Серый  дождь  вел  за  окном  свою надоедливую,  слякотную жизнь.  Природа
медленно умирала  как  тяжело  больной  человек,  и,  цепляясь  грязно-
желтыми,  в  красных язвенных  пятнах,  лиственными  руками  за  ветки
деревьев,  медленно  оседала  на волглую  землю.  Непросыхающие  стены 
домов  с  грязными,  неряшливыми  швами  уныло заглядывали Ей в глаза
своими похотно-любопытными окнами. Это была Осень.           
Боже, почему ты разделил год на четыре  части? Зачем  эти переходы  от лета 
к зиме и  обратно? Зачем  нужны эти  проклятые осень  и весна,  давящие душу
и рвущие  ее на части своей чудовищной сутью, сутью змеи, меняющей свою кожу?
  В  такое  время  Ей  становится  то  страшно,  то  Ее  охватывает 
беспричинная, всесокрушающая злоба, то  апатия. Но  самое страшное  - тоска.
Жуткая, беспричинная, глубокая и беспросветная, как ночь на кладбище. Этой
тоске нет конца, она  как вампир, сосущий соки из Нее, опустошающий Ее душу.
Единственное  спасение  тогда  -  карандаш,  листы  белой,  как  больничные
халаты, мелованной бумаги и тушь. Все, все - и злоба, и апатия, и страх, и,
что  самое лучшее, тоска, легко и просто сбрасываются туда -  в пучины  белой
страны,  и выступают  на ее поверхности черными фигурами. Тогда становится
легче, правда ненадолго, но легче.
  Вот оно опять. Тоскливо, тоскливо до боли, до слез в иссохших  глазах, до 
спазма в груди  - тоскливо  до смерти.  Быстрее, быстрее,  пока измученное 
тело не  забьется в судорогах, к столу. К бумаге, к белому прямоугольному
лекарству.                   
  Последняя мысль: как хорошо, что здесь постоянно дают новую бумагу!

                            *    *    *

  Доктор посмотрел на посетителя строго и в то же время снисходительно.
  -Господи,  пятый рисунок!  И все  за десять  минут! Поразительно...- Пробо-
рмотал, посмотрев  растерянными  глазами  на  Доктора,  посетитель.  -  И 
так каждый  день? неужели она не устает?
  Доктор еще  раз посмотрел  в смотровое  окошечко на  двери с  номером 15 
и взяв посетителя за локоток, повел его по коридору.                                   
  -Она  рисует  каждый  день  осенью  и  весной,  во  время  циклов 
обострения шизофрении. Естественно, она устает, но припадки, случающиеся
с ней, если  она не рисует,  истощают  ее  намного  больше.  Ее  уже 
невозможно вернуть  к нормальному состоянию,  к  тому  же  болезнь 
продолжает  прогрессировать.  Мы  держим  ее  на нейролептиках, давая 
их лошадиными  дозами, но  это очень  мало помогает.  С такой нервной
нагрузкой ей остался год до слабоумия, не больше.
  -Но Доктор, вы понимаете, она гениальна! Вы должны вылечить ее.  Я сам, 
как вы знаете, неплохой художник, я достаточно  компетентен, чтобы  сказать
-  ее рисунки превосходят все когда  либо виденное  мной! Они  настолько
мастерски  выполнены, в них  заложены  такие  великолепные  идеи,  что  их 
можно  поставить  в  ряд  с произведениями таких мастеров, как Дали, Гойя,
Гоген...
  -Дорогой  мой,  смею уверить  вас, в  нормальном состоянии  она будет  не
более гениальна  в  живописи,  чем  я.  Она  начала  рисовать  с  первыми
приступами шизофрении,  и  закончит  рисовать  с последним  таким приступом.
Ее гениальность заключается в ее болезни,  шизофрения пробудила  в ней 
способность к  живописи, и шизофрения стоит за каждым ее рисунком.
Теперь  они  стояли  перед дверями  лифта, и  Доктор старательно 
поглядывал на часы, всем своим видом намекая, что ему пора, но Художник
никак не мог уйти.     
  -Выходит, ее болезнь - гениальность?                                         
  -Я бы сказал иначе: ее гениальность - болезнь. И эта болезнь
сконцентрирована в каждом  ее  рисунке.  Она  сбрасывает  излишнее  нервное
напряжение  на  бумагу, высвобождая в рисунок свою нервную энергию, которая
иначе привела бы ее к припадку. Для нее Это - просто способ борьбы с
проявлениями болезни. Чтобы это понять, достаточно посмотреть на ее
работы - они настолько наыщены шизофренией, что можно сказать: эти
рисунки - переложенный на бумагу алгоритм нервного расстройства.
Да, кстати, я думаю, вы изучали ее рисунки довольно долго?
  -Да, я примерно по полчаса изучал каждый.                                           
  -Вы, вероятно, почувствовали после этого себя не в своей тарелке?           
  -Д-да, доктор, у меня было ощущение, как будто я стал воспринимать иир
по-другому. Минут через сорок это прошло. А что это было?                         
  -Это  был,  если  можно  так  выразиться,  отзвук болезни  автора в
вашей голове. Алгоритм нервного  расстройства, заключенный  в ее  работах,
настолько  совершенен и реалистичен,  что  если  человек  рассматривает  их
долго  и  при  этом  обладает неустойчивой нервной системой, то у него 
есть довольно  много шансов  стать сначала шизоидом, а потом и шизофреником.
Это, конечно,  только теория,  на практике мы еще не сталкивались с такими
случаями, но все возможно.                               
  -Доктор, вы знаете, у меня к вам просьба.  Один мой  друг, писатель, 
очень хочет познакомиться с вашей пациенткой. Можно ли это устроить?
  -Нет  мой  друг, зто  абсолютно невозможно.  Мы и  так нарушили  порядок,
позволив вам зто посещение. Вы  же все  понимаете. Это  психическая
лечебница  особого режима и всякие посещения здесь запрещены.  Так что 
о вашем  друге не  может быть  и речи. Сюда можно  попасть, хе-хе,  лишь
очень  серьезно заболев.  Да, кстати,  ие забудьте вернуть нам рисунки...

