Испытывал ли он угрызения совести? Быть может что-то похожее и происходило с ним, но в последний раз ему было стыдно кажется в школе. Классе в пятом. Был задан доклад о крокодилах, и маленький Гера отправился в районную библиотеку. Там он попросил выдать ему нужную книгу, но книга оказалась на руках, и пришлось идти в читальный зал, где он попросту взял да и вырвал из книги пару страниц. Ну, не хотелось ему сидеть в душном читальном зале и переписывать статью! Такой вот был своеобразный мальчик. А на следующий день Гера во время урока вышел в туалет и, проходя мимо учительской, услышал, как через неплотно прикрытую дверь вылетела в гулкий коридор его фамилия, произнесенная чужим противным голосом. Герман затаил дыхание и принялся слушать как о его вчерашнем, вероломном поступке рассказывает какая-то, явно пожилая особа. Этот голос принадлежал заведующей библиотеки – старой карге, помимо основной работы еще и являющейся «сексоткой», но не от слова «секс», а сокращением от «секретный сотрудник». КГБ разумеется. Должность у нее была такая. Идеологическая. В то время была и национальная идея и идеология и почти всех это устраивало. Всех, кроме кучки психопатов – диссидентов о существовании которых мальчик Гера даже и не догадывался.
Так вот эта самая «сексотка» шипела, что Германа необходимо «немедленно посадить в колонию для малолетних преступников», в противном случае «он вырастет отпетым…». Чем или кем вырастет Герман, библиотекарша предположить не успела, так как он смело открыл дверь в учительскую и возник на пороге с ноздрями, раздувающимися от совершенно правдоподобного гнева. Библиотекарша и завуч школы, которая с возмущением и втайне ненавидя старую каргу, слушала ее, потеряв дар речи, уставились на Германа. Он тем временем, мгновенно оценив ситуацию, решил все отрицать:
- Я слышал, как здесь была произнесена моя фамилия! Чем обязан, так сказать?!
От подобного наглого и не по годам самоуверенного тона обе дамы поначалу совершенно растерялись, но, будучи людьми опытными стали, оживленно размахивая руками, вопить на Германа и поливать его настоящим селем из литературных, но от этого не менее обидных ругательств вроде «наглец» и «мерзавец». Опустим здесь все то множество перепалок, дурацких очных ставок, и даже товарищеский суд на собрании пионерской дружины. Скажем только, что Германа оправдали, признали невиновным, извинились перед ним, а всю вину за испорченную книгу свалили на мальчика из соседней школы. Ему, этому мальчику не повезло в этой истории больше всех и не повезло фатально и абсолютно. Не везти ему начало еще с того момента, как он зашел в тот же день, что и Герман, в читальный зал, но сделал это на час позже и взял ту самую, испоганенную Германом книгу! Программа в школах одинакова, мальчику тоже был задан доклад о крокодилах и он, не найдя нужного текста и с удивлением обнаружив пропажу двух страниц честно доложил об этом дежурной библиотекарше. Герман столь изощренно врал и так правдоподобно играл, что ему поверили! А несчастный мальчик отчего-то страшно испугался, когда ему вдруг стали задавать вопросы о том, не он ли «испортил книгу, а потом испугался и свалил все на другого». Дежурная библиотекарша, которая согласно своей инструкции должна была осматривать книги после их использования посетителями читального зала, но никогда этого не делала, также очень испугалась и подтвердила, что Герман сдал книгу в полном порядке. Мальчика обвинили в преступлении, которого он не совершал, исключили из пионеров, а это было поистине ужасным клеймом тогда. Никто не хотел ничего слушать, тем более что мальчика так запугали, что он сознался в том, чего никогда не совершал. Также его родителей обязали выплатить штраф в размере девятнадцати рублей. В то время средняя зарплата инженера составляла сто двадцать рублей и поэтому сумма штрафа была существенной. В особенности для семьи мальчика, которая состояла из отца тунеядца и алкоголика с искореженным «синькой» сознанием и матери-прачки. Узнав о том, что он должен платить за своего отпрыска штраф в размере эквивалентном пяти бутылкам водки, не лишенный вовремя родительских прав и своевременно не посаженный в тюрьму родитель до того распалился, что схватил сына в охапку и выбросил в окно, а жили они на четвертом этаже. Чудо, не вполне полноценное, но произошло. На счастье внизу оказался свежевскопанный газон. Мальчик не умер, но полет из окна четвертого этажа, и плохая наследственность повредили его рассудок. На всю жизнь остался он полным инвалидом, не способным к осмысленным действиям и обреченный вечно вести жизнь садового овоща на попечении органов социального призрения.
