Средина - http://udaff.com/creo/68663.html (а в нем начало)



* * *
– Тебе не нравится осень? – спросила Катька. – Ах да, извини, забыла.
– Не нравится?! – прорычал я. – Да ты!.. ты!..
– Я ничего не подстраивала, – она качнула головой. – Нет. Помню… машина… большая, гудящая. Я… потеряла сознание. Очнулась здесь…
– Врешь! Врешь! – я не слушал ее. Кричал, брызжа слюной.
– А я мечтала. Всегда. В раю, наверное, тоже вечная осень.
– В аду! В гробу самое место этой дерьмовой непогоде!
– Природа успокаивается, замирает. Люди собирают урожай после летней страды; на морских курортах – "бархатный сезон".
– Отвратительное, сволочное время года, – я немного успокоился. Чуть-чуть. – Будь оно проклято!
– Посмотри на синее бездонное небо, на яркое ласковое солнце. Видишь? – золотая осень вокруг, бабье лето. Как вкусно пахнут палые листья, – она нагнулась, подхватила в охапку бурый осклизлый ком, прижала к лицу.

Меня передернуло от омерзения.

– Дождь, – сказал я. – Поганый ливень хлещет по крыше и не дает мне спать. Жирные комья грязи липнут к ботинкам.

– Взгляни на чистые, безукоризненно умытые окна домов, на радужные блики стекол. А свежесть, разлитая в воздухе. Чувствуешь? Асфальт – мокрый, глянцевый, нет пыли и жары. Как прекрасно.
– Везде лужи. Воняет гнилью, и губы трескаются от ледяного ветра. Он гудит в водосточных трубах, раскачивает провода; лампы в фонарях трещат и мигают.

– Мягкий теплый вечер кружевной шалью ниспадает на плечи домов, осколки звезд, словно крупные кристаллы соли на темной скатерке неба. Луна улыбается, чертит косые дорожки на мостовых и тротуарах; окутанные молочным туманом деревья сверкают платиновыми прожилками червленых листьев.
– Воробьи. Маленькие сученыши гадят на подоконник. Прыгают по узловатым веткам клена напротив подъезда. Косят злым глазом, роются в урне.

– Так светло ночью, можно сесть у окна и читать. Слепой мелкий дождик – да, я знаю, слепым называют дождь, который идет днем, при свете солнца, но чем луна хуже? – он будет тихо пришептывать, смывая усталость с крон деревьев, и оборачиваться каплями росы поутру. Я выйду на улицу, закружусь в невесомом танце среди терпко благоухающих кустов жасмина и сирени. Звуки "Осенней сонаты" разольются округ, заполонят мир тысячей хрустальных колокольчиков; одинокий тополь-дебютант, притворившись опытным дирижером, взмахнет руками-ветками. Призрачный хор цикад плавно вступит в основную партию, эфемерные скрипки и печальный голос флейты добавят в звучание минорную ноту. Я буду петь, смеяться, плакать навзрыд, Город исчезнет, растворится, и я, обессилев, присяду на шелковистую луговую траву. Васильки, ромашки, анютины глазки будут приветливо кивать мне венчиками. Любопытная полевка высунется из норы, забавно поведет усатой мордочкой, звонко чихнет и вновь скроется в своем жилище. А я… я опять продолжу этот безумный волшебный танец.
– Холодно. В дрянном магазине совсем нет перчаток. И варежек там нет. Нет теплых курток, одни ветровки. Я напяливаю два свитера и две пары носок. Я плохо сплю ночью, я совершенно не сплю. Ведро чересчур быстро наполняется, тяжелое жестяное ведро. Я бегаю по лестнице, вверх-вниз, проливая воду на ноги. Трещина в потолке расширяется, от нее ответвляются новые. Когда дождь падает отвесной стеной, приходится подставлять второе ведро – с фекалиями и мочой. С потолка льются мутные струйки, брызги летят во все стороны. Я хватаю заляпанную нечистотами ручку, кривлюсь и морщусь, но его тоже нужно выносить. Вонь, она шибает в нос, а к горлу подступает тошнота.

– Деревья похожи на костры – горят, плавятся ярким огнем, рассеивая дым листьев. Соломенный зрачок солнца в ясном окоёме неба с добродушием взирает на слегка приувядшие краски. Хоровод пастельных тонов и пряных запахов кружит голову. Под моей подушкой спрятан томик Пастернака, я достану его, открою на любой странице, не буду смотреть, что там – давно выучила наизусть. Продекламирую…
– Тучи. Комковатые, бесформенные. Серый свинец неба. Уныние, безнадежность, депрессия. Острое лезвие у запястья. Тусклый блик хищного жала. Ванной нет, я бы наполнил ее теплой водой. Без воды слишком больно. Муторно без воды. В луже не получится, понимаешь, ты, сука?! Вода в луже чересчур холодная.

