…Это была довольно любопытная история. Родители его, студенты-выпускники, скоропостижно обвенчались буквально через несколько дней после вручения дипломов и сопутствующих сему торжеств. Не успев толком опомниться от свалившегося на него дуплетом счастья, новобрачный отбыл со стройотрядом за Урал – заколачивать длинный рубль на строительстве чего-то огромного и железобетонного. На дворе – начало декабря, слякоть, холод, мрак. Новобрачная, не успев даже толком вкусить радостей брачного ложа, осталась совершенно одна в незнакомом городе, в пустой квартире и  потихоньку зверела от тоски. Туда, где любимый долбал киркой заполярный гранит, телефонов еще не провели, учиться уже не нужно, работать пока негде… Поэтому приглашение бывшей однокашницы вместе встречать Новый год она восприняла как подарок судьбы, хотя однокашница и преследовала вполне определенную корысть – задействовать под вечеринку ее пустующую квартиру. Договоренность была достигнута, и, обещав «быть с друзьями – не бойся, мы все принесем с собой», однокашница быстренько откланялась, а счастливая молодая отправилась покупать елочку и все необходимое для «оливье».

Гости явились незадолго до полуночи, и, открыв дверь, молодая испытала некоторую оторопь: гостей явилось больше дюжины, в основном парней – вполне, впрочем, на вид симпатичных. С собой они действительно принесли – пакет мандаринов, дюжину шампанского и ящик портвейна, так что хозяйка, сервируя стол, тихо радовалась своей предусмотрительности. Увы, жалкая мисочка салата не продержалась и пяти минут против наступающего Нового года со товарищи – последние были слишком серьезно вооружены…

Очнувшись утром, потная и растрепанная хозяйка выбралась из кучи таких же потных и растрепанных тел и попыталась восстановить в памяти события дня минувшего. Восстанавливать было нечего – сохранились лишь некие, ничего не говорящие обрывки-вспышки: плывущие куда-то облака (сигаретный дым? бенгальские огни?); елочные игрушки в луже шампанского (почему-то – под самым носом); чей-то монотонный голос, повторяющий с непонятным отчаянием «Ну, съешь мандаринчик-то!». Квартира превратилась в мерзкий свинарник. С вымученной улыбкой провожая гостей, она мысленно зарекалась: больше никогда, ни за что, и кто же придумал моду такую: портвейн запивать шампанским, гадость какая…

В конце января у нее случилась задержка. Большого значения она этому не придала – не впервой, да и жизнь вроде стала налаживаться... Она полюбила свой новый дом, полюбила планировать, как и что у них тут будет: здесь, скажем, будет детская, и стоит подумать о новых обоях; а здесь будем мы с Игорьком, и хорошо бы к его приезду прибраться как следует, расставить все по местам, выбросить кой-какой старый хлам... Занавески постирать обязательно! И это. И еще вот это. Скорее бы только приехал, милый мой. Она даже записалась в секцию спортивной гимнастики – показалось ей, что на безупречной ее «рюмочной» талии, которой так восхищался муж, начал откладываться некий лишний жирок. И теперь по вечерам она истово крутила «хула-хуп», мысленно повторяя: возвращайся скорее, я тебя жду, люблю, для тебя стараюсь, не пожалеешь... Жизнь была полна приятными хлопотами, и время летело птичкой. Но потом случилась еще одна задержка.
На этот раз она удивилась и забеспокоилась. С чего бы вдруг? И безупречная талия, несмотря на все старания, не желала вновь становиться безупречной, даже наоборот. Какая-то женская болезнь? А как же нарисованная ей картина счастливого будущего, с детской комнатой и всем прочим? Она нарочно откладывала визит в консультацию, пошла в пятницу – хоть на выходные отсрочить то неизбежное неприятное, что, она  чувствовала, предстоит ей узнать. В понедельник она еле нашла силы постучаться в дверь знакомого кабинета, но старичок гинеколог улыбнулся ей так приветливо, так радушно пригласил пройти и присесть, что у нее отхлынуло от сердца: слава богу, какой-нибудь пустяк. Но старичок вручил ей справку и ласково сказал: не о чем волноваться, миленькая, плод у вас здоровый, хороший, а сроку ему, как в кино – восемь с половиной недель. Развивается нормально, и есть все основания полагать, что родится своевременно и без особых проблем. У вас и цвет лица хороший, и вес в норме... Анализы... Ширина таза... Замужем давно? Ну вот и отлично, бегите домой, голубушка, мужа порадуйте, однако и нас не забывайте...

Она вернулась домой в ступоре. Зашторила (зачем-то) все окна, свернулась калачиком в кресле и в изнеможении закрыла лицо руками. Тысячи бессмысленных «как», «откуда» и «неужели» с грохотом прокручивались в опустевшей разом голове, не находя ни единой зацепки. Так продолжалось довольно долго, пока она не поймала себя на том, что тупо смотрит на осыпавшуюся новогоднюю елку, которую так хотела сохранить до весны... В ту же секунду всплыл в памяти противный и назойливый (мужской) голос, уговаривающий «съесть хоть мандаринчик», и страшная догадка о том, что могло произойти в ту сумасшедшую ночь, впервые посетила ее...

