По небу плывет волчье солнце, - полная луна, желтая и огромная, так бывает пару раз в году. Волки за неделю чуют, начинают волноваться, бегают по лесу, морды к небу задирают. Нюхают воздух чуткими носами. В глазах блестит тайный восторг, вот она луна, вон на ней одинокий синий волк. Вот и воют, зовут его обратно на землю,  вожака своего, что б вернулось время волчье.

Он шел по тропинке уже с час, от таежного поселка, на заимку. На спине болтался  полный вещмешок, набитый всякой всячиной: три буханки хлеба, немного масла, мясо отваренное, и завернутое в отдельный пакет, каша в огромном алюминиевом бачке, с крышкой на закрутках, в термосе крепкий сладкий чай. На нем были теплые, ватные штаны и ватный бушлат защитного цвета, доставшийся по наследству от солдата, бежавшего в тайгу от дедовщины, и валенки, толстые, из серого войлока, с резиновыми подметками. Голенища валенок бились о голень и терли, но лучше мучаться, чувствуя удары о голень, чем отморозить пальцы в сапогах.

Тропинка вилась вокруг деревьев, то убегала в овражки, то выскакивала на склоны сопок. По лету в этих местах напрямки никто не ходит, болота кругом. До заимки раза в два дальше идти, а по зиме через тайгу километров пятнадцать – двадцать. Да и кто их в тайге считает, так и говорят: «пару-тройку часов, да как идти будешь».  Или еще проще: «вон туда иди, по той тропке и выйдешь». Снег скрипит под ногами, переливается в лунном свете, блестит, сверкает, переливается сотнями маленьких алмазов. Светло, почти как днем, на ветках снегу навалено, деревья, как во сне, в сказочной белой паутине стоят. Морозом сильно наст прихватило, снег слежался, можно из тропинки натоптанной выскочить на снег и  так шлепать по верху. Но привычней, да и прямей по тропке шуровать, вот и спешит мальчишка в солдатской одежке на заимку, еду тащит.

А на заимке ждут его давно уже. Старший брат, да его дружок, подорвались с зоны, с семерки. По морозу, по тайге ушли. Что бы ни одна собака след не взяла, табаком отсыпались, да шкары свои табаком терли. Брат тайгу, как свои пять пальцев знает, его в одних трусах зимой в тайге выкини – а через неделю приезжай с проверкой, уже и одет будет и обут, и еще на прозапас набьет дичи или зверя какого. Но не в  этот раз, подхватил брат где-то чахотку, кашель гнет его, кровью харкает, еле дышит. Температурой губы высушило до корки, под глазами круги чернющие.  Ему бы врача какого, а не в  заимке на холодных нарах валятся. Среди ночи три пять дней назад дружок его прибежал в деревню,  матери с отцом рассказал про брата, да обратно в ночь ушел. Что было в  авоську ему накидали, а много ли в деревенском доме есть? Ну так: хлеб, да сало, да соленья. Менты уже пасут хату, ждут беглецов. Пару раз среди ночи нагрянули, весь дом вверх дном перевернули, брата искали. Уже неделю в деревне пасутся, сначала водку пили, потом, когда запасы в магазине кончились на самогон перешли. Халява, да и кто вякнет против ментов? У них на все один ответ или статья или угощай. Вот и сегодня ночью уже приходили самогонным перегаром надышали, избу выстудили, шастали по морозу туда-сюда. Да толку та что? Нет здесь брата да его подельника. А про заимку кто проболтается? Если брат с отцом ее строили, сами бревно рубили, сами печь выкладывали. В распадке стоит заимка, в лесу, под кронами огромных старых сосен. С неба ее не сразу заметишь, да и с земли не вычислишь.

Бегут ноги, хлябают голенища по ногам, бьют, бесят. Вещмешок  плечи давит, да что поделаешь? Брат родной помирает, чем помочь кроме заботы и помощи? Мороз деревьями потрескивает,  а на лбу от пота уже вся шапка мокрая. И мешок по спине хлябает, уложил его не ровно, торопился. Вот и бежит парнишка четырнадцати лет отроду по заснеженной тайге. Только голенища валенок по ногам бьют, бесят.

