У Бога болела голова. Справа в иллюминаторе клубились облака и было видно крыло самолета. Где-то далеко внизу колыхалась тайга, шел снег. Где-то далеко внизу стояли дома, проезжали машины, люди шли по своим делам. Бог пролетал над городами и селами и, несомненно, мог наблюдать за детьми своими, видеть их душевные терзания и помогать им отсюда, с небес. По крайней мере, дети его надеялись на это. Но видел он только сизый туман и дрожащие очертания светло-серого крыла.
    Бог нашарил кнопку, и спинка кресла поехала вниз. Откуда-то спереди потянуло спиртом. Бог и сам был не дурак выпить, но сейчас это раздражало — в сорок лет желудок уже не тот, что раньше. Спиртные пары вызывали тошноту. Он откашлялся. Кинул косой взгляд на спящую жену и передумал. У самого прохода сидел директор группы — он тоже тихо посапывал, свесив голову на грудь.
    Парни впереди пьяно ржали. Вжикнула «молния», послышались слабые неуверенные аккорды.
— Граниицы клюююч переломлен пополам, а наш бааатюшка Ленин совсем усох. — Затянули три голоса. Один пел почти верно, другой сипло проговаривал слова, не поспевая за первым. Третьего Господь не наделил музыкальным слухом, но усердный идиот ревел громче всех.
— Пиздец… — Прошептал Бог, затыкая уши.
    Эту песню знали все — ее пели в школьных коридорах, в подвалах  и на чердаках, ее продавали на кассетах и компакт-дисках, ее насвистывали, лежа в ванне, ее слушали на днях рождения, свадьбах и похоронах, ее играли на расстроенной гитаре в казармах, скверах и на кладбищах. Эта песня ни разу не звучала ни по радио, ни по телевидению, но ее знала вся страна.  Божий лик ни разу не появлялся на телеэкране, но все узнавали Бога, где бы он ни появился.
— А моей женооой накормили толпу! — Выкрикнул третий.
    Жена Бога вздрогнула во сне. Между креслами протянулась худая длань с недорогими часами. Подростки удивленно уставились на потертый рукав кожаной куртки; от рукава пахло табаком и совсем немного — котами. Длинные тонкие пальцы постучали одного из них по плечу.
— Ребята, не могли бы вы заткнуться? — Вежливо попросил Бог. — У меня голова болит.
— Пошел нахуй. — Хором ответили подростки и заткнулись. Этот негромкий, но звучный голос напомнил им что-то родное. Они как по команде подняли тощие зады с сидений и обернулись.
    Лик Спасителя был затуманен гневом.
— Ээээ… Можно расписаться? — Опомнился сиплый.
— Не распишемся, не в загсе. — Глухо ответил Бог.
— А может, сыграете нам что-нибудь?
— Пиздец! — Бог закрыл глаза и откинулся на спинку кресла.

    «А я-то думал… А он… Козел он, — одновременно решили трое парней, — больше никогда не буду это петь, раз он такой мудак». Бог с детства был для них близким и родным, они пели его под гитару и слушали по ночам в наушниках. Его голос помогал им, когда учителя ставили двойки, когда на них орали родители и плевали девчонки из параллельного класса. Сиплый даже дрочил, слушая его песни. А еще сиплый слушал его в тот единственный раз, когда решил покончить с собой и резал вены старым папиным лезвием. Он еще раз обернулся украдкой и вгляделся в черты лица спящего Иисуса. «А все-таки у него заебатые песни, — решил сиплый, — когда прилетим в Москву, расскажу Надьке, что его видел, она охуеет».

