Посвящается писателям…


Шок от лицезрения измазанного в кетчупе полного собрания сочинений патриота Шевченко у Эраста Сологуба был преизрядный. Дома он попытался повторить перфоманс, но – все книги поэта он порвал еще в прошлом году, а Цветаевой и Элиотом остался не доволен. Эффект был слабоват. Пришлось для поднятия тонуса парочку книг сжечь. С чашечкой ароматного кофе с корицей, сидя на стилизованном под бочку деревянном стуле, наблюдал заворожено, как пожирает в мангале огонь коллекционное издание «Анархо-Синдикализм и Комунизм» Лозовского времен НЭПа и какой-то банальный Пелевинский пасквиль в черной обложке с модерновыми цветными пятнами. Хотел было бросить туда же репродукции Ренуара, да оставил под зеркалом в прихожей. Забыл. Огонь как обычно не успокоил. Депрессия все нарастала и нарастала. Как не пытался запылить воспоминания пеплом, вставал пред его внутреннем взором шевченковский томик, по которому столовой ложкой размазывают томатный соус.
– Эвридика, скажи мне милая, – спрашивал он, вышедшую из дома, жену, – отчего отмирает растровое искусство? Куда делась точка восприятия, почему точка зрения, не точка уже вовсе, а размазня.
– Пожуй что-то из модернистов, – советовала жена и брала с полки репринт статей Волынского.
– Ах, милая, я сжег Лозовского, – жаловался Эраст.
– Что-то случилось? – заволновалась Эвридика, – Тебя напечатали в «Эксмо»?
– Если бы, – вздыхал он, – если бы! Все хуже. Был вчера на творческом вечере. Были Эн., Гэ. Еще кое-кто, – он утирал слезы и продолжал, – Один из провинции выступал: обмазал всего Шевченко, с письмами и прочей чепухой, кетчупом.
– Красиво было? – интересовалась жена лицемерно, а у самой глаза с поволокой, пальцы дрожат.
– Очень волнительно, очень! – отвечал Эраст, прекрасно понимая игру Эвридики, но не в состоянии отказаться от того чтобы выговорится. – Это был мгновенный катарсис. До наполнения чувств, до дрожи эгрегора!
– Даже Эн. с «Тезисами» Ленина через мясорубку переплюнул, – восхищенно пробормотала жена.
Эраст скорбно кивнул.
– Эн. ушел. Просто развернулся и ушел, не дождавшись даже последнего тома, – пробормотал он.
– Что даже ничего не сказал? – удивлялась жена.
– Он да ничего не сказал! Высказался, бедняга. Громогласно. Но он уже стал прошлым, все это понимают, – Эраст вздыхал. – Хуже, что я тоже уже прошлое.
– Ну не надо милый! – пыталась успокоить Эвридика. – Все не так плохо. Маргинальный писатель – это вечная борьба с будущим. Возьми что-то и тоже измажь в кетчупе.
– Я пробовал.
– И что?
– Не то. Хаос. Но не то.
– А что мазал? – спросила жена.
– Цветаеву. Элиота.
– А Пушкина пробовал?
– Пушкина? – удивился Эраст. – Почему именно Пушкина? Шевченко-то ему не ровня. Не та фигура Пушкин. Великоват.
– Но с Пушкина тоже все началось!
Эраст пыжился, ревновал, спорил. Потом взял томик классика и мазал, мазал, мазал. Менял кетчуп, освещение, последовательность движений. Но депрессия не хотела отпускать. Он был профессионалом и понимал, что все эти потуги – жалкая и несчастная отрыжка вторичности. Так бы и закончился его творческий путь, если бы случайно Эраст Сологуб не открыл для себя дерьмо…