Начало третьего курса для меня выдалось, мяхко говоря, омерзительно хуевым. Приехав в Минск с двумя баулами и жизнерадостной физиономией, предвкушающей грядущее аццкое бухалово с братьями по разуму, я сунулся было заселяться в родную по дефолту общагу №5, но тут же словил нехуйский облом. Около входа стояли и сидели все мои братья по разуму с недоумевающими фэйсами, и, растерянно теребя ручки сумок и чемоданов, тихо и нервно переговаривались. Картина была настолько удручающе печальна, что я не удержался и заржал: «Че, бля, апесдалы, расселись, на дорожку чтоле, гыгы? Все, лето прошло, распиздяи, кончилось лафа, пора и за ум браться. Кто пойдет за воткой, у меня тут закуси полный мешок?". Ответом мне был нервный смех, искренние просьбы завалить хлебало своим мешком и совет сперва побакланить с комендатшей общежития насчет заселения, а уж потом песдовать за бухлом. Разумеется, через хуй.

Такое начало учебного сезона оптимизм в меня чето ниасобо вселило, и, предчувствуя мудрой жопой грядущие траблы, я бросил у входа баулы и попесдовал к Людмиле Петровне на рандеву. Там меня ждал новый заряд бодрости в лице второй половины моих братьев по разуму, с кислыми минами сидящих у входа в кабинет к владыке общаги, и диких воплей, доносящихся из-за двери. «Да ебанаврот, Серега, че тут происходит?», - не выдержав, чуть не заорал я на своего соседа по комнате. «Все, блять.. Каменда теперь не одна. Теперь появился воспитатель. Такой здоровый мужик, майор КГБ в отставке, ходит все время с пистолетом. Поразительно угрюм и неразговорчив». – «Ну и че с того?» - «А то, что всех, кто в общаге в прошлом году гулял, пил вотку и шумно ебал баб, заселять не хочет. Из принципа. Мол, будем подымать моральные устои, воспитывать молодежь в духе патриотизма и воздержания, Слава КПСС и вся хуйня».

Ндя, пиздец, подумал я, но рядом с Серегой присел и стал ждать своей участи, одаряя сочувственными взглядами выходивших из кабинета пацанов. Но вот пацаны кончились, и из-за двери показалось мрачное ебало самой каменды: «А.. 117-я! Ну, заходите, заходите, гыгыгы!». «Гыгыгы» нам определенно не понравилось, мы с Серым переглянулись и осторожно, словно ожидая падения на башку кастрюли с кипятком, вошли. За столом, у дальнего окна сидела каменда, рассеянно перебирая какие-то бумажки, а рядом с нами, на диванчике для посетителей, сидел какой-то медведеподобный черноволосый дядька с папкой «Личное дело». Угрюмая морда нового воспитателя решительно никаких положительных эмоций и, тем более, надежд, не вызывала, потому мы сразу решили брать быка за рога, обратившись к более дружелюбно выглядящей комендантше. Тем более, что за два предыдущих года взяток ей наносили яибу.

«Здрасьте, Людмила Петровна! А вот и мы!», - остроумно поздоровался Серега. «Мы вас не задержим, видим, что устали, дайте нам договора, мы пойдем их оформим побыстрее, пока все на обед не свалили!», - не менее остроумно обратился и я. Петровна что-то неопределенно промычала, то ли «здрасьте», то ли «нахуй», отмахнулась от нас, указав на воспитателя и с неподдельным интересом вперила свой ясный взор в окно, на ахуительный синий мусорный бак. «Во, бля, Понтий Пилат умывает руки», - пронеслось у меня в мозгу, и, сделав максимально интеллигентное и приветливое лицо, я обратился к дядьке. «Здравствуйте, эээ..», - «Виктор Тимофеич», - «Да-да, Виктор Тимофеич. Теперь Вы занимаетесь договорами? Очень приятно! Мы Вас надолго не задержим!».

Тимофеич хмыкнул, полистал свою мрачную папку, добрался до комнаты № 117, внимательно посмотрел на какие-то закорючки и виновато развел руками: «Сто семнадцатая? Извините, ребята, мы уже заселили туда девушек-первокурсниц». Одарив меня охуевшим взглядом, Сергей скорчил такое дружелюбное ебло с таким оскалом, что у меня аж мурашке по спине пробежали, и слащавым голосом обратился к воспитателю: «Да и черт с ней, сто семнадцатой надоел нам одиннадцатый этаж! Будем жить, где прикажете, хоть даже на этом диванчике, с Людмилой Петровной, хехе». Петровна хмыкнула, но визуальное наблюдение за подозрительным мусорником не сняла. Виктор Тимофеич вздохнул.