За стволами темнее тени, тише ветра волки крадутся. Только глаза в темноте леса горят зеленым холодным цветом. Ветер доносит запах пота и дыма, но голод не тетка, и волки тихими тенями скользят в ночи за парнишкой с мешком за спиной. Из рюкзака сладко свинкой пахнет, текут слюни у волков, да все никак к броску не приготовиться. Тянет вожак, не торопиться, да и куда торопиться? Ночь и тайга, а от деревни все дальше и дальше паренек уходит, в самую чащу, в глубь тайги. Под ногами снег скрипит, мороз крепчает, воздух звенит, от холода деревья потрескивают. До заимки недалеко, совсем рядом, только с горушки спуститься. Накатом под гору покатился, по скользкому насту, сначала на ногах, потом на зад упал. Возле заимки отряхнулся от жесткого сухого снега. Сам себе засмеялся. Волки заприседали, остановились, задрали морды принюхались, затаились.

В доме тепло и темно и запах странный, не носками – портянками, а сладкий какой-то. Храп стоит – закачаешься, вон рулады выводит какие, обзавидуешься. Скинул вещмешок, тихо термосы об пол стукнули. Зажег спичку, по памяти свечку нашел, разжег, запрыгало маленькое желто-синее пламя, от лучины керосинку прикурил, совсем светло стало. На полатях дружок спит братана старшего, а самого братишки нет. Куда среди ночи болящий делся?

Возле второго топчана след от лужи кровавой, и на топчане кровь, и на рубашке подельника. След от топчана из дома ведет. Выскочил на холод, по следу кровавому за заимкой, на дереве, вверх ногами труп брата висит, без руки. Затрясся парнишка, заскулил, стошнило его прямо под дерево, на котором брат висит. Завыл тихонько и тоненько. За спиной снег заскрипел тихонько. Оглянулся, -  душегуб с ножом в руках. Екнуло сердце, страх сил придал, побежал парень, что есть сил. Бежит и воет, воет тоненько так от тоски и страха, задыхается уже, за спиной слышит топот и мат. Нет силенок – маловато,  пот глаза застит, ноги в толстых валенках еле двигаются, одно хорошо наст промерзший держит, не проваливается. В горку, с горы, в тайгу, в темноту. Луна предательская  высвечивает, видать далеко пацаненка бегущего в темень леса. Уже над ухом слышно хриплое дыхание преследователя. Уже пару раз хватал за плечо, да за бушлат, пока еще парнишка выворачивался, успевал в сторону отскочить. Да только не в пятнашки два человека рубятся, а от смерти мальчишка бежит.

Вожак насторожил уши и прилег на снег. Тело волка напряглось, вот и добыча, сама к ним бежит. Волки тихо разошлись полукругом и приготовились. Вот бежит волчонок воет, от страха не ведая куда, а за ним человечишка, запах смерти и крови от него так и разит, бьет по чутким волчьим носам. Запах дразнит и манит, даже слюна из пастей потекла, как вкусно от человека едой пахнет. Приготовились волки, бой тяжелый будет. Охота на большого зверя много сил требует. Приготовились волки, на загривках шерсть вздыбилась, ждут сигнала от вожака. Вот волчонок проскочил, подвывая и улепетывая со всех ног. Вожак первым прыгнул, вцепился в горло, второй волк в руку с ножом, третий с ног сбил, и покатился клубок мохнатых тел. Человек отбивался, как мог, оторвал от себя волка, ножом отмахнулся. Другой в руку вцепился, вожак снова прыгнул, сзади в шею вцепился. Зубы крепкие, стали рвать плоть человека, вырывая куски из ног и рук, вожак, зубами порвал глотку, вырвал гортань и человек задергался и затих. Горячая кровь полила твердый наст, замерзла темным пятном на ночном снегу.  Повалили, задрали человека, от которого, так вкусно пахло кровью и свежим мясом. Вырывали куски, из еще теплого, неостывшего тела. Еще дергались ноги и руки в агонии, еще хрипел и стонал человек, а уже голодная стая набросилась, и каждый волк вырвал свой кусок.

Через два дня парнишка вышел к деревне. Седой и с глазами полными боли и огня. Он тихонько выл, почти по-волчьи, и ничего не говорил. Отец с мужиками в лес снарядился, нашел труп сына на дереве, возле заимки, с перерезанным горлом и отрезанной рукой. По следам вышли еще к одному трупу, вернее к тому, что от людоеда волки оставили. Сначала хотели обложить стаю, да все не собраться было: то морозы, то пурга, то еще какая беда приключится - так и не вышли на волков. А мальчишка едва в себя пришел, только иногда по ночам воет, во сне, тоненько так, совсем по-волчьи.

Когда горит над землей огромная, желтая луна, отражаясь в черных волчьих зрачках,  по лесам волчьи стаи ходят, хоронятся, и только ночами, вспоминают они свое прошлое, и воют, задрав острые морды к небу.