Коллеги, вам прекрасно известны строки «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, // К нему не зарастет народная тропа» (с). Только обкурившийся торчок не узнает в этих словах Санька Пушкина. Того самого, которого какая-то сука застрелила из-за бабы.

Но вы не поверите, друзья. Это стихотворение Санчо написал, чтобы повыёбываться перед камрадами. А дело было так.

Жил когда-то давно-давно камрад по имени Гораций. Жил он в Италии, в Риме. Ну, ясен хуй, болел за «Лацио» и пиздил фанатов «Ромы». А в перерывах между выездами с любимой командой и пиздиловками, он писал стихи. И написал как-то оду «К Мельпомене». Я, конечно, мог бы её здесь выложить, да только никто же из вас итальянского не знает, хуй прочтете. Там даже не на итальянском, а на латинском, если честно. Я сам еле прочёл, всё утро со словарём просидел. Смысл этой оды такой же как у Санька в «Памятнике». Один в один. Типа, я такой неебаца поэт, что меня теперь все знают.

Ну и вот. Жил себе, значит, Гораций в Риме и в хуй не дул. И примерно в это же время в Питере поживали-животы наживали камрад Ломоносов и камрад Державин. Первый болел за «Зенит», а второй – СПИДом.

Как-то «Лацио» приехало в Питер играть с «Зенитом», и Горацио повстречал Ломоносова и Державина, который шли держась за руки.
-- Здорово, парни! – сказал тогда Горацио.
-- Здоровей видали. Кто таков?
-- Да вот с пацанами поболеть за наших приехали. Хули, по окрасу моему чтоле не видно?
Горацио действительно был разодет в форму любимой команды, а рожу выкрасил в клубные цвета.
-- А ты чё, пидор залётный, нас учить чтоле собрался?
-- Бля, парни, да вы чё? Какие проблемы? Пойдёмте посидим где-нибудь, я угощаю.

Ну и всё. Сели в каком-то кабаке, и Горацио чтобы расположить суровых парней стал читать им свои стихотворения.
-- Гыгы. Жжошь! – сказал Ломаносов. – Да вот только я так же могу.
-- Не пизди, -- ответил Горацио.

Короче, забились камрады на коньяк, что Ломоносов переведёт стих Горацио без потери смысла. Договорились, посидели ещё немного и пошли на футбол, каждый в свой сектор.

Через полгода Ломоносов прислал Горацио такой текст:

Я знак бессмертия себе воздвигнул
Превыше пирамид и крепче меди,
Что бурный аквилон сотреть не может,
Ни множество веков, ни едка древность.
Не вовсе я умру; но смерть оставит
Велику часть мою, как жизнь скончаю.
Я буду возрастать повсюду славой,
Пока великий Рим владеет светом.
Где быстрыми шумит струями Авфид,
Где Давнус царствовал в простом народе,
Отечество мое молчать не будет,
Что мне беззнатный род препятством не был,
Чтоб внесть в Италию стихи эольски
И перьвому звенеть Алцейской лирой.
Взгордися праведной заслугой, муза,
И увенчай главу дельфийским лавром.


Горацио в ответ отправил такое письмо: «Дорогой друг! Получил твоё крео. Хуйня полная. Так что с тебя коньяк. Хотя, учитывая, что в вашей ёбаной России коньяки ещё не научились делать, даю тебе второй шанс».

Пришёл тогда грустный Ломоносов к Державину и говорит:
-- Вот, Гаврила, залупа какая! Проспорил я, кажись, пидору этому итальянскому.
Гаврила посоветовал Ломоносову не ссать, и пообещал, что напишет новый вариант. Ломоносов обрадовался и даже предложил отсосать Державину, но тот отказался.

Через год Горацио получил по «электронке» такой текст:


ПАМЯТНИК

Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.

Так!— весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.

Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал,

Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину царям с улыбкой говорить.

О муза! возгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринужденною рукой неторопливой
Чело твое зарей бессмертия венчай.


А через два года Державину пришёл ответ: «Выиграл ты, молодец. Извини, что долго не отвечал, прятался от властей – развращение малолетних шьют. В общем, ты победил, с меня коньяк. Если захочешь, можешь своего друга, толстого борова, угостить».


Коньяк Горацио отправил экспресс-почтой DHL. Ломоносов и Державин выпили и забыли про всю эту историю.

Но вот однажды, Саня Пушкин, известный бабоёб, совершенно случайно узнал об этом приключении. Особенно долго он ржал над Ломоносовым, называя его неповоротливым телёнком. Вариант Державина Сашке понравился больше.
-- А сам бы смог Горацио перевести? – спросил его приятель, поведавший про все эти соревнования.
-- Бля, да как два пальца об асфальт!

И минуты через четыре Саня выдал тот вариант, который стал хрестоматийным, и который сейчас знает каждый засранец в ПТУ.


Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
          Александрийского столпа.
Нет, весь я не умру - душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит -
И славен буду я, доколь в подлунном мире
          Жив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
          Тунгус, и сын степей калмык.
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
          И милость к падшим призывал.
Веленью Божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требую венца;
Хвалу и клевету приемли равнодушно
          И не оспоривай глупца.


А про Ломоносова, Державина и Горацио уже никто и не помнит. А всё почему? Да потому что надо болеть за правильные команды! Вот Саня болел за правильную -- за «Спартак». Потому и перевёл Горацио краше всех.