Сначала он не услышал звонка. Мобильный лежал в сумке с инструментами, под стремянкой.
— Володька, ну ты чо?! — Нетерпеливо спросил напарник. — Ты чо трубу не берешь?
— Нет, я всё брошу и пойду трепаться с женой. Перетопчется.
    Под потолком красовались три галогеновые лампы, на полу лежали еще три такие же. В залах НИИ был собачий холод — отопительный сезон пока не начался.
— Хоть бы навесной сделали, да? А то как не пришей кобыле хвост. Вся проводка на виду. Вот жиды… — Пробормотал Володька.
— Да ладно. У них и так это здание скоро оттяпают, чего им стараться?
    Телефон запищал снова.
— Вовка!!! Возьми трубу, пидорас! Она мне на нервы действует!
— Сам ответь.
— Да ты чо, твоя жена-то! Лана, хуй с тобой… — Напарник нажал кнопку ответа. — Нет, я не Вова. Чоооо? Конечно. Прямо щас его и отправлю.
    Нехорошее предчувствие сковало мышцы ног. Володька на секунду потерял равновесие, уперся ладонью в белую шершавую поверхность потолка.
— Аньку твою на двадцать штук нагрели.
— Госссссподи…
    
«Шестерка» завелась не сразу. И черт с ней, все равно бензин придется экономить. Напарник предложил потолкать, но Володька плюнул и кинулся к автобусной остановке.
Окно прочертили косые капли дождя, тротуары стали темными, будто глянцевыми. Заметив мигающую неоновую вывеску «Электротовары», он крикнул водителю, чтобы остановился. Дверь маршрутки с лязгом отъехала на свое место, ботинок зачерпнул воду из глубокой коричневой лужи. У входа курил усатый мужик лет тридцати, одетый в милицейскую форму. Его широкое лицо было мокрым — то ли дождь, то ли испарина.
— Вы — муж?
— Ага.
— Я бы на вашем месте просто вернул деньги. Заведующая не против.
    Внутри магазина мерцал белый мертвенный свет, от которого лица и руки приобретали зеленоватый оттенок. Анна, похожая на утопленницу, сидела на высоком табурете у кассового аппарата и рыдала. Тушь «Макс фактор» серыми ручейками стекала ей на подбородок. Ее ресницы слипались. Карие телячьи глаза, мутная капля на кончике носа — вся она была какая-то жалкая, пришибленная. Попыталась улыбнуться:
— Вова, прости меня! — Всхлипнула, высморкалась в совершенно мокрый платок с маленькими цветочками. — Вовка… Понимаешь, зашли двое… Один попросил показать ку… хонный комбайн. Б…ош. И я е…му… А этот…
— Когда уходишь с рабочего места, кассу надо запирать. Всегда. — Назидательно сказала заведующая, бабенка лет пятидесяти, похожая на отожравшегося черного пуделя. Мелкие завитки у нее на висках торчали в разные стороны. Владимиру почему-то захотелось оторвать эти омерзительные кудряшки.
— Я возмещу. Завтра. Всё, пошли отсюда. — Он взял жену за запястье и вывел из-за прилавка. Она пошла к выходу, покорно, как жертвенное животное. Высокие каблуки тихо цокали по серой крупной плитке.
— Хорошо еще, не всю выручку взяли. — Успокоил следователь. — Ладно, всё в порядке. С кем не бывает?
— Ага… — Бросил Володя, открывая дверь. Выжидающе звякнул колокольчик.
— На прошлой неделе было то же самое. Один просит показать часы, другой запускает руку в кассу. Десять тысяч. Вот так-то.
    Жена зашлась в новом приступе рыданий. Капли дождя смешались со слезами, и она размазывала воду по щекам тыльной стороной руки. Линии, проведенные карандашом для век, исказились и поплыли.
— Вы куда?! — Заведующая сбегала за плащом и сумочкой Анны. Протянула их, как бы извиняясь. Володя подумал, что она, в сущности, неплохая тетка.