* * *

    Поезд шел медленно, будто нехотя. Бог лежал на верхней полке и тоскливо смотрел в грязное окно на голые березки, столбы, провода. Низкое серое небо. Казалось, что слоистые облака тянутся за ним вечно, чтобы жизнь не казалась слишком веселой. За реденькой лесополосой раскинулись бескрайние поля, покрытые рябым подтаявшим снегом. Сухие травинки колебались на ветру. У Бога болел живот. В тамбуре кто-то тренькал на расстроенной гитаре и блеял: «Вечность пахнет нефтьюуууууууу!» У Бога была депрессия. Он был Богом депрессии.
    По какому-то недоразумению он с женой и администратором ехал отдельно — музыкантов отправили в Орел на день раньше. Директор внизу говорил с кем-то по сотовому.
— Плацкартом? Что, серьезно? Да они охуели. Знаете что, по правилам полагается СВ. Это не чрезмерные требования. По-другому и не бывает… На квартиру? Жлобье. Там хоть удобства есть?
    Бог свесил голову:
— Опять на флэт? Это что, мне придется срать на одном толчке вместе со всеми?
— Там посмотрим. — Успокоил директор.
    «Заебали чужие флэты», — подумал Бог. Ему почему-то вспомнился флэт где-то на Дальнем Востоке. Улыбчивая хозяйка — крашеная блондинка лет тридцати пяти. Он втаскивает гитару в прихожую, извиняется, потому что от чехла пахнет котами. Хозяйские кошки деловито обнюхивают его ноги. Видно, что в квартире недавно делали ремонт, все вымыто и вылизано к его приезду. Ему даже стыдно, что вогнал людей в такие расходы, доставил столько хлопот. На кухне кипит в большой кастрюле борщ, в приоткрытую дверь виден накрытый стол. Там он почему-то сразу почувствовал себя как дома. Дом, как известно, бывает не всегда и не везде.
    Поезд стоял в Орле всего несколько минут. Спасителю самому пришлось вытаскивать на перрон гитары и здоровенные сумки. Платформа оказалась низкой и грязной, лед был слегка присыпан пескосоляной смесью. Пришлось поставить прямо так.
    К ним подбежали трое бородатых парней и красноносая девица в расстегнутой куртке. На впалой девичьей груди красовался божий лик. Девушка кинулась ему на шею и поцеловала под пристальным взглядом жены.
    «Фанаты», — обреченно подумал Бог.
— Мы организаторы концерта. — Представились парни.
— Носильщиков привести — не судьба? — Директор был в ярости.
— Сами донесем. Тут недалеко. — Весело заявил самый старший.
— «Недалеко» — это как понимать? — Спросила жена.
— Ну, живем мы недалеко. — Пояснила красноносая, окатив соперницу презрением с ног до головы.
— То есть, вы хотите сказать, что нас поселят в чьей-то квартире и мы пойдем туда пешком? — Уточнила жена. — И сами понесем вещи?
— Нет, часть вещей, конечно, понесем мы. Но мы, вообще-то, не носильщики. — Радостно сказал один из бородатых.
— Заебало. — Изрек Господь. — Нахуй флэт. Ловите такси. Поедем в гостиницу.
    Сначала организаторы решили, что Бог шутит. Король андеграунда не ездит на буржуйском такси и не живет в буржуйских номерах. Они подхватили вещи Бога и потащили их куда-то.
— Гитару отдайте! Где эти сраные такси?! — Крикнул Бог.
— Сейчас, сейчас. — Засуетился старший. Сунул Богу инструмент, достал из сумочки на поясе новенький мобильник и начал обзванивать приятелей.
— Понимаете, наша тачка щас в ремонте, какой-то пидор позавчера крыло помял. — Поясняла красноносая. — И Вася щас ищет людей на машине, потому что за такси дерут по двести рублей. Иногда даже триста.
— Триста! Надо же! — Съязвила жена.
    Васины приятели подъехали довольно быстро — минут через двадцать. Жали Богу руки, лезли целоваться.
    Красноносая прыгнула на переднее сиденье, Бог с женой и директором группы втиснулся на заднее. До флэта и правда было недалеко. Машина подрулила к видавшей виды хрущобе. Из подъезда потянуло плесенью и котами. Девица приветливо улыбалась.
    Было заметно, что в квартире недавно сделали ремонт. Воняло краской и лаком. В кухне на плите стояла огромная лохань с супом. Бог учуял кислятину, и к горлу подступает тошнота. В туалете, конечно же, блевал кто-то из музыкантов. Остальные пили водку в гостиной. Стол ломился от разнообразных салатов, огурчиков, грибочков. Запах майонеза раздражал. Кто-то протянул Богу тапки.
    «Вечно этот суп», — подумал Бог. Сговорились они, что ли? Та хоть готовить умела. Вечность пахнет супом…
    Откуда ни возьмись вынырнул лысоватый мужичок с длинными патлами на затылке. Полез обниматься, дыша перегаром:
— Привет, братуха! Помнишь, мы с тобой в восемьдесят пятом бухали?!
— Не помню.
— Я Виталик, блять. В Ленинграде мы с тобой бухали. Ну чо, узнал?
— Узнал. — Раздраженно ответил Бог, хотя на всех виталиков, с которыми он когда-то бухал, памяти не напасешься. Он вообще не был уверен, что был тогда в Ленинграде.
— За андеграунд! — Крикнул кто-то в гостиной, и лысый Виталик, пошатываясь, отправился пить за андеграунд.
— Пошли отсюда. — Сказал Бог жене. — Найдем гостиницу сами. А еще я есть хочу.
— Так вот же еда! — Хозяйка указала на салаты. — Я вам борщ сварила. Вы же любите борщ?
    Но Бог все равно ушел из ее жилища. Он больше не любил борщ и женщин, которые его варят. Тогда красноносая девица сняла балахон с его портретом, села за компьютер и написала:

На кухне гневно кипит
и плавится алый борщ.
Борщ моей ненависти.
Борщ моего отчаянья.
Наш комиссар умер,
и тело его разложилось.
Долгая жирная жизнь.
Долгая жирная жизнь!

