«Во всех последних партиях попадались одни только взрослые. Кто ловчит, кто врет, все под себя тащут. Одна так вообще Ангелу глазки строила, просила местечко ей получше найти. Длинноногая фифа такая. Грязная вся сейчас уже. Что же дальше-то будет?» Старик погрустнел. Он сидел здесь совсем один. Старые партии ушли, а новых надо было ждать еще час. Он стал вспоминать старое. Как приходили сплошь младенцы да дети малые, тянулись к нему ручками, гладили, обнимали. «Батюшка! Родненький! Не отдавай меня!» - кричали. А этим - рай не мил. Этим драку подавай. Чтоб зубами каждый кусок вырывать. Им здесь видишь ли не интересно.
И тут вдалеке новая партия показалась. Они шли понурые, ссутулившись. Как будто усталые от долгой мучительной жизни. Смертельно усталые люди.
- Ты их где? В морге взял что ли? – спросил старик Ангела.
- Да ну что Вы, батюшка, разве ж это в наших правилах?
- Нет, ну а где? На кладбище? Они еще родиться не успели, а ощущение, что чуму прошли и блокаду ленинградскую!
- Генетика, батюшка, все эта генетика виновата… Хотя зря Вы на них, не все они такие. Есть и ничего… не усталые еще.
Старик посмотрел на Ангела  тот отвел глаза. Ну да. Не самые красивые в последнее время… Ну а что делать? Других не выдают.
Старику было грустно. Столько времени он потратил на то чтобы заставить их любить себя и его, а все в пустую. Или его, или себя. А чаще никого на свете не любят.
- Батюшка, а ягодки здесь растут? – из-за спины раздался совсем еще детский голос.
Старик посмотрел на нее: темноволосая, светлоглазая, лет семи девочка. Единственный ребенок  из последних десяти партий. Светлая. Отвел, показал, где на его угодьях ягодки, где ручьи какие. Так и играл с ней каждый день, как с самой родной на свете. Обычно со всеми из партии хоть по разу да поговорит, а тут – нет. Все свое время Марии отдавал. Сам и имя дал, избранная значит. А она в ответ смотрела чистыми глазками своими, ловила каждое слово, каждый вздох его, обнимала. 
Но настал и ее час. Партия душ могла находиться у Бога за пазухой только 9 месяцев. А потом вперед – рождайся и живи, как хочешь, как можешь.
Старик уже неделю ходил грустный. Близился час расставания, а как отпустить, если одна на тысячу такая? Мария, Маруся, Машенька.
*
У Веры была восьмая беременность. Они с мужем девочку хотели страшно, и никак не получалось. То есть не то чтобы совсем, сначала, когда поженились Альберт родился, сын, первенец. Жили в однокомнатном доме, без удобств, без денег почти - вот и четыре аборта подряд. А куда денешься, если нужда? А потом уже, когда хорошо все стало, девочку захотелось. А Бог не давал. И вроде все в порядке, должно получиться, а никак, в полгода по выкидышу.  Но в этот раз все должно быть хорошо. Уже семь месяцев прошли, скоро вроде бы и рожать. И как назло, поскользнулась Вера прямо перед крылечком, упала больно на бок. И на скорой в ближайший роддом. Положили на удержание, но если уж решила, разве удержишь? Только родившись, 31 декабря 1999 года, девочка закричала. Вера была счастлива, самое страшное позади, легкие у дочки открылись. Уже через четыре часа муж с сыном караулили под окнами, девочку принесли на кормление, и Вера показала ее в окно.
- Красавица! Мамочка, ты умница! – мальчики Верины кричали и радовались, имя девочке придумывали. Потом замерзшие наконец-то ушли домой, новый год отмечать.
Утром Вера не дождалась дочку на кормление, грудь ломило от боли, сердце от страшного предчувствия. Поспрашивала медсестричек, вроде процедуры. Решила успокоиться, села в палате, одна-одинешенька, сидит. Дальше Вера помнила покадрово. Открывается дверь. Лицо дежурной. «Ваш ребенок умер» Закрывается дверь. Остается эхо. На следующий день муж забрал ее домой, хотя врачи и не отдавали.
- Ну что ты, Верочка, ну не плачь, она же у нас такая красивая была, просто Бог по ней соскучился. Вот и забрал обратно.
*
Марии не было всего день, а он уже скучал. Никто не елозил у него на коленках, не хватал за бороду, не целовал в щеки со всей детской силой. Грустно без нее. Да и терпеть этих обычных сил уже нет. Одна она такая на все поколение – божья душенька.
Ангел все ругался, разубедить хотел:
- Нельзя так, батюшка! Как же можно по своей прихоти душу обратно забирать? Она же приписанная! Ей же в этой семье родиться надо! А в другой может и счастья не будет! Отпустите уж, батюшка! Будут еще детки, вон следующую партию гляньте!
Но он уже все решил. Еще девять месяцев у себя подержит,  а там глядишь и лучше семью найдет. Может и тело поздоровее достанется.
*
Первого января головы у всей дежурки болели страшно, то ли перепили вчера, то ли десять рожениц на четверых – многовато. Но что акушерки, что сестрички, что педиатр дежурный  - жить сегодня никто не хотел. Как вышло – никто и не понял, только маленькой вкололи вместо глюкозы наркоз, легкий, детский, да ей хватило. Похоронили сами, второго января, имя тоже сами дали, какое первое в голову пришло. Все чтоб тихо, чтоб нигде никто. Неделю в глаза друг другу взглянуть не могли, потом ничего… забылось, или затерлось просто.
*
- Батюшка, а ягодки здесь растут?
«Ну вот, опять всему заново учить надо. Всего день на земле была, а рая совсем не помнит уже. Соскучился я по тебе, деточка, соскучился, милая.»

(с) kniksen