* * *
–  Ну что ты всё ходишь и ходишь, как Вечный Жид?! Садись и пиши... как это, что?
Обстоятельства, приметы похищенного и нападавших...  Постой, что ты мне тут развёл?!
Скальпель – четыре штуки, корнцанг... О, Господи!..
–  Не видел я нападавших, Катерина Ивановна... Ой, простите – гражданка следователь!!
–  Вот ты не помнишь, а я лови... Нэпманы, они же хуже клопов –  всех бы пересажала! Три дня назад, в Коростелёвке, обчистили обувную палатку – так хозяин мне день и ночь проходу не даёт... Неделю всем уездом ищем, кто бы это мог так ловко подрезать Миколе Бодайчуку кошель с выручкой! Чёрт его дёрнул в одночасье продать и дом, и лавку... а заодно – и племенного жеребчика! Жена Бодайчука три дня под окнами голосила, как по покойнику!..
Теперь вот ты ещё на голову свалился, зубодёр задрипанный! Скажи мне, Гимнацер... только без этих твоих еврейских штучек! Можешь ведь рвать зубы трудовому народу без золотых щипцов? Стальными, например?!
–  Могу, Кате... то есть, тьху! Кать, не изводитесь вы из себя! Я верю, мы найдём вора. Или его замучит совесть... вот увидите, я всё непременно верну!
–  Дурак ты, Боря... энурез этого гада, и тот скорее замучит! Шагай себе вон, Гимнацер!.. Заявление подпиши, здесь и здесь... поставь внизу число и шагай.
.
Веня-Цадик – узкоплечий, длинный, с огромным носом; Самвел Геворкян, по прозвищу Самэць – коренастый, чёрный, заросший до бровей диким волосом, и Амбал-Митяев... ну, тут вам и так всё ясно – были, пожалуй, самой колоритной достопримечательностью местечка Кручаны, примыкавшего к местному Вавилону, или стольному граду Бердичеву.  Хлопцы между собой ладили с детства, хоть и нещадно лупцевали друг дружку чем ни попадя. Со временем выяснилось, что Митяев в силах отлупить и Веню, и Самця, причём обоих одновременно, и драки между ними сразу же поутихли.
.
Тёплым августовским вечером 1927-го года друзья понуро сидели в Венином дровяном сарайчике, с трудом переваривая услышанное.
Едва перевалив за двадцать пять, Веня-Цадик впервые умудрился влюбиться!
И в кого?!
В товарища уездного комиссара, Катерину Ивановну...
Рослая женщина лет тридцати, с толстой русой косой, аккуратно уложенной в крепкий узел на затылке, с привлекательным и ясным лицом, освещаемым парой пронзительно васильковых глаз, она то и дело притягивала к себе ищущие мужские взоры.
Однако узнав, кем она будет по должности, эта стройная дама, в любую погоду не изменяющая потёртой матерчатой фуражке со звездой, рыжей тужурке из телячьей выворотки, змеившейся чёрной кожей юбке с разрезом на боку и маленьким хромовым сапожкам с металлическими подковками – самый беззастенчивый ухажёр старался как можно скорее скрыться из виду.
.
Ходили слухи, что Катерина Ивановна воевала в гражданскую в Первой Конной и даже как-то отбила самого товарища Будённого – не то у махновцев, не то у деникинцев... да про кого у нас только не болтают!
Она Будённого и у любой крали отбила бы, мучительно размышлял Веня...
Чем же могли помочь ему верные соратники? Они лишь тоскливо мычали да матерились без конца... сам Веня только и делал, что отмахивался от их бесплодных уговоров.
Ночь прошла в мучительных размышлениях.
Наутро решение всё же было найдено, и Веня, прозванный Цадиком за редкую учёность и красноречие, рьяно взялся за дело...
.
Рогаль был самым невезучим вором в Бердичеве.
Настолько невезучим, что с ним боялись связываться даже цыгане.
Встретив Рогаля у ворот синагоги, где он безуспешно пытался срезать с кого-нибудь кошелёк, Веня тут же вступил с ним в деловые переговоры.
Рогаль вначале посмеивался, потом кивнул головой и сразу же присмирел.
.
Получив от Вени несколько медяков в качестве аванса, Рогаль побрёл к низеньким кирпичным баракам, среди которых притулилось заведение местного зубодёра Боруха Гимнацера  – стройного, задумчивого, горбоносого красавца лет тридцати, смуглого, с пышной кудрявой шевелюрой и ухоженными чёрными усиками...
На витрине, то есть в узком, подслеповатом окошке самозваной гимнацеровской больнички, под кривой вывеской  «Лечу зубы» гордо красовались позолоченные инструменты, доставшиеся Гимнацеру в наследство от дяди-стоматолога, по слухам, неплохо встреченного Нью-Йорком.
