Первые два месяца в училище прошли так себе, все знакомились, объединялись в ячейки по интересам, там ботаники, воинственно блядующие блондинки, целки-невредимки и просто нормальные пелотки. Эти группки рушились, перемешивались, кто-то перебегал из одной в другую. Затем наступил самый светлый период для меня: поскольку нас парней в группе было двое, между нами конкуренции не было, из-за нас втихаря срались бабы. Моя половая жизнь переживала необычайный рассвет: не считая девушки, что осталась у меня со школьных времён (она почти наверняка блядовала, уверен), и той что появилась у меня здесь, я тайком, на задней парте щупал за мохнатую песду третью (поначалу она для приличия отбивалась), катал на трамвае домой четвёртую и напоследок в подъезде...

А потом всё резко закончилось по вине препода-акушёрки Банюк-ебанюк. Наряду с размерами таза, биомеханизмом родов и всякими там приёмами Леопольда она втирала в их неокрепшие, нежные, розовые девичьи мозги всякие дурацкие, тлетворные идеи феминизма, превосходства Ж над М и перехода к матриархату. Из-за неё мне целый месяц пришлось трахать только ту, школьную, а когда её не было рядом, дрочить в тряпочку. Девчёнки просто обалдели от своего могущества, целыми днями обсуждали, какие мужики сволочи, не помогали ни логически обоснованные убеждения, ни эмоционально насыщенные речи в духе Фиделя Кастро. Они относились к нам как большивики к капиталистам, как офицеры СС к евреям, так нас ещё никто никогда не унижал. Лекции по акушёрству закончились, бабские теории перегнии в придирки класса "у вас носки вонючие", жить стало полегче, но не было уже той лёгкости общения.

Началась практика в роддоме, вот где я насмотрелся на бритые женские гениталии. Нас было много для одного отделения и мы решили разделиться и дежурить на разных поочереди. Первую неделю я дежурил на дородовом: поначалу делал уколы в мягкие, круглые ягодицы, затем врач гинеколог, очевидно угадав направленность моих мыслей, пригласил наблюдать постановку ванночек. Два дня вид этой процедуры вызывал у меня просто шквал эмоций, который материально выражался в виде стойкой и непоколебимой эрекции, просто нетерпелось поскорей уйти в сортир и привычными движениями унять непокорную плоть. Останавливало только отсутствие наличия мужских туалетов в роддоме, приходилось тянуть сорокалетнюю процедурную медсестру в комнате для персонала. К концу недели я был похож на персонажа того старого анекдота, который шлюху замочил, за то что она предложила пезду показать.

После отдыха на выходных у меня была целая неделя, чтобы в родзале убедиться в частичной правоте Банюк-ебанюк. Те мужья которые осмелились рожать со своими женами (если зачинали вместе, то и рожать надо обоим) вели себя крайне неприглядно, вместо оказания моральной поддержки своей второй половине они падали в обморок, или наоборот пытались командовать, одним словом мешали персоналу и позорили весь мужской род. Это мотивированно тем что не может психологически неподготовленный мужчина видеть как то, что обычно раньше дарило любовь, радость и наслаждения, теперь под утробный рёв жены и брызги крови разрывается и даёт начало новой жизни. Появляется маленький бардово-коричневый, вымазанный в белой смазке детёныш и издаёт звуки похожие на вопли мартовских котов делящих территорию. Затем с пуповиной рождается послед – полупрозрачная, цвета хаки с красными прожилками сосудов оболочка. Финальным аккордом служит обкалывание порванной промежности новокаином из шприна со здоровенной, длиной с ладонь, блестящей иглой и наложение швов. Правда акушёры стараются не допустить разарывов, и режут опасно напряженную промежность ножницами – так потом легче зашить, да и заживать будет быстрее.

Третью и последнюю неделю практики, по логике, я должен был работать в послеродовом или обсервационном, где новорожденные лежат, но обстоятельства сложились так, что мне пришлось идти в отделение гинекологии, где проститутки лечат свой триппер, гонорею и много ещё чего, а четырнадцатилетние соплюхи тайком от родителей делают аборты. Здесь же по причине наличия гнойной операционной удаляют умерших в утробе матери младенцев, доводилось видеть. От этого помещения на всём отделении стоит запах кварца, хлоры и жженной электрокоагулятором плоти. Накачанной закисью азота женщине расширяют шейку матки – засовывают поочерёдно возврастающие по толщине штыри. Затем врач гинеколог вводит левую руку по локоть, а правой суёт туда какой-то инструмент, похожий на крючёк, говорит "есть хруст!" и вынимает эту штуку. Потом под контролем левой руки ножницами что-режет внутри и вынимает маленькую детскую головку, которая вместе со струёй крови и глухим звуком падает в тазик под промежностью женщины. Туда-же попадает маленькие кукольные ручки, (вместо пазов для крепления к туловищу торчит игрушечная ключица и красные ошмётки), части грудной клетки, нечто, похожее торчащую из под облезлого хвоста кошки перееханной самосвалом, массу, фрагменты ножек. И вот тазик уже наполовину полон (пессимист сказал бы что он наполовину пуст), а кровь всё течет, летят оттуда куски непонятно уже чего, анестезиолог материт врача за большую потерю крови, гинеколог материт его обратно за плохую релаксацию, потом резко говорит, мол, всё, операция закончена и снимает перчатки, нам надо везти пациентку в реанимацию.

Почему-то женщины, особенно феминистки, привыкли обвинять в своей беременности нас, брутальных самцов, "дескать вы поеблись, а нам рожать". Обидно. Забывают об обоюдной ответственности.