– …Еще пышней и бесшабашней шумите, осыпайтесь, листья, и чашу горечи вчерашней сегодняшней тоской превысьте...
– Дура, – прошипел я. – Сумасшедшая. Хватит грузить! Ты специально, да? На твои нелепые ужимки не поведется даже самый последний лох. Отвали! Отстань от меня! Да хоть сдохни еще раз. Снова. Иди в рай, в ад, куда угодно, но перестань мозолить глаза! Не раздражай меня, слышишь?! Прекрати, немедленно прекрати читать стихи. Кто это? Лермонтов? Я не люблю Лермонтова!!

* * *

Она стояла посреди улицы, тонкая и хрупкая, как деревце в степи. Слезы в глазах, уголки рта печально опущены. Прижимала к груди книжку. "Пастернак" – надпись на обложке тиснеными серебряными буковками.

– К черту! – выкрикнул я ("У-у", – отозвалось эхо). – Провались со своей осенью!

Из-за угла вдруг вывернул грузовик, покатил, набирая обороты, к девушке. За лобовым стеклом болталась прикрепленная  игрушка. Эти дерьмовые игрушки специально продают в магазинах, чтобы тупые дебилы вроде водителя этого КамАЗа вешали их на стекла. …! – выругался я. Откуда в Городе машина? В фальшивом "нарисованном" Городе настоящая, пахнущая бензином и маслом машина?

Грузовик приближался. Катька не оборачивалась. Не слышала что ли? Может, в прострацию впала? Предупредить? Я рассмеялся. Нет, не стану предупреждать. Сейчас он собьет ее, размышлял почти злорадно. Расплющит в лепешку глупую плаксивую дуру. Да. Точно. Так ей и надо. Никто больше не будет приставать ко мне с идиотскими бреднями о любви и прочей лабудени. Нудеть с утра до вечера, шумно дышать в трубку телефона, плакать на кухне. Восторгаться красотой и очарованием осени, читать стихи тоже никто не будет. Пушкин, Бродский. Нахуй мне это не нужно. Я терпеть не могу стихи, слышишь, маленькая дрянь? Дави ее, водитель. Я сяду с тобой в машину, и мы вместе уедем из этой гребаной осени.

Грузовик неожиданно вильнул, объезжая Катьку.

Черный дым из выхлопной трубы…

Солнечные зайчики на ветровом стекле…

Рев мотора…

Ах ты, сука, только и подумал я. Время набухло киселём, замедлилось.

Я и смерть напротив друг друга. Двадцать метров. Пятнадцать. Восемь… Дурацкая игрушка вихляется туда-сюда, мешает сосредоточиться, отпрыгнуть в сторону.

Ускользнуть.

Свет выключенных фар режет глаза – злостью, болью, равнодушием. Они, тысячекратно отразившись и преломившись, вернулись назад, к хозяину.

Не-е-ет!!! – хотел крикнуть я. Я ненавижу осень!! Я не хочу!..

Удар…

* * *

За окном шуршит дождь. Барабанит по подоконнику, брызжет на стекло, оставляя мокрые разводы. Сколько не задергивай занавески, между ними всегда остается крохотная щелочка, сквозь которую видны низкое серое небо и косые хлещущие струи. Проклятый ливень идет день и ночь.

Кап – отдается в ушах. Кап. Бульк. Потолок протекает, капли падают в подставленное ведро. Чертова посудина скоро наполнится, и придется хватать ее за скользкую ручку, выбегать на улицу, выплескивать мутную, с крошками известки, влагу.

– Апчхи! – оглушительно чихаю я. Мне плохо. Знобит. Наверняка поднялась температура. Слабость во всем теле. А таблеток нет. Ничего нет. Вообще.

Магазин закрыт, там второй день висит табличка "Учет", на полках – пустота. С деревьев облетели последние листья; клены с тополями тянут вверх корявые ветви, скрипят-жалуются на пробирающем до костей ветру. Даже мерзавцы-воробьи больше не устраивают гвалт по утрам – улетели. На улицах – паводок; вода течет, бурлит, пенится. С каждым днем ее уровень поднимается; скоро вода перехлестнет бордюр тротуара, подберется к подъезду, ворвется на лестничную клетку первого этажа. Может быть, хлынет в подвал. Или здесь уже нет подвала? Лишь "нарисованная" дверь – намек на прежнюю, скрипучую, с полуоторванной ручкой. Черт, вчера подвал был, точно был. Вот дерьмо!

Я лежу на кровати и думаю. О зиме, лете и о весне тоже. Иногда я думаю о Катьке. А что еще остается?

Ведь я теперь совсем-совсем один.

Я и осень.


Здесь громады домов, будто скалы,
А щетина антенн – лесом копий.
И угрюмый прохожий устало
Режет вены во тьме подворотни.