Очередной шквал звериного умопомрачения заглушил ИХ крики и страшные команды, выполняемые мной за секунду. Я поднялся с пола, хотя у меня болело всё, что только может болеть: трещины в моём заднем корпусе, грубо обработанные жгучим йодом, в ожидании дикого «ремонта», как ЭТО называли ОНИ, разлезлись зловонными ранами, и я чувствовал, что эта ночь превратиться в настоящий ШТОРМ, который я так боюсь и одновременно вожделею.

Я суетился возле напрягшихся «шлангов», пытаясь определить себе достойную цель, и, как следует потеребив их ртом один за другим, я наконец, обнаружил самый упорный, и тут же поглотил ЕГО «джойстик» с таким яростным желанием управления, что абсолютно наплевал на волю буйства внутренней стихии Капитана, как я в мыслях уже именовал обладателя диковинного по своей длине и толщине матросского «насоса», погружённого в мою слюнявую пасть.

Весь экипаж стоял полукругом, спокойно гладя заскорузлыми от канатов ладонями по своим «пушкам», лилово-сизым, и цвет ИХ был основным признаком русских моряков. Молодой матрос, бывший с ними ДО меня, умирал в каюте, будучи отловленным багром при попытки бегства с корабля ужаса на плоту, он не понимал – для чего всё это делалось с ним, а ведь это просто: мужчины делали свою работу, вот и всё.
Все всё делали по давно выученным и вымученным местам: «насосы» уже не справлялись с закачиваньем внутрь моего Судна волн калово-кровяной смеси, крен моей тазовой лаги был уже кретический, но Отсос был никому не нужен, и давать мне в рот никто не собирался.
И так всю ночь и весь день. Промокшие насквозь от крови ТЕЛЬНИКИ, шквалистый мужской напор, и... и…  огромные члены, пугающие своей нечеловеческой силой, бьющие семенем в глотку, и вызывающие микросотрясения моего крохотного головного мозга.

Но я не боюсь ничего! Я любуюсь этой пляской смерти, разворачивающейся на палубе корабля, где я очнулся пьяный, с разодранной задницей. И я тут же понял, что каждое моё движения тазом или головой с раскрытым ртом отсрочет то, чего всё равно не миновать.
Занятые одним делом, ОНИ продолжали кидать меня друг другу, как дети, забавляющиеся надоевшей игрушкой, только у детей не может быть таких страшных оплодотворяющих придатков, которые заставляли меня балансировать на грани жизни и смерти, работать на пределе сил, выматывая и выкручивая всё тело в спазмах боли, начало которой существует со времён зарождения человеческой цивилизации, и берёт энергию от самой СТИХИИ, которая неизменно против человека, но никогда ей не сломить его дух, даже через ту продуцируемою дикость, не имеющую зримого окончания.

Не смотря на рекордную широту моего отверстия, моряки понимают, что устроенный ими «шторм» угрожает мне гибелью, и прекращают делать свою кровавую гадость. В отсутствии горизонтальной качки, мои внутренние «штурмана» корректируют положение на скользкой от воды и чего-то ещё палубе моё коленопреклонное положение, да и тромбоциты делают своё дело – грешная течь устранена. Но стармех, самый древний и опытный в подобных делах, видит, что я достаточно силён, чтобы выдержать ещё один этап соперничества человеческого организма с разбушевавшейся СТИХИЕЙ пакости.

Мне приказали выйти на балкон. Ветер дул мягко и приветливо, но эта приветливость не радовала, ибо я зрил перед собой даже не человеческий член стармеха, а какого-то разбушевавшегося монстра, готового разбить мне в кровь лицо, стереть с палубы весь экипаж, но это было не самое страшное: с боку неслышно подошёл Чив.
- Чив ли я? – гордо вопросил он, шевеля скрытым до поры в штанине чем-то ужасным. Меня рефлекторно отнесло в ближайший угол, на бухты мокрых канатов, и я стал пальцами судорожно готовить свой «бункер» на «максимальный ход».
Я улыбнулся вымученной улыбкой, и ОН тут же повалил меня на палубу, и принялся восстановить хронологию прошедших событий. Было больно настолько, что порой мне казалось, что У НЕГО не 50см, а, как минимум 55. Но все это было лишь следствием, всего лишь следствием козлиной боли, к которой я, в общем-то, уже привык...
Я прекрасно понимал, будь Посейдон (так все звали стармеха) чуть-чуть злее, и нынешняя встреча ЕГО со мной была последней.

ОН... ОН четыре месяца, четыре долгих месяца он ждал этой встречи, он все приготовил и, незаметно для себя, жил эти месяцы исключительно в предвкушении неё. Стоя на мостике, наблюдая, как «портовые буксиры» деловито вьются, помогая своему «судну» войти в мою «портовую акваторию», мысленно он уже внутри меня, в жарком, нагретом кровью «причале». Он – «стоящий на мостике», был тем, кого после встречи с НИМ уже не станет. Непонятным, странным образом, в присутствии МЕНЯ ОН менялся, хотя, казалось, увеличиться ЕЩЁ уже невозможно.
ОН, вернее – У НЕГО – резкий, грубый, упертый, и непреклонный, взращенный до неимоверных размеров инъекциями стероидов, и сериями сложных операций.
Я – ЕГО домашняя девушка, милая и серьезная, целеустремленная и убежденная окружающими, не без основания, в своей исключительности.
ОН – не влюблен, хотя и систематически разбивает моё «дно» после очередного письма домой.
Но Я – всё равно позволяю себя любить, ну люблю я играть, что уж тут.
Но мы - вместе, и, с трудом дождавшись оформления входных формальностей, сбежали с борта не необитаемый остров, с крутящейся в головах одной на двоих мыслью: «С любимыми не расставайтесь...(с)»
Прошли сутки...
И Чиф, вводивший своего «нового капитана» в мой «кильватор», заметил ,что я как нельзя лучше подхожу для нужд проголодавшегося Английского военного флота. Он продал меня им, сволочь! Наблюдая, как новая армейская «машина», по имени Рудольф, не снижая скорости, лавирует между моих окровавленных «стеллажей», Чиф молча налил в стаканы виски.