«Как нам стало известно, весь прошлый год в своей комнате вы только и занимались, что пили водку, устраивали оргии и всячески мешали соседям по этажу нормально учится в университете и просто жить. Во время обязательного субботника Сергей умудрился разбить на входе горшок с цветами, а вы, Игорь, покрасив бордюр белой краской, зачем-то написали на нем слово из трех букв. Более того, у каждого из вас имеются задолженности перед деканатом за прошлый семестр. Да, надолго вы меня не задержали. Решайте свой вопрос о заселении через директора студгородка или деканат. Я свое мнение высказал. Всего хорошего».

Сказать, что мы охуели, не сказать, ясен пень, ничего. Ну, то, что оргии, это понятно, хуле еще в этой общаге делать, учится чтоли? Кому мы мешали жить – тоже понятно, потому что в оргиях постоянно участвовал весь этаж, кроме одного-единственного очкастого долбоеба, для которого принципом жизни было весь семестр учиться, как проклятый, а потом во время сессии ходить с гордым ебальником, мол, фубля, вы учитесь, а я балдею, хотя вся остальные уже набалделись за семестр яибу, и неожиданно нагрянувшая сессия даже вызывала какой-то новый интерес к студенческой жизни. Про горшок тоже правда: получившему ответственное задание убрать территорию около входа в общагу при помощи лопаты Сергею, по всей видимости, было скучно, и он, за каким-то хуем решив закопать в горшке пару бычков, одним неуверенным движением разъебал этот нещастный сосуд вдребезги.

Но насчет трех букв Тимофеич меня поразил. Дело в том, что лично я в субботнике не учавствовал, а уговорил за флян дешевого вина покрасить эти долбаные бордюры местного алкаша, постоянно шатающегося около общаг в надежде отхватить от жизнерадостных студентов каких-небудь ништяков. Чаще всего он отхватывал просто песдюлей, но иногда, как в моем случае, перепадала и такая халява. Правда, сейчас я проклинал себя за излишнюю лень и любовь к ближнему. Но отмазка валить все на какого-то алкаша в данном случае показалась мне не очень убедительной, и мы, непроизвольно сымитировав понурую позу предыдущих посланных нахуй посетителей, попесдавали на выход.

«Игорек! А ну его нахуй!», - сказал Серега, как только мы вышли и сладко потянулся, глядя на меня вполоборота, хитро сощурив глаз. «В каком смысле?», - не понял я. «Ну, в деканате нам, пока не сдадим хвосты, ловить, в принципе, нехуй, маньяка этого, видно, тоже с лету не уломать. Есть предложение сдать баулы в камеру хранения на вокзале и уйти в глухой запой. Дней, эдак, на три-четыре». Предложение мне показалось весьма заманчивым, и мы так и поступили, не сообщив родителям ничего и забив хуи абсолютно на все.

Благодаря куче друзей и врожденным у каждого студента скалолазным способностям проблем с ночлежкой не возникало, и «три-четыре дня» плавно перетекли в две недели. В процессе бухалова и пьяных отжыгов мы умудрились, объехать полстраны, пару раз попасть в ментовку, наибениться в «Макдональдсе», сдать все хвосты и, все-таки, заселиться в родную общагу, благодаря удачному отмечанию днюхи одногруппника, дача которого находилась рядом с дачей декана. Чуть не силой заманив наивного Филиппыча, вяло ковырявшегося с лопатой на участке, на нашу пати и, напоив его до состояния говорящего учебника по кибернетике, мы с Серегой коварно втерлись к добродушному дедужко в нехуйское доверие, и уже через пару дней распаковывали свои баулы в общежитии. Правда, в другой комнате, не 117, но похуй. Итак, жизнь неожиданно наладилась, все, вроде, стало заебись, но глубокая обида на долбоеба-алкаша, затаившаяся в уголке моей души, долгими осеннеми ночами нещадно разрывала мое сердце призывами к кровавой мести.

Постоянно наблюдая снующий около двух наших общаг-высоток вороватый силуэт в красной рваной майке с неизменным пакетом пустых бутылок, я неустанно перебирал в голове варианты мести этому сраному санитару леса. Обычные точечные бомбардировки всякой ненужной хуйней из окон мне казались неинтересными, просто дать песды – так ему и так каждый день коллеги ебальник чистили, хуле руки марать, и я был вынужден ждать удобного случая и постоянно находиться в состоянии повышенной боевой готовности. И вот, наконец, такая возможность мне предоставилась.