Надежда



Утром первые лучи солнца позволяют рассудку зацепиться и вытаскивают полупогребенное сознание из груды смердящего мусора. Можно выдавить из мочевого пузыря накопившийся за ночь ацетон и поблевать.
И каждую секунду он знает, что всего-то и надо:
- впихнуть полторы соточки беленькой;
- запить бутылкой крепкого пива.
…чтоб пошла с оттяжечкой.

Горе



В очередной раз ничего не вышло.
Даже на грани потери самоидентификации, в этом апокалипсическом ландшафте, поставив любимую женщину на порог утраты психического и физического здоровья, специально разрушив у себя ряд жизненно важных систем, на резервных аккумуляторах он так и не преодолел блокировку сознания.
Терминатор опять не сумел произвести единственное недоступное ему человеческое деяние.
Он так и не смог подрочить.

Интерес



Несколько минут на балконе ПТУ можно было наблюдать неповторимое в своей противоречивости зрелище. Над заснеженным двором зависает, держась за перила, красивая голая баба и пулеметными очередями извергает из себя содержимое кишечника. Не знаю, какой системы пулемет способен на столь интенсивную и продолжительную работу. Сколько ж в ней говна… Пикантным штрихом нарисовавшегося полотна явилось сплющенное лицо Семеныча, впечатанное в стекло на первом этаже. Его оскал навевает мысли об упырях, старых упырях-алкоголиках.

Удовлетворение



Ты падаешь навзничь в ароматы луга и кричишь, срывая глотку, ты орешь до хрипоты, материшься и плачешь. Все дерьмо и блевота, что копились в тебе целый год, уходят в землю по корням растений.
Тебе этого мало. Ты открываешь аптечку и достаешь чекушку. Чекушку паленой, закатанной по старинке водки, второпях докупленную в сельмаге. Срываешь пробку зубами – непременно зубами, и выплевываешь ее в сторону. Нашариваешь в густой траве недоспелую земляничину. Разбалтываешь бутылку против часовой стрелки и «с резьбы» вливаешь в себя содержимое. Торопливо закидываешь ягоду и только тогда, мгновенно пьяный, сорванным голосом, шепчешь…

Удивление



Тут я замечаю то, чего Валерман за массивным телом Любаши увидеть не может: от дальней ножки стула на красноватом линолеуме появляется небольшая полоска воды. Она становится все длиннее и, наконец, появляется из-под парты. Я заворожено смотрю на то, как полоска расширяется, убыстряется, разветвляются. Понимаю, что воде неоткуда тут взяться. Валерман начинает обходить парту спереди и попадает в лужу ногой. Смотрит вниз. Смотрит на свои мокрые мокасины и молчит. Я тоже молчу.

Радость



Они двигались по аллее вместе – человек и пес, человек загребал ногами невесомый рассыпчатый снег и, иногда, задрав голову, хохотал, собака с лаем бегала вокруг него, на ее высунутом языке таяли сорвавшиеся с заиндевевших елей полуразбуженные любопытные снежинки…

Презрение



Он ожидал увидеть в этих глазах все что угодно...
В них было только презрение – ничем не прикрытое, сконцентрированное презрение.
- Мразь, - она скривила рот и обеими руками швырнула ему в лицо букет, затем, едва не выломав ручку двери, выскочила из машины и, оставив дверь открытой быстрым шагом направилась навстречу когда-то светло-зеленому, а сегодня отчего-то грязно-серому зданию вокзала…

Стыд



Девушке стало стыдно. Она стояла голая, в чужом доме перед лгуном или же фантазером и зачем-то требовала от него непонятных вещей. Лишь утонченное воспитание не дало ей оскорбить старика перед уходом. Девушка закуталась в плащ и, прихватив с собой банку самогона, отправилась восвояси, утешаясь тем, что хоть одно полезное дело все же сделала – лишилась девственности.

Страх



Прикрыв дверь в сарай, я стал наблюдать явление Прокурора. Он, совершенно голый, спускался по лесенке какими-то неловкими шажками, одной рукой держась за лесенку, другой, удерживая что-то впереди себя. Валерман поддержал его под локоть, Прокурор встал на землю и медленно повернулся. Хорошо, что я стоял возле стены, иначе непременно ебнулся бы: ноги и живот обретенного нами товарища были окровавлены, в правом кулаке он зажимал свою шнягу – кровь сочилась между пальцев. То, что обычно называют крайней плотью, висело как бы «на соплях». Я перевел взгляд на Валермана – его задумчивое лицо выражало неразрешимую диллему из серии: «Что ты будешь делать, если твоего лучшего друга укусит в хуй  ядовитая змея?»…

Гнев



Чего слушать то? Слышь, ты извини, конечно, но меня уже все это заебло. Не гневи душу блядь. Сколько можно объяснять-то? Да похуй мне все ваши заморочки! Мне в хуй не вперлось снова пересказывать все! Хуле по сто раз одно и то же катать? Блядь! Заебали вы все! Надо, надо, надо, надо… Кому блядь надо!? Я что блядь не знаю, что надо?! Ебаный в рот, блядь!! Да мне до-пи-зды все эти терки. Меня уже выебли эти ваши «расклады»! Отъебитесь вы от меня! Хули вам неймется блядь?! Да ебись она в рот – вся злоебучая хуета!! Я это выдрочил давно, блядь!! Всю перхоть подзалупную… Хуль названивать мне с утра?! Сказал ведь: не ебите мне мозг нахуй!

Отвращение



Почти минуту считаю… их четырнадцать. Четырнадцать кучек. Четырнадцать пирамидок начинающего подсыхать говна. Все сооружения разных размеров и формы. Кто знает, возможно, расположение пирамидок сходится с более древним аналогом в долине Нила? Жаль, что на тот момент не было карты для сверки. Большой, надежно заламинированной карты, лежащей на полу в ту ночь. Кто подскажет насколько велик запас говна у отдельно взятой личности? Как могла эта маленькая блядь исторгнуть из себя такое количество благоухающей субстанции? Где предел человеческому совершенству?