Хуле… я предпочитаю прятаться, так слегка, из-за угла, что ли выглядываю… Я боюсь, когда монитор смотрит на меня сразу. Поэтому только сбоку… Справа – это если он лицом к лицу. И тогда я его боюсь со стороны. И ему не видно. Я еще могу спустить резинку, если ему опять не видно. Но я знаю – он смотрит, пока я здесь.

А еще позавчера человек в оранжевом каучуковом фартуке мне говорил, что это не страшно, это даже весело. Если скользко, значит, говорил он, надо надеть большие вонючие трико из упругой цветной ткани. Ткань так себе, главное – человек, который здесь – он самый главный, он может победить этих. 

Этих, наряженных в резиновые одежды я видел раньше – они никого не боялись. Почти. Они всегда улыбались и мелко дрожали, когда мой Цербер лениво поднимал тяжелые веки. Я только его сдерживал, хватая за теплые зеленые выросты на туловище,  и неспешно направлял толстячка в ленивое влажное русло силиконового блуждающего чуда.
Содрогаясь, оно вибрировало, издавая хлюпающие звуки, одновременно отталкивая щупальцами мои пошлые шаловливые пальцы.

А я улыбался, опять же не умирая, но всегда возрождаясь из странного нелепого сна, что удивлял окружающих детским радостным смехом.       
Все это было буквально вчера. Еще практически на днях все прыгало и  верещало, незатейливо поглаживая меня по барабанным перепонкам ушлых, но с виду абсолютно растерянных тружеников вестибулярного аппарата. 

Аймвротэйбл! – уёбище со скрюченными фалангами нижних манипуляторов что-то хочет мне по-дружески сказать. Я опять-таки улыбаюсь, продолжая активно жить совершенно невзрачными, но по-прежнему крепкими остатками моего личного Цербера.

На-а-а-хуй! На-а-а-ах-у-у-уй! – ломаные линии конечностей, поскрипывая, замедленно плывут вдоль зеленых витрин, игриво посылая идущих мимо унылых попутчиков прекрасно знакомых мне странников вдаль. Мне с ними не по пути. По крайней мере – завтра.