Нашей любви уже четвертый год. Роман у нас в самом разгаре, но мы все еще ходим, держась за руки. Иногда я прямо посреди улицы поднимаю ее на руки. И тогда она, обхватив меня за шею, распластывается на моей груди так, что кажется, мы стали одним целым. Даже сердце одно на двоих. Во всяком случае, своего я не слышу. Останавливается. Когда-нибудь я не выдержу, и одним инфарктником станет больше. Хорошо, если сразу. Умереть от любви вполне достойно.

У нее любовь тоже ― приступами. Обмирает и почти не дышит. Лицо делается совершенно взрослым. Глаза закатываются под тонкие веки. Если не встряхнуть, будет висеть на мне в полуобмороке вечность. И плевать, что все смотрят.

С трудом отдираю ее от себя, ставлю на ноги. Ее чуть-чуть покачивает,  как после карусели. И глаза еще дурные, с поволокой. На веках тонкие синие ниточки. Порода…
Оправляет юбку. Одергивает кожаную курточку. На рукаве нашивка американских ВВС. Во всю спину ― эмблема эскадрильи «Топ Ган». Космополитка и милитаристка с рождения...
― Тебе нравится моя куртка?
― Очень.
― Твоя тоже ничего. Тебе идет. Гуляем дальше?
― Гуляем.
Через пару шагов, не выдерживает. Начинает подпрыгивать на одной ножке, типа играет в «классики». В такт прыжкам выдыхает: «Ду-хаст, ду-хаст-нихт!»
― Тебе «Раммштайн» нравится?
― Ага. Особенно в твоем исполнении.
Глаза из-под рыжей челки смотрят пытливо и пристально.
― Почему?
― У тебя красивый голос.
― Правда?
― Честное слово.
Берет меня за руку. Пальцы теплые. Коротко обрезанные ноготки. Если провести по ним подушечкой пальца, сердце обмирает. Любовь…
Выходим из парка. Идем с максимально возможной степенностью. Кругом люди, существа завистливые к чужому счастью. Боюсь, что сглазят нас. Очень боюсь, если честно.

Но шило в попку ей вставили, наверное, сразу в роддоме. Не проходит и минуты, как у нас новый приступ общения. Манит пальчиком, взгляд заговорщицкий. Подставляю ухо. Немея, ловлю горячий шепот:
― Я тебе картину нарисовала. Вернемся, подарю.
― Спасибо, белочка.
― Почему ты меня называешь белочкой?
― Потому что ты рыжая, глазастая и шустрая.
― Звал бы лисенком.
― Банально. И тебе не подходит.
― Я видела в парке белочку. Она ко всем подбегала и просила орешки. Бедная. ― Вздыхает. ― Просила орешки, а ей давали только чипсы. Орешки дядьки ели сами. Как это называется?
― Откупаться, наверное.
― Откупишься от меня мороженным?
Фига себе! Даже с шага сбился.
― Почему «откупишься»?
― Потому что я хочу к тебе. Но если это нельзя, то давай съедим по мороженному.
Принимается без возражений.
Сам не понимаю, как она опять оказывается прижатой к моей груди. Рыжий завиток, выбившийся из-под красного беретика, щекочет шею.
Тремся носами. Ее курносик гораздо теплее моего.
― Скажи, ты меня любишь?
― Больше жизни.
― И я тебя больше жизни!  А кто тогда из нас любит больше?
― Жизнь покажет, белочка.
Нашей любви четыре года. Последний год живем порознь. Встречаемся каждое воскресенье.