- И на десерт дамы и господа, позвольте вам показать достопримечательность нашей психклиники палату под номером шесть.
Члены комиссии нервно поёжились. Желание главврача Рудольфа Киратова показать им шестую палату не вызывала особой радости по причинам не поддающимся объяснениям  обычной человеческой логики. Но лицо же Киратова было неумолимым и просто лучилось самодовольством. Было ясно, что этот десерт являлся гвоздём программы и квинтэссенцией всего того цирка, что он устроил перед комиссией, и уж брезговать этим экзотическим яством, комиссия не имела, по его мнению, никакого права.
- Сейчас мы проводим в этой палате уникальный эксперимент по лечению, казалось бы, безнадёжных  больных.
Киратов выдержал паузу, затем, собираясь мыслями, вновь продолжил:
- Цель эксперимента дать почувствовать больным теми, кем они себя считают. Извольте  проследовать со мною дамы и господа в отделение поэтов.- И с этими словами Киратов распахнул двери, на которых висела табличка "палата поэзии".

По палате ходил человек в мягких тапочках, и задрав голову к люстре читал ей какие-то стихи, которые больше всего походили на молитву. Он непрерывно читал речитативом стихи, ставя ударение на слогах так, что уродовал русский язык до неузнаваемости:

РОжи колОстики взОшли под Окном
ПОкрылись пОрослью спОрыньи прОклятой
ЛУчше бы кОноплю зАсели Осенью
ПИсать чтоп стИхи из рОтовой пОлости

- Вот вам и первый больной, готовящийся к скорой выписке. Сам он себя называет Пушкиным, и в принципе мы с ним не спорим.
Тем временем больной завидев, что он не один подбежал к Киратову, и умаляющим взглядом протянул ему клочок исписанного, скомканного листа, где едва разбористым иероглефическим подчерком было, что-то нацарапано. С левого края, ближе к середине листа лежала крупным пятном жирная капля, как подчёркивая авторскую небрежность в написании. Судя по всему, там были написаны последние стихи пациента.

Пока Киратов пытался расшифровать написанное, произошли необъяснимые события - больной стал метаться и что-то объяснять членам комиссии про искусство написания стихов и высший смысл, заложенный в его гениальных строчках.

В эту минуту потребовалось оперативное вмешательство санитаров,  которые стали натягивать на больного смирительную рубашку, ибо его дальнейшее поведение стало вырисовывать нехорошие предзнаменования.
- Доктор,– это обязательно должно дойти до людей! - кричал больной вслед уходящей комиссии, пытаясь вырваться из рук санитаров.

Недовольный произошедшим инцидентом, Киратов повёл комиссию  по коридору шестой палаты, где  находилось женское отделение поэзии.

Тусклые люминесцентные лампы клиники осветили лицо девушки любовавшейся собою в зеркале. На членов комиссии и на самого Киратова ей как бы не было дела – она сидела в полной прострации самолюбования. Казалось, её нарциссизму не было предела, это своего рода было для неё трансцендентальной медитацией для достижения высшей истины.

Между тем, её единение с зеркалом прервала речь самого Киратова:
- А вот вам и другая пациентка, которая пошла на выздоровление. Хотя специфика её болезни – несколько иная – она считает, себя звездой экрана – Джулией Робертс. Она тоже пишет стихи, правда её словарный запас ограничен, всего тринадцатью словами, что как видите, не мешает ей писать хайку. Джулия, золотко, - зачитай, нам что-нибудь из своего творчества.

Вышедшая из прострации Джулия нехотя выкинула несколько строк в пустоту:

Блеск
Тускл.
Жесть!

Стихи произвели на комиссию ошеломляющее воздействие. Причиной этого восторга, конечно же были не сами стихи, не смотря на их поэтическую мощь, а её природно-девственная красота, на которую она любовалась глядя в своё зеркало.

- А еще почитайте нам какие-нибудь стихи из своего репертуара, - голос Киратова  был ласково-нежным, как будто он общался с пятилетним ребёнком.
Джулия недовольно поморщившись, все, также глядя в пустоту, произнесла короткими отрывистыми словами:

Тускл
Блеск.
Жесть!

- Всего же число возможных её стихов ровно 2197, что составляет всё возможное число комбинаций трёхстиший из тринадцати слов её словарного запаса, только Джулия пока об этом не знает.
Затем Киратов произнёс, уже обращаясь к Джулии:
- Готовьтесь к скорой выписки, Джулия, мы не видим причин держать вас здесь более.

- О-го-го! – вскрикнула Джулия, своим одним из тринадцати её слов и снова погрузилась во внутреннее сосредоточение, глядя в зеркало. 

Табличка на другой двери имела странное название «мухоморное отделение». Перед тем как зайти во внутрь Киратов начал объяснять комиссии, почему отделение носит такое странное название:
- Видите ли, господа, мухоморы, как и любые грибы, растут спорами.  При этом есть подозрение в определённых кругах, что эти споры руководствуются определённым мозговым центром, неясной природы. Есть также предположение, что все мы с вами – являемся этими спорами, вернее их удобрениями для успешного произрастания спор. Мухомор в целях достижения совершенства, а высшая его цель – достичь своей внутренней Монголии, управляя нашим потоковым сознанием, использует свои симптомотации наваждения иллюзий, внушая нам, что мы с вами реально существуем в нереальном мире.

Члены комиссии стали удивлённо переглядываться между собой. Между тем Киратов продолжал:
- Здесь особый уникальный  пациент, который стены нашей клиники не покинет никогда, по той простой причине, что он считает, что это мы с вами сидим в клинике, а он наш лечащий врач. И боюсь, что он полностью прав.
С этими словами он толкнул двери  внутрь своего подсознания.

Перед членами комиссии предстал Кератов в своём обличии, лечащего врача.

Киратов поднял глаза – на него смотрели любопытные глаза, каких то людей в белых халатах, изучающие на редкость уникальную патологию. Но он этого не видел. Всё, что он видел – это несколько мухоморов растущих на полянке, наслаждающихся лучами предзакатного солнца.
«Бедные,  несчастные, тупые ослы» - подумал он, - «я то давно выписался, достигнув своей внутренней Монголии, а вот вы не подаёте даже намёков на признаки выздоровления».

И он ушёл туда, откуда вернулся -  в свою внутреннюю Монголию.