От душевной дрожи нет спасения, от душевной дрожи есть трава...



В 11-м классе мы тоже учили стихи. Но это было несколько по-иному, чем в младших классах. Тогда, в 11-м, нам надо было выбрать именно то стихотворение, которое тебе нравится, и прочитать его, объяснив, почему выбор пал именно на эти рифмы.
Учительница русского была тонкой душевной организации женщина, обиженная деспотом-мужем, много пьющая, но беззаветно любящая словесность и толстые подшивки журнала "Иностранная литература".
Елена Николаевна, Ваши диктанты снились мне года два после выпускного, у меня ломались перья, кончались чернила, немели пальцы, я не слышал Вашего голоса и тонул в собственном холодном поту... ЖиШи-ИскуССтво-в(пробел)течениЕ, Вашу мать, Елена Николаевна...
Я был волосат, носил в школу драные джинсы с булавками и болтами, и майку с травленой хлоркой надписью FUCK THE QUEEN. Елена Николаевна зачитывала мои сочинения перед классом, при этом не видя меня в упор и прикрикивая: "Этот человек," - обращалась она ко всем, кроме меня, - "свел Шолохова и Шекспира тремя фразами. Скажу честно, я поставила ему пятёрку, хотя все мы, дети, знаем, что его место не в гимназии, а в ПТУ!"

Я любил Елену Николаевну и одновременно боялся ее, каменея животом при каждой встрече в школе. Иногда она обращалась ко мне, никогда - по имени, но постоянно - с помощью таких конструкций, как: "Ты, чадо интеллигентных родителей" или "Так, подошёл сюда!" или "А, наша субкультууууууура!"...
В тот день все должны были читать стихи. Урок литературы был сдвоенный, так что через казнь и двухминутную критику со стороны Елены Николаевны должны были пройти все. Она называла это "контрольно-творческими уроками". В общем, если я, не приведи Великий Космос, получал четверку, то за год у меня никак не получалось выйти на «пять», а следовательно - где-то в мрачных подвалах Министерства Образования растворилась бы в сырой темноте моя серебрянная медалька...
Я честно выучил.
Есенина.
Из "Москвы кабацкой".

Не каждый умеет петь,
Не каждому дано яблоком падать к чужим ногам...

Стихотворение было длинное, и я боялся - очень боялся! - сбиться и забыть его, потому что Елена Николаевна сьела бы мою печень и поковырялась бы в зубах осколком ребра...
На перемене ко мне подошёл Костик из паралелльного и сказал, что у него ЕСТЬ ЧЁ.
"Реальная трава!" - сказал Костик, - "Украиночка!"
Мы зашли за угол школы и взорвали.
Мутная была эта украиночка, наполовину разбавленная местным сеном...
Мы курили, кашляли и отплевывались оседающими на языках мелкими "чаинками". Но стало как-то спокойнее. Костик затянул длинный монолог про потребительские качества травы, сбиваясь на пересказ просмотренного накануне фильма про Вьетнам и раскрывая секреты комбоударов во вторых "Боевых Жабах" для Сеги.

Я пошел на урок. Воздух в классе вибрировал, моя соседка по парте Надя, закрыв уши руками, повторяла стих про лошадь Маяковского, сбивалась, краснела и посматривала в книгу одним глазом.
Я плыл по маслянистым волнам реальности, и мне было откровенно на все плевать. Я хватал мысли, думал их, поворачивая разными сторонам, физически ощущал шероховатости и неровности каждой. На улице пахло весной, Надины волосы рассеивали свет, гул голосов класса сливался в мерные ритмы. Мне было спокойно и задумчиво.

Прошло время, люди и звуки.
Елена Николаевна ткнула в меня пальцем: "Ты! К доске!". Я, было, подумал повосхищаться некоторое время дрожанием света в янтарном булыжнике, который она носила на шее, но вовремя спохватился, заулыбался и пошел.
Когда я начал, Елена Николаевна сказала "Таааааак..." и развернулась на стуле ко мне.

...
Я нарочно иду нечесаным,
С головой, как керосиновая лампа, на плечах...

Кто-то в классе гыгыкнул, я чуть не сделал того же в ответ, но Елена Николаевна грозно зыркнула через плечо в класс, а потом снова принялась ковырять меня взглядом.

Мне нравится, когда каменья брани
Летят в меня, как град рыгающей грозы...

Я, сам того не желая, вспомнил все обидные прозвища, которыми она меня величала, и послал ей комочек эмоций на коротких волнах. Дрогнул мускулами лица и плеч, пустил током шифровку по паркету к учительскому столу. Смял губами и бросил прямо в нее слова и буквы. Елена Николаевна заерзала и посмотрела в сторону.

Так хорошо тогда мне вспоминать
Заросший пруд и хриплый звон ольхи,
Что где-то у меня живут отец и мать,
Которым наплевать на все мои стихи...

Тут я вспомнил родителей, маму, которая вчера опять устроила скандал по поводу моих волос, и почему-то - бабушку. Бааабушку… Волна пришла, и запахло летом, аптекой,  укропом и теплым воздухом кухни.
Мне стало невероятно НЕЖНО и ГРУСТНО, я задрожал голосом, и чтобы скрыть это, отвернулся к доске, наклонив голову... В классе зашептались...
Почти сразу я вспомнил следующие строки и заплакал. Замолчал на десяток секунд, глотая слезы и пытаясь начать говорит. Все тоже молчали.
Я взял себя в руки и выдохнул:

Бедные, бедные крестьяне!
Вы, наверно, стали некрасивыми,
Так же боитесь бога и болотных недр...

В надрыве - дальше. Я заламывал руки и кусал губы, я смотрел в лица и искал в них рябь, которую вызывал брошенный в их палевую глубину ритм стиха, я мял слова Есенина, вкладывал ими узоры и показывал миру...

Я люблю родину.
Я очень люблю родину!
Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь.
Приятны мне свиней испачканные морды
И в тишине ночной звенящий голос жаб...

Харя свиньи, испачканная чем-то, нарисовалась на задней стене класса вместо портрета какого-то классика. Я с трудом подавил желание изобразить свинью перед классом так, чтоб все поняли насколько прекрасно это животное, насколько символична и глубоко осмысленна может быть грязь на его морде. А класс молчал. Елена Николаевна нервно схватилась за янтарь.

Спокойной ночи!
Всем вам спокойной ночи!
Отзвенела по траве сумерек зари коса...
Мне сегодня хочется очень
Из окошка луну обоссать...

Очень четко и по буквам, вложив в каждую все, что было внутри меня, все желание восстановить целостность стихотворного есенинского полотна, стыдливо прерванного в сборнике тремя точками, всю природную и травяную дурь, я произнес последнюю строчку перед классом. О-БО-ССАТЬ. Елена Николаевна прикрыла глаза, класс выдохнул.
...
Я хочу быть желтым парусом
В ту страну, куда мы плывем.

И я замолчал.

Елена Николаевна встала и медленно пошла по проходу между парт. В конце класса она остановилась, посмотрела на меня и сказала: "Ммм... ЮРА. Спасибо. Пять за урок и за четверть. Можешь садиться."
Я сел, потом сразу встал, и попросился выйти.
Елена Николаевна сказал: "Конечно, ЮРА".

Я собрал рюкзак и пошел домой спать.