Смерть профессора Зильбермана

Смыслом всей жизни для профессора Московской Консерватории Марка Израилевича Зильбермана были музыка и греческая мифология. В далеком детстве маленький Марк Израилевич, играя в утопающем в зелени дворике, представлял себя шлемоблещущим Гектором или прекрасным Парисом, защищая Трою и поражая в пятку Ахиллеса. Воображал себя скитальцем Одиссеем, борющимся со стихиями и гневом богов. Агамемноном шел на штурм Трои, прихватив с собой верного Менелая и могучего Аякса Теламонида… Однако родители Марка Израилевича не дали ему возглавить войско данайцев или разорвать пасть немейскому льву и отдали мальчика в музыкальную школу. Там маленький Марк Израилевич сменил копье на кифару и из Геракла превратился в Орфея, что, впрочем, никак не повлияло на его любовь к Древней Греции.
Утонченному и чувственному мальчику легко давалась учеба в музыкальной школе, преподаватели выделяли его среди сверстников и юный Зильберман без труда поступил сначала в Мерзляковское музыкальное училище, а потом и в Московскую Консерваторию, закончив свой жизненный путь ее преподавателем.

В то время, как душа несчастного Пеструхина совершала свой мрачноватый анабасис по меандрам небесных канализаций, Марк Израилевич пребывал в совершенно расстроенных чувствах. Дело было в том, что великолепный концертный рояль фирмы «Stainway&Sons», так удачно выписанный им по великому блату из Америки, пришлось из-за нерасторопности грузчиков отдавать в ремонт. Как и многие классические музыканты, профессор Зильберман во всеуслышание не признавал джаза, однако втайне болел им и даже пытался импровизировать, подражая своим кумирам – Дюку Эллингтону и Оскару Питерсону. Он мечтал как огромный рояль угнездится, подобно Эмпайр Стэйт Билдинг, в его скромном жилище, и он – Марк Израилевич Зильберман будет грезить Манхэттэном, наигрывая в страйд-манере излюбленные темы своих кумиров. И вот теперь рояль, в который он влюбился с первого взгляда, одиноко стоял в мастерской, а в зильбермановской ванной в довершении всех несчастий открылась течь из смесителя. В былые времена Марк Израилевич купил бы, краснея, в магазине бутылку «Столичной», и, поборов легкое чувство отвращения, пошел бы за помощью к плебею Пеструхину – сантехнику из квартиры этажом ниже. Но Пеструхин вульгарно почил, задавленный профессорским роялем, а вызванный из ЖЭКа сантехник уже четвертый день не мог отыскать дорогу в логово Зильбермана. В сиятельной ванной профессора воцарился аромат сырости, а кафель потускнел, покрылся тонким слоем влаги и стал удивительно скользким.

В тот злополучный вечер Марк Израилевич принимал по своему обыкновению ванну – лежа в воде с растворенной морской солью, купленной им в хозяйственном магазине, он представлял себя резвящимся в залитых солнечным светом водах Эвксинского понта. На полочке рядом стоял кассетный магнитофон, из которого неслись бешенные импровизации на «Ночь в Тунисе» в исполнении Диззи Гиллеспи. Утомленный купаниями Марк Израилевич медленно, будто огромный кашалот выбрался из ванной и, обтекаемый хладными струями, грузно ступил на скользкий кафельный пол. Все произошло как в кино: оскользнувшись, Марк Израилевич взмахнул руками, и, сбросив в наполненную морскими водами ванну включенный в сеть кассетник, нырнул следом. Воды Эвксинского понта забурлили…
Экстатическая пляска агонии профессорского тела продолжалась еще долго, но самому Марку Израилевичу уже не суждено было видеть этого. Слабое профессорское сердце отказало в один миг и все потемнело в глазах несчастного музыканта.

Печально и торжественно брела душа профессора Московской Консерватории Марка Израилевича Зильбермана среди величественных подземных сводов, все глубже и глубже углубляясь в царство мертвых. Размеренная жизнь Марка Израилевича подвела его к достойному концу и в отличие от большинства советских сантехников, профессор знал дорогу. Удивленно и священнотрепетно Марк Израилевич озирался, блуждая взглядом по колоннам сталагнатов и ощеренным пастям каверн, ощетинившимся клыками сталактитов и сталагмитов. Мягкий неземной свет освещал путь профессора, ведущий к подземной реке.

Вдруг чуткие уши профессора уловили звуки невозможной здесь мелодии. Он ускорил шаг. Внезапно проход расширился и Марк Израилевич узрел подземную реку Стикс, медленно катившую свои воды в вечность. На свайном деревянном помосте сидел средних лет негр в шляпе и синем костюме и играл на саксофоне теноре. Звуки «Summertime» Джорджа Гершвина удивительно гармонично сочетались с этим местом и непередаваемым образом изменяли его атмосферу. В человеческом языке, пожалуй, невозможно найти подходящие слова для описания этого сакрального слияния радости музыки – как вести из мира живых, и шума вод реки, на другом берегу которой находилось царство мертвых. Пораженный Марк Израилевич стоял и слушал, а негр, отыграв, повернулся к нему и сказал: «Yo man! Do you want to goin’ down?» и рассмеялся.