... Утомленное солнце
... Нежно с морем прощалось

Шипит патефон. Позвякивают посудой официанты. В тесном зале негромким рокотом льется привычная слуху чужая речь. Мы сидим втроем за круглым столиком. Внимаем волшебным словам и музыке бессмертного романса, уносясь мыслями к далекой Родине.

– ... ну так вот, господа, поиздержался я на чужбине. – выйдя из задумчивости, Григорьев чуть пригубляет из бокала и продолжает рассказ. – Знаете наверно, есть у них такая игра «мадзян», по-нашему Конопляный Воробей. В картишки перекинуться не с кем было, я от скуки правила изучил. Ба! Тот же преф, только костяшки заместо карт. А уж в преферанс-то я играть мастак, вы знаете.

... В этот час ты призналась
... Что нет любви

– Проигрался я, конечно, в пух и прах. До подштанников и нательного крестика разули меня хитрые ханцы. Я шум поднял, как так?! Мы за вас кровь проливали, железную дорогу и дома вам строили, окультуривали вас. А вы, нехристи богопротивные, русского офицера не постеснялись обобрать?! В общем, ночевать мне пришлось в ихней кутузке, с хунхузами...

Мы с Егор Петровичем потягиваем божественное Шато О-Брион, молча слушая исповедь друга.

– Но что делать? Деньги-то казенные я прокутил. Только и оставалось, что пулю в лоб. Но тут встретилась мне богатая вдова, владелица двух пансионов, потомок еще первой волны иммиграции. И явно ко мне заблаговолила. Решил я, скрепя сердце, поправить дело женитьбой по расчету. Не ради собственной выгоды, как вы понимаете, а исключительно ради спасения чести мундира. А вдова была, скажу я вам, тигрица еще та, мое почтение! Этакий осенний сад, чуть тронутый тенью увядания, но еще очень и очень знойный... так и ждущий, чтобы кто-то снял последний, самый сочный и спелый урожай. И все бы у нас сладилось, не окажись у вдовы прелестной дочери, осьмнадцати лет от роду.

– Неужто Вы посмели смахнуть пыльцу невинности с этакого дитя? – я с возмущением смотрю на Григорьева. – Это бесчестно!

– За кого Вы меня принимаете, Вадим Александрович? Разумеется, нет! Когда я осознал глубину своих чувств к этому неземному созданию, когда понял, что она отвечает мне взаимностью... как благородный человек, призрев меркантильные мысли, я сей же час пал к ногам своей несостоявшейся половины и во всем признался. Я умолял пообещать мне руку ее дочери, по достижению совершеннолетия... Но моя искренность, моя душевная «экспансионе» не были оценены. Думаю, моей главной ошибкой было под конец пылкой речи назвать вдову «маменькой»... да-с, неделю потом к синяку холод прикладывал. – Григорьев вздыхает. – Но самое ужасное было то, что через месяц «неземное создание» сбежало с каким-то мерзавцем, прихватив деньги и драгоценности своей дражайшей maman...

... Мне немного взгрустнулось
... Без тоски, без печали

– Ну а Вы, лейтенант? – Егор Петрович нарушает затянувшееся молчание, – Расскажите и Вы о своей жизни на Азиатчине.

– Что Вам рассказать, господа? – сокрушенно качаю головой. – Я однолюб.

– Похвально! И кто же эта счастливая избранница?

– Моя любовь до гробовой доски, господа, это восточные фемины. Исключительно за то и страдаю всю жизнь. – я смотрю на собеседников сквозь рубиновые сполохи бокала. – Матушка очень за мною волнуются. Давеча вот письмо отписали-с, нашли мне очередную выгодную партию. Но я, признаться, в родные пенаты возвращаться не спешу, а уж тем паче связывать там себя узами Гименея. Alas! я абсолютно холоден к соотечественницам.

– Вот как? И чем же Вас так пленили местные аборигенки, позвольте полюбопытствовать? О вкусах конечно не спорят, но по-моему это бесспорное не comme il faut. Как известно, азиатки весьма примитивны.

– Ах, господа!... боюсь, вы слишком много времени провели в домах терпимости Гонконга, в обществе усталых падших женщин, если рубите с плеча так однозначно... На самом деле, это ураган страстей! Лед и пламень, торнадо бушующей ревности под безмятежной гладью восточной покорности. Воистину, очень трудно подобрать ключик к сердцу порядочной азиатской женщины. Эта неприступная крепость открывается очень сложно, тут нужен особый подход, особый ключ.

– Не хотите ли Вы сказать, любезный, что ваш «ключ» чем-то отличается от наших с Егор Петровичем? – удивленно поднимает левую бровь Григорьев. – Может быть, он у Вас некой особо вычурной формы? Или он, пардон, вульгарно БОЛЬШЕ?