                                  *    *    *                                                                                   

  Она  изможденно  откинулась  на  спинку  стула.  Напряжение  медленно 
отступало, оставляя  в Ней  чувство опустошения.  На ослепительно  белом
листе  просыхала тушь, знаменуя  появление  еще  одной застывшей  части
черно-белой  жизни. Той  жизни, куда ушла вся  тоска и  боль, незаметно 
растворившись в  двуцветных силуэтах  людей. Мир, вид на который открывался
в окно рисунка, был сложнее и умнее  того, в  котором жила Она.
Чувствовалось, что в том мире тоска, боль и апатия не имеют того значения
и той сути, которую они имели здесь, в зтой комнате  с белой  жепезной
кроватью  и обитыми мягким материалом  стенами. Ей  хотелось туда.  Туда,
в  те черно-белые  просторы Ее страны.  Ей  хотелось  бродить  по  тем 
полям,  хотелось  плавать  в  тех  морях  и разговаривать с теми людьми.
Хотелось, но это было невозможно.                   
Она рассеянно посмотрела на стол, заваленный  рисунками, на  стены, на 
потолок и улыбнулась.  Все  было хорошо.  Тоска отступала.  Но что-то 
мешало ей  уйти совсем. Что-то  противное,  мокрое  и  шуршащее.  Она 
посмотрела  за окно.  Там, пропитывая землю влагой, шел  Дождь. Он  тупо
бился  в окно,  пытаясь проникнуть  и сюда,  в Ее комнату.  Он  стучался 
и  шуршал,  шуршал,  ШУРШАЛ!  Нет!  У  Нее  сейчас  лопнут барабанные
перепонки от этого шуршания.                                           
  Она  резко  выпрямилась  на  стуле  и  схватила  карандаш.  Подумала
и отбросила карандаш, схватив сразу перо и окунув его в баночку с  тушью.
Рисовать!  Рисовать ТОТ мир. Быстрее!                                                                     
  Практически  бездумно  она  начала  рисовать. Скорее!  Сбросить Туда 
дождь, тоску, боль...И тут ей пришло  в голову,  что можно  все сделать 
наоборот: тоску, дождь, боль - оставить здесь, а самой попасть Туда, в
тот мир.                     
  Надо только оставить там для себя место!                                         
  Рисунок был уже почти готов - поле где-то недалеко за городом, и
дорога, уходящая вдаль. В пейзаже было только одно белое пятно - женский
силузт...                 

                            *    *    *

  Доктор  был  поднят  с  кушетки  в  ординаторской,  куда  он  прилег 
вздремнуть, влетевшим в комнату санитаром. Санитар сообщил, что палата
под номером 15 пуста.   
  -Вы что, пьяны, друг мой?                                                       
  Доктор  быстро  шел  по  клинике.  Пустой  коридор,  длинный ряд  ламп
"дневного" света,  белая  дверь с  смотровым окошком.  Доктор, проклиная
косоглазого санитара, заглянул  в  окошко.  Стол,  заваленный  рисунками, 
стены, потопок,  белая кровать, привинченная к полу, окно, и никого.  Тушь
разлита  по белому  стулу, перо  лежит на полу. И ни души.                                                                   
  Непослушные  руки  набирают  код  на замке,  дверь открывается. 
Последняя надежда исчезает. Побег. Непонятно каким образом, но побег.
Быстрая проверка: окно, замок на двери,  стены,  даже вентиляционная 
решетка. Все  цело, но  больной нет.  Палата 15 свободна. На столе
рисунок - поле, дорога, и молодая женщина бредет  куда-то... Тушь еще
не просохла. Непонятно...                                                     
  -Оставайтесь здесь. Я пойду, напишу обьяснительную.  Если что-то  смогу
обьяснить. Сообщите на вахту, пусть проверят всю клинику. Она должна быть
где-то здесь...     
  Опять  коридор,  опять  лампы.  Усталость,  слабость  и  растерянность,
такая непозволительная  для  врача.  Доктор  в  раздумьи  остановился 
у  двери  в ординаторскую.                                                                     
  Подошла сестра. Стоит, чего-то ждет. Не решается заговорить.
  -Что вам?                                                                       
  -В приемный покой поступил новый пациент. Из диспансера. 0ни там
поставили ему шизофрению, бред преследования. Похоже, на этот раз они
не ошибпись.
  -Замечательно... Вот и 15 освободилась, похоже... А кто такой?             
  -Художник  иакой-то.  Все  о  черно-белом  мире что-то  говорит.
Дорисовался, бедолага...                                                                   
  За  окном  шел  дождь,  и холодные  капли падали  на опадающую  листву
старых кленов...