собой усилие, разжевал его проглотил.

Он посидел еще немного, наблюдая за Полей, радостно носившейся по поляне и подбрасывающую охапки листьев. Порыв ветра снова обдал его крепким дымом от костра, который приятно защекотал ноздри.