Она тоже была немного поэтессой и играла на гитаре, как любая девушка ее возраста. «В ресторан поехал жрать, — решила она. — Зажрался. У той, во Владивостоке, всё ел. Разговаривал за жизнь. Песни ей пел! А теперь в Америку съездил и звездой себя возомнил. Мудак! Наш андеграунд спит спокойно, наш андеграунд ровно дышит…»

* * *

    Этой ночью Наташа не спала. Ее кумир оказался совсем не таким человеком, каким она его считала. Они с мужем сидели на кухне, прислушиваясь к ровному храпу музыкантов. И разговаривали.
— Вася, по-моему, он сам уже не верит в то, что поет.
— Опопсел. Он теперь только за бабки рот открывает.
— Ага. Я его попросила спеть, а он говорит: нахуй. Прикинь, матерится как сапожник. Нет, я понимаю, он в песнях тоже матерится, но в жизни-то нельзя материться? И что ему, трудно было спеть? А главное, молчит все время, как будто мы — люди второго сорта, типа не достойны царской милости.
— Наташа, он приспособленец. Пока была советская власть, он пел, что советская власть говно, потом пришли демократы, и он начал петь, что советская власть была не говно, а демократы — говно. Хрен его разберет. Я так понял, ему вообще ничего не нравится. Он приспособленец, только наоборот. Типа «я всегда буду против».
— А теперь он против нас.
— Точно. Слушай, Наташка, по-моему, мы мало афиш расклеили. Я тут посчитал: у нас убытка на целую штуку баксов.
— Надо было билеты продавать не по сто, а по двести.
— Наташа, ты не настоящий панк.
— Почему это я не панк?!
— Панк по определению не может брать за билеты столько денег. Я тебе сто раз объяснял: мы не гонимся за коммерческой выгодой. Всё по себестоимости. Если он предал андеграунд, это еще не значит, что мы должны себя вести как он. Будем выше этого.
— Слушай, а какой он гонорар запросил?
    Вася шепнул что-то жене на ухо. Странная предосторожность, все кроме них спали.
— Вот сволочь! — Прошипела Наташа. — Точно, опопсел.
— А может, и не он. Может, это его жена с менеджером столько запросили.
— Точно, жена. Я как только увидела, сразу поняла, что она сука.
— Да нет, не жена. Не надо сказочек про доброго царя. Он сам, лично мне сказал.
— Тоже мне, Элвис. Король рок-н-ролла. Богатый и жирный.
— Слушай дальше, Наташка. Короче, приезжает он в дом культуры. Говорит, что аппаратура говно. Я ему говорю: а где мы другую достанем? Играйте на той, какая есть. Мы сами тут каждый месяц выступаем, и никто еще не жаловался. И знаешь, что он мне ответил? Типа если вы играть не умеете, вас только эта рухлядь и спасает. Типа когда в динамиках трещит, не слышно, как вы лажаете.
— Скотина! Свои бы записи послушал, там ни слова не разобрать. Сам он лажает!
— Ты слушай, слушай. Идет он за сцену. Спрашивает, где гримерка. Я говорю: зачем гримерка? Вы же не Боря Моисеев, краситься не будете? А он чего-то вдруг разозлился. Потом спрашивает, где толчок. А там, видите ли, туалетной бумаги нет. Чистоплюй хренов. А потом он знаешь что спросил?
— Ну?
— Спросил, какое бухло мы ему поставим перед концертом. Он же алкаш. Я ему купил бутылку дорогого коньяка. За триста пятьдесят рублей. А он говорит: засунь себе в жопу это говно. Ему типа нужен «немиров». А «немиров» стоит тысячу сто рублей! Я ему так и сказал: сами покупайте свой немиров, если вы такие богатые. А мы простые панки. И знаешь, что он мне ответил?
— Что мы не панки?
— Нет. Он вообще ничего не ответил. Он ушел жрать в ресторан.