С этой смертью личности ни в чем не повинного бедолаги, не осталось и свидетеля Гериной подлости. Герману было стыдно, но в глазах окружающих он был кем-то вроде героя и настолько свыкся с положением невинной жертвы, перед которой извинились не кто-нибудь, а участковый милиционер и директор школы, что стыдно ему было недолго. Примерно с полчаса. А потом он просто забыл об этом и, в конце концов, и сам поверил в то, что совершенно ничего такого не совершал и ни в чем не виновен. Как только это произошло, то его Совесть, стыдливо прикрывая свою немощную наготу, убралась восвояси на «пункт распределения Совестей» и больше Герману никого из того «пункта» не присылали…



Но, как водится, если не прислали из одного «верхнего пункта», то прислали из другого, «нижнего». И не Совесть, а такого скрипучего жука-скоробея. Дьяволенка, который обосновался в, и без того маленькой квартирке Гериной Души, заняв там всю полезную жилплощадь. Душу же, с которой он не мог ничего поделать, он загнал в чуланчик с паутиной на стенах.  Всю свою последующую жизнь, Герман слушал скрип этого жука, который он принимал за голоса своей Души и Совести. Так было и в тот раз, когда, расставшись с Андреем Первым возле «Спаго», Гера поймал московского лихача и попросил немного покатать его по ночному городу. Затормозили возле ночного магазина. Герман купил пол-литровую бутылку виски «Chivas» и, предвкушая вечер полный созерцания жизни ночного города и задумчивой меланхолии, отвинтил крышку. Таксист, старый дед, отработавший «в тачке» тридцать с лишним лет и повидавший всякое, даже бровью не повел и, не спрашивая о маршруте, повез Германа по красивейшим московским местам. Проезжая по Бульварному кольцу перед выездом на Гоголевский бульвар, Герман заметил огромный рекламный щит, который привлек его внимание тем, что на нем не было никакой, во всяком случае, явной рекламы. Вместо нее на щите красовалась барышня, но не целиком, а лишь ее лицо. Довольно симпатичная барышня, отметил про себя Герман, если бы не ее глаза. Глаза были холодными глазами змеи, которая глядела на свою жертву по-своему, по-змеиному гипнотизируя ее. Помимо лица барышни-змеи на щите красовалась надпись, которая свидетельствовала о том, что барышня кого-то любит и в этом, дескать, признается. Так прямо и было написано: «Я тебя люблю». Такси как раз застыло на светофоре, и Герман озадаченно смотрел на щит, силясь понять, кто же это собственно такая и отчего ее признание в любви было необходимо делать столь публичным. Меж тем машина тронулась и, проехав по Гоголевскому они оказались на площади перед Храмом Христа. С все более возрастающим изумлением Герман обнаружил еще один точно такой же рекламный щит, клон первого, увиденного полминуты назад.
Чрезвычайно заинтригованный и подогреваемый парами виски, он сделал добрый глоток, крякнул и, достав из кармана телефон, принялся копаться в записной книжке. Нашел телефон Андрея Второго и, не задумываясь особенно о том, что тот уже может спать, нажал кнопку вызова. Соединяло долго, не так как обычно соединяет в Москве, из чего Герман машинально сделал вывод, что Андрей где-то за границей и телефон его «в роуминге».
- Алле гараж! – Отозвалась трубка голосом несомненно пьяного и веселого Андрея.
- Андрюха, это Герман из «Ромашки»! Не отвлекаю?
- А! Брателло! Здорово! Как оно?! Не отвлекаешь, я тут отжигаю на одном неприлично дорогом североамериканском курорте. – Словно в подтверждение слов Андрея Второго в трубке послышался похотливый женский смех, и громкая музыка. – Стриптиз оцениваю в местном баре.
- Не рановато?
- Так это же Вегас. Здесь рыбалка круглосуточно, ха-ха-ха! – Андрей закашлялся. – Сигары эти, мать их, осип из-за них совсем. Из-за них и холодного виски! Как сам-то, чувак?
- Катаюсь в такси по ночной Москве с бутылкой «Chivas».
- Круто! Жаль тебя здесь нет рядом, но мы эту ошибку исправим, обещаю! - мычал в трубку Андрей Второй.
- Да ладно! Спасибо, конечно, но я к тебе с маленьким вопросом. Можно?
- Валяй! Чем могу, как говорится!
- Слушай Андрей, ты у нас все знаешь, так ответь мне вот на какой вопрос: кто это уставил всю Москву портретами телки с надписью «Я тебя люблю»? Кто это у нас такой романтик?
- А… Вон тебя что интересует… - Голос Андрея стал совершенно трезвым и по деловому серьезным. – Да это всем известный «романтик». Такой «романтик за государственный счет». – Андрей замолчал, словно не желая рассказывать дальше.
- Не понял? Можешь поподробнее? – Герман изнывал от любопытства. – Интересно же!
- Да это чиновник один из Министерства Финансов, - с чувствующейся неохотой продолжил Андрей, - ну, а она актриска какая-то. Такая вот неземная любовь, понимаешь, у людей образовалась. Вот он и заказал агентству, которое эти щиты размещает фотографию своей девахи и утешительную для его самолюбия надпись.