Кое-как выучившись у дяди перед отъездом драть населению больные зубы, молодой Гимнацер, подхваченный нэпом, тут же принялся на этом сколько-нибудь зарабатывать, то и дело прогорая, но никогда не разоряясь окончательно...
Рогаль постучал в окно, подождал: всё тихо. Разбив предусмотрительно замотанным в тряпку кулаком стекло, он тут же сильно порезался осколками.
Я же говорю, невезучий... 
Шипя от боли и матерясь про себя, Рогаль наскоро побросал сверкающие безделушки в маленький, стоявший тут же докторский саквояж из лакированной коричневой кожи, кинул его за ворот заправленной в дерюжные порты рубахи неопределённо-ржавого цвета и пустился бежать, роняя в пыль редкие кровяные звёздочки...
.
На выезде из Кручан Рогаль передал Вене-Цадику заказную добычу, получил ещё пару медяков и отбыл восвояси – клянчить мелочь в базарных рядах. Слегка подвыпивши, он тут же похвастался безнадёжно обхаживаемой им торговке полученным прибытком.
Та, естественно, поделилась новостями с товарками, а они уже поведали Гимнацеру подоплёку всего произошедшего с его собственностью.
Поразмыслив, доктор не побежал к чекистам, а решил вместо этого сам проследить за пресловутой троицей, не замеченной ранее ни в чём предосудительном...
.
На следующее утро после беседы Гимнацера со следователем Веня переступил босыми ногами порог чрезвычайки и, важно насупясь, сообщил Катерине Ивановне, что получил важные сведения о пропавших у доктора инструментах и готов немедленно помочь следствию! Катерина Ивановна пытливо зыркнула на него васильковыми глазками, хмыкнула недоверчиво, но ничего не сказала.
К облаве приступили в три часа ночи. Хутор спал.
Темнота пахла засиделыми травами, словно аптекарская настойка.
Еле слышно взломав запоры в запустелом домике, брошенном сбежавшим  в Ростов семейством урядника Зарудного, Катерина и Веня вошли в почерневшие сени.
Отворились со скрипом двери в горницу...
Катерина Ивановна отпихнула спутника, выхватила наган и резво шагнула через порог.
Веня сунулся было следом, дабы разыграть с приятелями намеченную драму... но, получив из темноты здоровенную оплеуху, а затем и мощный рывок за шиворот, вылетел, вместо всего намеченного, обратно на крыльцо.
Оттолкнув Веню, как пушинку, следом за Катериной в избу влетел... Борух Гимнацер! С торжествующим криком доктор бросился к стоявшему на столике саквояжу и схватил его, победительно потрясая в воздухе.
Катерина Ивановна застыла, глядя на доктора с саквояжем в немом восторге.
Стоявший у окна с тряпичной маской на лице Амбал-Митяев, с запозданием почуяв неладное, выхватил из кармана бережно хранимый им древний люггер и выстрелил в Гимнацера... Однако пуля, выпущенная почти в упор, всего лишь сбила молодого лекаря с ног, вскользь пройдясь по металлическим инструментам.
.
–  Боря, Боренька! – закричала вдруг Катерина Ивановна и горестно всхлипнула, чего от неё совершенно никто не ожидал... Вскинув наган, она дважды прострелила Митяеву плечо – тот сразу же бросил свой люггер на пол и заорал: на помощь!..
Затем, низко нагнув голову, Амбал-Митяев бросился вперёд, как разъярённый бык!.. Он в два прыжка достиг Гимнацера и боднул его в грудь, снова повергнув на пол. Перепрыгнув упавшего, Митяев наскоро обогнул Катерину Ивановну и проскочил к выходу в сени, где уже сбил с ног рванувшегося на зов о помощи верного Самця... Мгновенно придя в себя, подельники подхватились и бросились наутёк.   
.
Спустя полминуты Гимнацер вновь поднялся, пошатываясь, и Катерина Ивановна стремительно обняла его... Заглянувший в окно Веня-Цадик машинально окликнул её, за что и получил от рассвирепевшей, догадавшейся обо всём чекистки удар рукояткой нагана по зубам.
Рот у Вени моментально наполнился кровью...
Мыча от боли, Цадик свалился под окно, в заросли лопухов, изрядно засранные прибежавшей следом за доктором лохматой собачонкой Тузей, или Тузильдой. Тузя была старая, беззубая и – возможно, от стыда, что служит у стоматолога в сторожах? – никогда не лаявшая на посторонних дворняжка... Она весело набросилась на Веню; пройдясь по нему грязным брюхом, и завиляла хвостом, приглашая как следует повозиться. Веня молча отпихнул её и, понимая, что дело проиграно, припустил следом за приятелями.
Никто его не преследовал.