— Ты на машине? — Спросила жена.
— Прости, Аня.
— Да ничего. Ничего другого я от тебя и не ожидала. Не мужик, а так…
— Тебе виднее.
    Володька отвел взгляд. Они деловито пошли по блестящему тротуару, не совсем понимая, куда. Анне было все равно, а Володька просто шел за ней. Взял ее безвольную руку в свою. Холодная, будто неживая. Такое впечатление, будто держишь лягушку. Через некоторое время ее пальцы выскользнули из теплой ладони.
    Его взгляд внезапно выхватил из общей панорамы огромное окно-витрину. Там было какое-то кафе. В зале сидела блондинка лет двадцати и потягивала шампанское из высокого фужера. Маленькое черное платье, голые руки, ноги в леопардовых сапожках. Володька почему-то вспомнил витрины в квартале «Красных фонарей». Окно было расположено достаточно высоко над тротуаром — он даже разглядел черный треугольник трусиков под натянутой тканью. Казалось, девушка предлагает себя.
    Дождь усилился.
— Аня, зайдем?
— У нас денег нет.
— Да ладно. Пошли, дурочка.

    Они пили коньяк и наблюдали, как вода струится по стеклу, как проносятся машины, разбрызгивая грязь. Уличный шум успокаивал.
— Как расплачиваться будем? — Робко спросила жена.
— Ну… У меня еще тридцать штук в «Сбербанке». Забыла? Не бойся… Завтра в девять сниму, вместе поедем и отдадим.

    Домой они вернулись в одиннадцать вечера. Володька тайком от жены заглянул в зеркало, завешенное черным платком. Пригладил мокрые волосы.
    Большая фотография сына смотрела на него со стола, перед ней стояла рюмка водки, прикрытая куском черного хлеба. Жена долго спорила с тещей, надо или не надо ставить водку — Сереженьке было всего шесть лет. Он слушал-слушал, не выдержал, брякнул: «Может, кока-колы ему нальем?» Эти две истерички ему чуть глаза не выцарапали. Сейчас тёща убралась восвояси, а водку оставила. Идиотка. Как будто его душа там, в загробном мире, жаждет спиртных паров.
    Володя старался не думать о сыне. Вспомнил, что на кухне подтекает кран. Аня, как была, в плаще и туфлях сидела на тумбочке в передней и наблюдала, как он лезет на стремянку, роется на антресолях, ищет резину, чтобы вырезать прокладку.
— Ты бы хоть переобулась.
— Не твое дело.
    Он протопал на кухню. Через несколько минут снова возник в дверном проеме:
— Как там насчет ужина?
— Ты что, не наелся? — Она вызывающе вскинула голову.
— Понятно. — Он прошел в гостиную, ткнул пультом в сторону телевизора и уселся на диван. Выбрал канал «Спорт». Через час ему сильно захотелось есть. Разогрел пиццу. Прошел мимо жены с огромной тарелкой. Она словно приросла к этой тумбочке в передней.
— Хочешь? Ну, как хочешь.
    На экране с воем пролетали болиды. Пицца была с ветчиной и грибами. Хорошая пицца. Еда от поминок уже закончилась, а пиццы в морозилке было еще навалом.
— Ты долго будешь там торчать? — Крикнул он в темноту.
    Хлопнула входная дверь.
— Ну и пошла, сука! Это был не только твой ребенок, но и мой! Это не значит, что со мной теперь надо как с последним говном!
    Часа в два ночи, когда он уже лег в постель, жена вернулась. Было слышно, как падают вещи в коридоре. Тихонько брякали бутылки. Он знал, что теперь ее лучше не трогать.

    Утром он поехал в сберкассу один. Жена спала на диване в расстегнутом плаще. Одна нога босая, колготки порваны на носке. Другая — в туфле. Он снял эту туфлю, ободранную, с комками засохшей грязи. Осторожно перевернул тело жены, стянул с нее плащ и колготки. В нос шибануло мощным перегаром. Жена пробормотала:
— Отваааали…
    Он притащил из спальни одеяло и подушку, укрыл жену. Анна уже совсем проснулась, но лежала с закрытыми глазами, как будто хотела от него отделаться.
— Я тебе сделал бутерброды. И чай налил. Принести?
— Я не хочу.
— А я принесу.
    Он вернулся с подносом, поставил его на журнальный столик. Жена по-прежнему лежала на спине, неподвижно, как покойница. Будто решила умереть вместо сына. Не хватало только свечки в ее тонких ледяных пальцах.
— Ну, я пошел?...
    Она не ответила.
    
