Мы тогда все тусились на Нормандии-Неман, которую поэт-мракобес Кулёмин очень в точку прозвал Ненормандией. У Воробья с Воробьихой. Помню, первый раз туда попал и чуть не охуел. Прихожу, блядь, там темно и пахнет гнилью. На стенах паутина, грязь непролазная. Да и хуй с ней. Ну, сели с Джагером, ёбнули по стакану, вроде, посветлело. Тут Воробьиха, блять, подсела рядышком, стал её поглаживать, захорошело даже. У неё сиськи большие и красивые кривые ноги. Только харя очень немытая, испитая и говорит как-то с причмоком. И вдруг вижу по адному откуда то из тьмы выходят зомби – художник-расписдос Мельник, барабанщик хуев Зуй, поэт мракобес Кулёмин. И начинают меня запугивать: мол, лучше уходи отсюда, здесь тебя убьют. Но меня хуй запугаешь. Остался, конешна.

Уже пиздец наступал и от отсутствия вотки перекрывало кислород. Дышать просто нечем. И пахнет трупами.

Тут Графиня пришла на наше счастье с водярой и с Вертушкиным. У этой дамы, которая когда-то отсидела за что-то пару лет и теперь говорила хриплым голосом, была интересная история с Убийцей. Одно время они очень любили друг друга, но потом Графиня Убийце изменила, а тот охуел, приехал к ней в Ельню и сжёг её дом. Сама Графиня в тот момент где-то отсутствовала, что и спасло её, а Убийца после этого впал в депрессия и не вылезал из дурки. Графиня долго тосковала потом. Не по дому, а по отличной библиотеке, которая вся сгорела.

Теперь эта сучка работала в мотеле без сутенёра и очень этим гордилась. Ебалась в основном с иностранцами, которые почему-то на неё западали. Они с Вертушкиным быстро напились, вертелись-крутились минут десять и отключились на хуй, как сидели, в непроизвольных позах. Как два сидячих трупа монумента.

Мы с Джагером ебанули ещё по стакану и решили отнехуй делать выебать Воробьиху, которая спала на полу рядом с отрубившемся Воробьём. Я, взбодрившись неслабо этой паленой водярой, схватил её практически спящую в охапку и кинул на диван. Сначала Джагер ебал её, а я выдавал за щеку, потом наоборот. Зря я, вообще-то на это повёлся, потому что потом, как выяснилось, она всех тут на хате заразила трипаком. Да и хуй с ним на самом-то деле.

Блять, вотка вся кончилась. Кислород перекрыло шопиздец. Думал нах сдохну.

Но тут припёрся Масквич и принёс двадцать бутылок старого кислого пива. Он его у какого-то ларька нашёл. Хозяин выбросил это просроченное, а Масквич подобрал. Он весь в фингалах, блять, отпизженный, потому что нехуй пиздеть много про свою Маскву. Он с Асаёнком газетами торговал, а потом они набрали вина и пошли пить во дворы, а там гопота сидела. Ну, Масквич датый и начал, мол, у вас здесь всё хуёво, вот у нас в Маскве…Ну и понеслось. Гопота его отоварила так что еле живой оттуда уполз, а Асаёнка выебали хором. Да и хуй с ней патамушта нехуй гнать то, чего не знаешь. Потом они встречаются и тащатся на Ненармандию. Куда ж им ещё? Там только раны мы и залечиваем.

Джагер, наконец, уснул, и я закемарил. Просыпаюсь, он сидит весь обложился ножами, собрал все, какие там на кухне нашёл. Говорит: мне показалось, что нас чеченцы окружили. Он только что из Чечни прибыл и его порой пробивает на глюки. А выпить, между тем, надо очень срочно, чтобы чего-нибудь плохого с нами не случилось. Кислород блянах перекрыло шопиздец.

А, нахуйпохуй, Джагер кричит и срывает с себя кожаную куртку. Пойдём сдавать.

Ну, пошли на базарчик, канешна. Скинули за бесценок. Набрали палёной бутылок семь. Только одну выпили во дворе, подходит Тимофей. (Он теперь уже покойник, а жил там неподалёку). И сообщает, блять, печальную новость. Оказывается, Боба убили в подворотне. А что, кто, зачем? Никто ничего не знает. То ли менты, то ли гопота. Покрыто мраком. Всё равно поминать надо. Боб это центровая фигура. Типо культовая. (Мы потом все к нему на кладбище часто ездили в течние года, а после забыли, где могилка). Клюв подошёл и Убийца. Они уже в курсе. Убийца даже из дурки сдёрнул по этому случаю. А Клюв он мудаг конченый и вечно блукуняется и всегда старается выпить на халяву. Пшёл он нахуй, еблан.

Надо поминать канешна человека.

Сидим все опять-таки на Ненармандии. Бухаем. Вдруг входит некто. Такой гатичный. Мы в ахуе. Чевота там они с Ворабьихой перетёрли и исчезли. У нас кислород типо уже перекрыло. Тут Ворабьиха является вся весёлая с хитрым глазом и ящиком вотки. Кричит: гулять будем. Выпили и спрашиваем у неё: кто ж такой её посетил, интересна. Она как заржёт тут и говорит – Ацкий Сотона. Ну, мы все как рванули, кто куда. Вертушкин с лестницы летел с шестого этажа, Клюв в окно прыгнул, Тимофей просто умер, а мы с Джагером съебались как-то по-тихому, но, блять, не вспомню куда.

Пили, пили. Не помню как, но попали опять на Ненармандию. Меня чевота так вставило, шта я охуел и начал метать с балкона тарелки по берёзе. Почти все попали в точку и разбились вдребезги. Патамушта талант блять не пропьёшь.