* * *

    На улице было уже темно. У Бога болела голова и тошнота снова подступала к горлу — вчерашний коньяк оказался паленым, как он и думал. Где-то вдалеке директор группы снова лаялся с организаторами. На стенках ДК были расклеены листочки формата А4 с чьей-то мордой и неровными буквами — всю эту красоту явно размножали на ризографе.
— У вас что, мэра выбирают? — Спросил он красноносую.
— Это ваши афиши. — Обиделась Наташа.
    Бог улыбнулся.

    Зал оказался заполнен где-то наполовину, на разогрев никто не вышел. Колонки шипели и трещали, звука в мониторах не было вообще. Всё было так же, как двадцать лет назад, когда молодой бунтарь ругал советскую власть. Публика пришла того же возраста, что и двадцать лет назад. Дети по-прежнему ждали перемен. Дети всегда чего-то ждут.
    Бог устал. Он чувствовал себя старым. Спел несколько старых песен, глядя в темноту кошачьими зелеными глазами.
    Детям в зале было хорошо и без него. Они пили пиво из пластиковых стаканчиков, залезали на сцену и ныряли вниз. Иногда их подхватывали, иногда — нет. Дети орали так, что Бог не слышал собственного голоса. В какой-то момент он перестал петь. Многие этого не заметили, а те, кто заметил, решили, что Бог пьян.
    И он действительно был пьян. Кто-то из фанатов все-таки раскошелился на «немиров».
    Бог крикнул: «Спасибо!» — И ушел за кулисы. Там его догнал Вася.
— И это весь концерт?
— Да, это весь концерт. — Ответил Бог.
— А как же общение с публикой?
— А я не хочу общаться с публикой.

    Фанаты обложили все входы и выходы, пришлось расписываться на альбомах, на ладонях, на потных мальчишечьих спинах — как будто Бог лечил все болезни наложением рук. Каждому хотелось перекинуться парой слов с главным маргиналом страны.
    В это время Вася хватал за грудки директора группы:
— Что это за хуйня? Вышел, поиграл с кислой рожей, с залом не общался, автографы давать не хочет!
— Может, у него настроения нет! — Отбрехивался директор. — Ты, жлобяра, ни одно условие договора не обеспечил. В райдере что было написано? Номер двухместный для него и такие же для музыкантов. Я уж не говорю про себя. Ты хоть понимаешь, что они летели на самолете через всю страну, и потом еще пилили поездом до вашего сраного Орла? Тут их селят всех вместе, как сельдей в бочке. Ни поспать, ни посрать. Далее: когда группа приезжает, ее встречают на машинах либо на автобусе. Это не роскошь, это норма. Музыканты не должны таскать инструменты на своем горбу. Теперь про еду. В райдере было ясно написано: принимающая сторона обеспечивает питание. Между прочим, от того, что готовит твоя жена, они два дня блевали. Далее: аппаратура была говно. А поить людей синькой — это вообще верх мудачества. В общем, за что платили, то и получили.
— Да я уже понял: вы работаете только за деньги. Вам насрать на идею. — Заключил Вася.
    Директор внезапно успокоился. Улыбнулся почти ласково:
— Взрослеть вам пора, ребятки.
— Чего? — Возмутился Вася. — Да мне тридцать лет!
— Тем более пора взрослеть. — Директор отечески похлопал его по плечу и ушел спасать Бога от фанатов.

* * *

    Утром музыканты поняли, что им не купят обратных билетов. Позвонили на мобильный Васе, тот заявил, что им и так заплатили слишком много. Потому что отыграли хуево, а требования в райдере были чрезмерными.
    Директор группы плюнул и отправился за билетами сам.
    У Бога снова болела голова.
    На вокзале подбежал какой-то мальчик с ирокезом, протянул дешевую гитару и попросил спеть ему.
    И тут с небес упала молния и сокрушила мальчика. И упала на город Орел сера. И пролились на город Орел кислотные дожди. И разрушен был старый ДК вместе с говенной аппаратурой. И горько возрыдали раб божий Василий и раба божия Наталья, вопрошая: «Господи, за что нам кара сия?»
    А если серьезно, Вася и Наташа сильно разочаровались в короле андеграунда и больше не считают его Богом. Вася даже написал в интернете, что главный маргинал страны скурвился, опопсел и вообще стал мудаком. Очень многие поддержали Васю и Наташу, говорили, что Господь уже не тот — исписался, спился, продался американцам.
И только иногда, очень редко, когда у Наташи случается большое горе или просто депрессия, она достает диск этого человека и слушает музыку детства.