    В сберкассе он снял со счета двадцать тысяч. Месяц назад там было намного больше, часть ушла на похороны. Он откладывал на машину, целый год бегал на подработки, и вот теперь остались жалкие десять штук. Может, взять в кредит? Тёща, конечно, разорется: «У тебя сын умер, а ты мерседесы покупаешь!» Если сын умер, вслед за ним должны уйти его родители. Как же иначе? Ему тридцать, Аньке двадцать восемь. Пора на покой.
    Он разглядел свое отражение в стекле: вполне ничего себе парень. Пока пересчитывал купюры, заметил, что на него смотрит какая-то женщина. Неожиданно для себя улыбнулся, она — тоже. В этот момент ему стало ясно, что с Анной не будет ни нормальной жизни, ни детей — вообще ничего.
    Съездил на работу жены, потом нашел очень приличный заказ: надо было поменять всю проводку в квартире какого-то бизнесмена. Как ни странно, в магазине он увидел Анну. Думал, после этого случая она не выйдет на работу, — а вот ведь, молодец. Держится, маленькая.
Она старательно выписывала товарный чек на фен. Поздоровалась с мужем, вежливо, как и со всеми покупателями. Привычно уложила фен и съемные насадки в коробку, сунула туда же гарантийный талон. Вручила коробку покупательнице. С дежурной улыбкой, как и всегда. Обернулась в его сторону:
— Вам подсказать что-нибудь?
— Аня, ты чего? Я тебе деньги принес.
— Давай сюда скорее.
    Ее лицо раскраснелось. Она казалась почти счастливой, только руки почему-то дрожали.
— Анюта, я тебя люблю. — Он обнял ее, перегнувшись через прилавок. Откинул доску, забежал к жене и поднял ее высоко-высоко. Покружил в узком пространстве между стеллажами и кассой, поцеловал в щеку и усадил на место.
— Я тебя тоже. Посторожи тут. — Она торопливо чмокнула его и убежала в «служебное помещение».

* * *

    Анна весь день размышляла, под каким предлогом остаться подольше на работе. Эта патлатая курва, Нина Алексеевна, всё никак не могла отлипнуть от прилавка. Не доверяет, понятное дело. Совсем оборзела баба. Они вернули эти жалкие двадцать кусков — так еще выдрючивается наизнанку, будто это лично у нее сперли. Королева магазина, ни больше ни меньше. Всю жизнь продавала колбасы, даже электрочайник включать толком не умеет, а туда же, лезет с какими-то идиотскими советами.
    Деньги лежали на стеллаже у окна, на самой нижней полке, в коробке с утюгом фирмы «Тефаль» за 1 914 р. Их брали редко — молодым гладить некогда, а бабулькам такой не по карману. Не было никакого риска, что кто-то вдруг попросит его показать, даже если за прилавком будет стоять другая девушка. Всё гениальное просто.
    Анна тихо напевала: «Яблоки на снегу… яблоки на снегу…» Дурацкий мотив намертво втемяшился в голову, и ей представлялись эти самые яблоки, гнилые, в белых точках плесени, и листья, припорошенные снежной крупой.
    Сумерки надвигались медленно, низкое небо серело, за окнами зажигались тусклые сиреневые фонари. Под потолком тихо качались дешевые люстры, увешанные аляповатыми хрустальными цацками, на соседней стене нелепо торчали бра в стиле «хайтек». Слишком яркий свет резал воспаленные глаза, и Анна выключила светильники один за другим. Покупатели бесили ее, особенно электрики, нажравшиеся к концу рабочего дня. Тошнотворный запах спирта и прокуренной спецодежды струился по небольшому помещению. Какой-то идиот еще попытался с ней заигрывать. Взяла бы этот утюг — и по харе наглой твари.
Заведующая за каким-то чертом влезла за кассу. Не доверяет, конечно. И закрывать будет сама.
    Нина Алексеевна сидела с похоронной мордой.
— Голова болит?
— Живот крутит… Слушай, Анька, ты извини меня, я дура набитая. Думаешь, я не понимаю? Всё я понимаю. Я бы ваще не смогла так, как ты. Подумаешь — не уследила. Да хрен с ней, с этой кассой. Деньги — это ваще мусор. Может, отпуск тебе дать?
— Не надо. — Анна улыбнулась бескровными губами.
— Ну, смотри. Кстати, у тебя, случайно, но шпы с собой нету?
    Анна помотала головой.
    Широкое лицо Нины Алексеевны побелело от напряжения, она прижала руки к правой стороне своего огромного живота.
— Ладно… Пойду я… В кабинет задумчивости… Не скучай тут без меня.
    Как только широкая спина начальницы скрылась за белой дверью, Анна спокойно достала коробку и сунула ее под прилавок. У соседней стены миловалась какая-то парочка. Девушка беременна — наверное, молодожены обставляют квартиру. Очередной зассыха-электрик водил заскорузлым черным пальцем по стеклу. Когда ж ты уйдешь, мразь?
Мужик разлепил обметанные губы:
— У вас белорусские розетки есть?
— Сейчас посмотрю.
Анна скользнула под прилавок. Рассовала банкноты по карманам плотных зимних джинсов и так же стремительно вынырнула. Кровь стучала в затылке, лицо горело.
— Девушка, так чо, белорусские розетки есть? А чо это вы такая красная? Отмечали чо-та, да? — Он уперся коленом в прилавок и стоял, покачиваясь взад-вперед. Щетина трупными пятнами темнела на его обрюзгших щеках.
    У Анны внутри всё закипело:
— По-моему, это вы… отмечали.
— Не слышу?! Так есть белорусские розетки?
— Говна не держим! — Внятно произнесла она.
— Так они же у вас… Поял… Уже ухожу… От так всегда. Н-не нравлюсь  я красиым женщинам. — Он дыхнул на нее капустной вонью и исчез.

