Дождь

Бешеная пляска капель на подоконнике из оцинкованного железа. Окна, как занавески в японском театре теней - творят свои магические ритуалы, преподнося внешний мир в виде странной мозаики в калейдоскопе собственной прихоти. Свет фонарей, таящийся в размытых струями кронах деревьев - рампа - невозможное здесь творение полусумасшедшего театрального пьяницы-техника. Бьется о стекло незакрепленный занавес, расшитый кленовыми и дубовыми листьями. Нелепые и обветшалые декорации соседних домов, гаражей и автомобилей, припаркованных где-то на окраине моего сознания. Что делает здесь венценосный громовержец со своими кимвалами и кованными молниями? По какой ошибке он забрел в мой театр?

Далекие голоса из гримерной, нетрезвые крики - это мои артисты празднуют окончание представления. Можно подумать оно как-то отличалось от миллиардов предыдущих... День ушел, и зрители разбредаются понемногу, гаснут бесконечные вереницы окон напротив - неплохая, кстати, задумка режиссера. Их окна вероятно чертовски похожи на мое.
Мой ли это театр? Или наоборот: они, те, кто играют жизнь с другой стороны стекла, смотрят на меня день за днем, замерев в ожидании чуда?... А там, в гаснущих окнах, возможно, тоже есть люди, и они, как и я, считают этот театр своим? Кто же тогда режиссер, да и есть ли он? Есть ли вообще задумка или действо спонтанно и случайно в своем почти совершенном однообразии?
Важно ли это? Стоит ли озарение стального привкуса крови из прокушенной губы, стоит ли струи дыма, разбившейся о стекло, стоит ли слова, не сказанного вслух, но миллионы раз отразившегося о стены лабиринта разума?
Идет дождь. Мне покойно.

Время

Ненавижу время за его непостоянство.
Порой сыпет песок со скупостью старого ростовщика: каждая песчинка, падая в вечность, раскрывает свое неприглядное нутро, набитое неисчислимыми шестернями и маятниками, и кажется, что целой жизни мало для созерцания ее полета. Начни ты хоть розовым младенцем, зачатым во чреве клепсидры, умрешь, так и не услышав капельного звона. Такое время - вязкая субстанция - зачерпни горсть и оно медленно, нехотя, прилипая к пальцам, будет покидать твои ладони; можно сойти с ума от невыносимого желания избавится от него, выпрямиться, набрать скорость. Такое время хорошо знают люди, вынужденные заниматься нелюбимым делом: каждое утро они погружаются в эту массу, и гребут, продираются, тащатся, с трудом переставляя руки и ноги, сквозь пытку трудового дня, имя которой вечность.
Из такого времени выпархивает глупым мотыльком легкомысленное время праздности - смазливая ветреница: со смехом Диониса она подносит тебе мимолетный кубок отдыха и услады, счастья и покоя - огонь пробегает по жилам, не оставляя ничего на потом, - важен момент, никаких "после". Невозможно быстро сгорают крыла мотылька - так и секунды, веселыми росчерками искр, взрывают темноту, с легкостью усмиряющую бунт возжелавших празднества мотыльков. Куда там уследить за стрелками, песчинками, лучиками и каплями такого времени - усомнишься порой: было ли оно вовсе - это время... Некоторые называют это время счастьем.

Море

Рассвет.
Розовоперстая Эос замочила край платья в раскинувшейся бесконечности громады моря, только пробуждающегося ото сна, вбирающего в закоченевшие легкие свежий воздух холодного утра. Робкое на рассвете солнце приоткрыло из-за горизонта свой красно-медный лик - это сиятельный Гелиос начал править свой путь на блистающей золотом колеснице - златогривые кони гордо ступают, попирая небосвод. Возница смеется, ощущая счастье нового дня - новой скачки по белоснежным полям облаков, кони фыркают, раздувая ноздри. Капает пена с удил - каплями росы ложится на землю, на холодный песок, на сонные кроны деревьев и травы. Крики чаек и альбатросов, вышагивающих по пляжу и шум накатов волн, лижущих берег, с каждым разом стремящихся забраться все выше и выше и разочарованно отходящих обратно. Биение сердца морского. Черноволосая девушка бежит по берегу, мерно вздымается высокая грудь под белизною одежды. Кто это дитя юга? Быть может, юная богиня, сошедшая с Олимпа насладиться беспечной свободой стремительного бега по самой границе владений Посейдона?
Полдень.
Гордый Гелиос счастливо улыбается, взирая на землю с самой вершины небосвода, пышут жаром бока златогривых скакунов. А море давно уже пробудилось, дышит всем телом, вздымает пенные валы, сокрушающие берег. Море напоило воздух на многие мили вокруг своим запахом, дерзко вытеснив утренний аромат сосен и трав, взорвало обоняние, окутало влажным дыханием тело, призывая спастись от слепящего взора бога солнца в соленой прохладе волн.
Вечер.
Утомились златогривые кони, и предвкушают ночной отдых. Дыхание море все более мерное, сонное. Во тьме пульсируют и тускло поблескивают волны, отражая свет далеких береговых огней. Ступая по остывающему песку, иду за солнцем по следу уходящего дня. Иду домой.