- Чиновник? То есть государственный служащий? Не фига себе… Так ведь это ж безумно дорого?!
- Старина, - к Андрею Второму вернулся его прежний разбитной голос, - когда любишь, то не считаешь, тем более, если вся тема за счет налогоплательщиков. Вот так. Учись! Это ты там в своей «Ромашке» копейки мусолишь. Вот как надо! Телка понравилась – на щит ее! А бабок море – целый госбюджет!
Андрей расхохотался, довольный своим каламбуром, Герман присоединился к нему. Некоторое время на линии Москва – Лас-Вегас можно было слышать громогласное ржание двух мужчин в подпитии.
- Спасибо за информацию, Андрей! Ты когда обратно в Москву?
- Через пару дней прилечу, сразу встретимся! Пока Гер!
- Пока, Андрей!
Бутылка подходила к концу, и мыслями Германа полностью управлял скрипучий жук. Герману захотелось поделиться своими мыслями с таксистом, и он обратился к нему с вопросом:
- Щиты с бабой видели только что?
- Видел. И разговор Ваш слышал. Вот сука!
Герману стало интересно. Он понял, что разговор сейчас станет носить «классовый» характер. Немного свысока и с тщательно замаскированным презрением перед этим «пролетарием», как он назвал про себя старика-таксиста, Гера продолжил:
- Кого Вы назвали сукой?
- Да падлу эту, чтоб ему пусто было! Напиздил народных денег и блядь свою по всему городу развесил! Цельный день езжу, так везде на нее и натыкаюсь! Совсем уже обурели, в правительстве этом! Ничего не боятся, что хотят, то и творят!
Таксист с остервенением вытянул из мятой пачки «Явы» сигарету, несколько раз чиркнул зажигалкой, затянулся и шумно выдохнул струю дыма прямо в лобовое стекло, что всегда означает у таксистов крайнюю степень ярости.
- Ну, почему же? Если в состоянии себе такое позволить, в состоянии вот так очаровать свою подружку, значит успешный человек, умный. Зачем Вы его сразу обзывать-то принялись по всякому?!
- Да потому, что за такие портретные галереи, которые чиновники вороватые устраивают по всему городу, их расстреливать надо! Тут большого ума-то не надо: напиздить, возле кормушки сидючи. Где это еще возможно?! В Европе возможно?! Нет! В Америке?! Нет! даже в сраном Ираке и то такого срама не может быть! А у нас гляди, пожалуйста! Ведь позор это! Для всего города, для всей страны позор! И пример для вас, молодых страшный!
Германа забавлял этот спор с бесхитростным и убежденным в своей искренности таксистом. Виски раззадорило его и он с удовольствием играл в провокацию:
- Сумел нажить – значит молодчина! Живем-то один раз.
Таксист, вдруг успокоился также неожиданно, как и вспыхнул, было пять минут назад. Он немного помолчал и ровным голосом ответил:
- У государства воровать большого ума не надо. Бессребреников сейчас не осталось, это понятно. Они раньше, при коммунистах изредка встречались. А вот это Ваше, молодой человек «живем один раз», мне напомнило, как я, давно уже, вез на дачу директора Елисеевского магазина и его любовницу, всю в мехах и в брюлях. Она всю дорогу с него что-то требовала, а он и говорит: «Да все, что тебе будет угодно, дорогая! Живем-то один раз!»
- Ну, и к чему Вы мне это рассказываете?
- Да расстреляли его потом, вообще-то. «Сколь веревочке не виться», как в народе говорят. Да и ОБХСС тогда работал, будь здоров!
- По-вашему лучше без брюлей и мехов и с прорехой в кармане жить на одну зарплату, так что ли?!
- Да. – Таксист стал совсем серьезным. – Да. Именно так. Я тридцать два года за баранкой, много чего видел, много кого возил, да только такие вот деньги – они счастья никому не принесли. А я человек честный. Смену отработал, машину поставил, в парке с ребятами кернул и на подушку. Зато спокойно.
Герман усмехнулся:
- Тогда у нас с Вами разные точки зрения.
Таксист угрюмо кивнул. Герман почувствовал, что вечер перестает быть томным. Вся романтика кончилась так и не начавшись. Он попросил отвезти его домой. Подъехали к дому, остановились, Герман отдал таксисту деньги. И перед тем как хлопнуть дверцей не выдержал:
- Но ведь это так романтично! Едешь по городу, а со всех сторон на тебя смотрит твоя самая любимая женщина и признается тебе в любви!
Таксист спокойно глянул на Геру и произнес убийственную фразу:
- Для таких вот на свой карман романтиков фонарных столбов и веревки в России всегда хватит…
Перед тем, как погрузиться в крепкий алкогольный сон дьяволенок, заменяющий Герману внутренний голос его души сказал, а Герман, открывая рот, выдал в темный покой неосвещенной комнаты следующую давно зревшую в нем мысль:
- Раз ему можно, значит и мне тоже. И всем можно. Вот так.
И он уснул.