– Вы неверно истолковали мои слова. Я имел выразиться иносказательно. А «ключ» у меня абсолютно стандартный. Сами же небось видели? – мне становится смешно. –  Когда служили, вместе же в одной гарнизонной бане мылись.

– А я, милостивый сударь, – тон Григорьева становится еще более холодным. – К Вашему сведению, не имею привычки разглядывать чужие «ключи» в банях и нужниках.

– Господа, не ссорьтесь. – Егор Петрович веско хлопает ладонью по столу. – Продолжайте, лейтенант.

– Ну так вот, влюбились в меня сразу три местных красавицы. Разумеется, все из самого высшего общества. Видит Бог, как я страдал и мучился от мезальянса! Я просто рвался на части, не в силах пренебречь кем-то из них, унизить отказом. В итоге, столица оказалась слишком тесна для моих сердечных маневров. Разразился скандал! Как порядочный человек, я вынужден был уйти, чтобы никого не компрометировать и не оскорбить пренебрежением.

... В этот час прозвучали
... Слова твои

– Ладно, пацаны. – я смотрю на часы. – Пора закругляться. Метро скоро закроется, а на такси в другой конец Токио добираться тяжко. – я достаю из бумажника кредитку.

– Саныч, обижаешь! – Григорьев не на шутку возмущен. – Чехли лопатник, я ж сказал, что угощаю.

– Да брось ты. Тебе завтра в Далянь на свои кровные лететь, за недостачу отчитываться. А я тут остаюсь. Спишу на представительские, фирма небось не разорится. Посидим еще минут десять и двинем. – я залпом осушаю бокал и печально вздыхаю. – Эх ... когда еще так душевно соберемся?

... Расстаемся
... Я не стану злиться
... Виноваты в этом ты и я

– А вам не кажется, парни, что мы последние романтики на этом свете? – задумчиво глядя куда-то в пустоту, вдруг тихо произносит Егор Петрович. Мы с Григорьевым замолкаем и поворачиваем к нему головы.

Зацикленный на «repeat one» трек заканчивается и начинается вновь. Егор Петрович чуть кривит губы в тонкой усмешке.

– Что мы делаем? Отвергаем пошлую реальность. Играем в старомодную эстетику позапрошлого века. Исповедуем архаичный и смешной взгляд на жизнь. Лиричный, местами гротескный и нелепый сентиментализм.

– А вы заметили, как сместились приоритеты? – не совсем в тему перебивает его Григорьев. –  «Ты же мужик! Будь настоящим мужиком!». А я не мужик, я мужчина. В моем понимании, «мужик» это тупое необразованное быдло в лаптях. Которое не задумывается о высоких материях. Которое, как медведь, лишь деловито гребет под себя деньги, барахло, баб; все до чего может дотянуться.

Григорьев презрительно кивает в сторону соседнего столика. За ним восседают и пьют пиво трое шкафообразных соотечественников в спортивных костюмах. До нас долетает утробный ржач и обрывки фраз «растаможка не проканала... есть в порту Тоямы чувачок... а я счетчик скрутил и впарил лоху под документы Краун 93-го как 2003-го, гыыыы»

– Жизнь прожить, не поле перейти. – соглашаюсь я. – Но мы с вами русские офицеры, однополчане. Все-таки месяц сборов на военной кафедре физмата что-то да значит.

Внезапно романс обрывается. Вместо него раздается знакомый до головной боли, хриплый голос вечно живого мертвеца.

... Владимирский централ, ветер северный
... Этапом из Твери, зла не меряно
... Лежит на сердце тяжкий груз

Испуганная официантка, лопоча извинения и непрерывно кланяясь, приносит мой CD.

– Слышь, баран. Заебал уже своей тупой шарманкой. Мы давно ваши пидорские базары слушаем, блевать охота. – бритый шкаф лениво возвращается за свой столик.

Я переглядываюсь с друзьями. Их глаза озаряются кроткой радостью. Идеальное окончание вечера.

Привычным движением я отстегиваю с пояса противоугонную стальную цепь своего мотоцикла и наматываю ее на руку. Григорьев аккуратно заворачивает в салфетку тяжелую каменную пепельницу. Егор Петрович с хрустом разминает могучие плечи.

– Любезный, – я обращаюсь к напрягшимся соседям, с наслаждением чеканя каждое слово. – Мы требуем сатисфакции.

... Утомленное солнце
... Нежно с морем прощалось

Мы аккуратно отодвигаем стулья и встаем из-за стола.

... В этот час ты призналась
... Что нет любви