Старичок гинеколог отрицательно качал головой, всем своим видом выражая упрек и сожаление. Вы же не ребенок, голубушка моя, должны понимать – все сроки упущены. Да и зачем вам это, подумайте сами: и возраст у вас самый подходящий, и муж любящий, здоровье позволяет – рожайте и не выдумывайте! Мало ли что бытовые условия (старичок, естественно, во все нюансы посвящен не был)... Она устроила безобразную сцену и убежала, со слезами и хлопаньем дверями. Она решила искать того, кто сделает операцию нелегально. И она уже почти нашла, когда наступил первый день весны, распахнулась дверь, и возник на пороге суженый-ряженый – с цветами, с деньгами, с грандиозными планами, соскучившийся, нетерпеливый... Через три минуты они уже были в постели.

Самым ужасным было то, что даже посоветоваться оказалось не с кем. В отчаянии она позвонила той самой однокашнице и прямо с порога вывалила ей все: ты заварила, теперь помогай расхлебывать! К счастью, однокашница оказалась барышней решительной и, что самое главное, в аналогичных вопросах поднаторевшей. Она сразу пресекла все ее всхлипывания и сентенции и предложила говорить по существу. Об аборте забудь, сказала она – поздно и небезопасно, да и Он все равно догадается. Ты мне лучше скажи, как встреча с дорогим прошла – как полагается? Очень хорошо. Срок у тебя какой? Почти подходящий. Так чего ты слезы льешь, подруга? Рожай! Ну, типа будет недоношенный. Ты думаешь, мужики шибко в этом разбираются? Да он тебя на руках носить будет, руки целовать! Совесть? Какая совесть? Ах, эта... Не дури, подруга, тебе – жить. Или, может быть, у тебя есть другие ПРИЕМЛЕМЫЕ варианты?!

Подруга оказалась права – то есть, буквально по всем пунктам. Ей еще повезло – немножко переходила, и малыш родился буквально день в день по «семимесячному сценарию»: крепенький, розовый, голубоглазый – «весь в отца». Счастливый отец лазил в роддом по пожарной лестнице, завалил ее палату фруктами и цветами и очень хвалил полновесного наследника за то, что он «поторопился». И вообще все было очень и очень хорошо. Вот только совесть... Впрочем, она постаралась сделать все возможное, чтобы искупить свою перед Игорем вину. Он так ни о чем и не догадался, и продолжал восхищаться своей самой нежной и заботливой. А она со временем обнаружила, что муки совести не только переносимы, но даже и способствуют гармонии в семье...

Поэт услышал эту историю, когда ему было двенадцать. Услышал, разумеется, с некоторыми купюрами и, разумеется, случайно. Приехала в гости бабушка, давно не бывавшая, и мама села пооткровенничать с нею… и разумеется, обе они не обратили внимания, что в той же комнате, на маленьком диванчике в углу, под огромным мохнатым пледом скрывается некто третий. Это маленький Поэт, набегавшийся за утро, устроился там подремать. А потом проснулся и решил поиграть в прятки…

Он был – ангелочек: тонконогий, тонкошеий, бледненький, с большими и широко расставленными, унаследованными от матери мечтательными глазами. История, понятно, произвела на него впечатление чрезвычайное. К романтике и мистицизму он и всегда-то был склонен, а тут не поленился еще почитать соответствующую литературу… Все сходилось. Маму звали Мария Сергеевна. Отца, правда, звали Игорем, а не Иосифом, и был он не плотником, а вполне заурядным инженером-технологом – в мебельной, однако, промышленности! Да и что такое, если разобраться, был тот Иосиф в судьбе ТОГО младенца? Проходная пешка, второстепенный персонаж…
Увы, ему не хватило чувства юмора, или даже самого обычного цинизма не хватило – а где было их взять, в двенадцать-то лет? Он экстраполировал из следствия самую невероятную причину – и уверовал в нее всем существом. Юношеский максимализм в крайнем проявлении… Он отождествил себя, ощутил себя избранным – и принялся вести себя соответственно…

Ох, как его лупили! Лупили одноклассники – когда он забирался на парту и вещал прописные истины. Лупили дворовые пацаны, которых он приглашал пообедать, а затем невозмутимо выставлял на стол булочку – одну на шестерых! Его лупили даже девчонки, когда он приставал к ним с немыслимыми просьбами типа «умасти мои волосы подсолнечным маслом». Он переносил тумаки и шишки с мрачным достоинством и даже с неким тайным удовлетворением – ведь так и должно было быть! Со временем он обнаружил в себе дар к сложению рифмованных строк – и стал обращаться с нотациями к фарисеям в поэтической уже форме. Но меньше лупить его не стали – пожалуй, стали даже больше. Его эстетские «глаголицы» окружающие воспринимали как некое утонченное издевательство. Он пробовал обратиться в прессу со своими, идеологически невыдержанными, виршами – и в результате был взят на карандаш теми, кому положено по должности. Его пообещали излупить так, чтобы впредь неповадно было даже рот разевать… В общем, его лупили до последних самых дней, пока он не начал публиковаться на Удаффком. Но он так ни в чем и не разуверился…



ПыСы. Ева Браун, если будешь на тусе – тогда я тоже приду. Пусть я херовый поэт, но Поэт твоей мечты (см. свой же крео http://www.udaff.com/creo/70119/ ), полагаю, после твоего Пы.Сы. приехать постремается, дабы не попасть в неловкое положение. Зато я – приеду, и буду твоим Адольфом! А йад, что пришелся тебе по вкусу весной 45-го, уже расфасован в ампулы и ждет нас. Потому как романтическая натура вроде тебя стоит того, чтоб умереть с ней в одно время.