    Она еле дождалась закрытия магазина. Позвонил на мобильник муж — наврала, что поедет ночевать к матери. На улице было полное безветрие. Тепло, как летом. Она даже не стала застегивать плащ, свободные концы пояса повисли траурными ленточками. На ногах были удобные кроссовки — чтобы ходить по мягкой земле. Облака выплакали всю воду, небо стало темно-фиолетовым, и в нем поблескивали еле заметные точечки звезд. Лужи понемногу подсыхали, тротуар в ярком свете фонарей становился светло-серым. Анна прищурила глаза, и ей показалось, что вокруг лежит ровный тонкий слой снега. Фасады четырехэтажных домов мигали цветными вывесками. В витрине кафе снова сидела та же самая девушка — на том же месте, как будто никуда и не уходила. Анна встретилась с ней взглядом. Девушка указала на свою грудь и что-то сказала, удивленно приподняв брови. Анна прочитала по ее губам: «В чем дело?»
    «Проститутка», — Подумала Анна. Мимо проезжали переполненные автобусы. Маршрутки не останавливались. Она попыталась поймать машину, и с третьего раза затормозила чумазую «Вольво». За рулем оказался тощий обсосок лет восемнадцати, а рядом, на переднем сиденье — веселый кудрявый парень постарше.
— За сто до кладбища подбросите?
— Легко! — Ответил тощий.
    Анна помедлила, ей не нравилось, что в машине сразу двое молодых людей.
— Да вы не бойтесь, — кудрявый улыбнулся.
Она заметила над его верхней губой родинку, похожую на мушку. Почему-то сразу успокоилась и залезла на заднее сиденье. В машине было тепло, и ее сразу стало клонить в сон. Устала за день.
Приборная панель сияла нежно-зелеными огоньками, глаза женщины слипались. Кудрявый тихо рассказывал:
— И в детстве мне постоянно снился этот сон. У нас на окраине Днепра построили крематорий, и днем сжигали там покойников, а ночью они вылетали из трубы вместе с дымом и падали на улицах, зомби, причем не громко падали, а как бы плыли по воздуху, и один мертвец прилетел к нам во двор, а я стою у подъезда и вижу, как он падает, и отец домой возвращается, и мне страшно, что отец может не успеть, и этот зомби падает так плавно, а отец бежит, бежит по двору и успевает проскочить в дверь, а потом этот зомби падает — и всё.
— Стасик, а мне, когда мне было четырнадцать лет, снилось, что меня мужик один ебет, в милицейской форме. Забавно, да? А потом, короче, я ему носки в чайник сую, спускаю туда, и он всё это пьет.
— Да ну тебя. Каждый разговор сворачиваешь на пидоров.
— Ну ладно, давай не про пидоров. Ты знаешь, я в детстве Успенского читал, про красную руку, черную простыню и зеленые пальцы. И потом спал полгода с закрытой форточкой, потому что боялся, что прилетит голова зеленого козла или зеленый череп. Я до сих пор не люблю с открытой форточкой спать.
— Ага. Я тоже. Кстати, Тёма говорил, когда этот алкаш про красную руку писал, у него белка была. Гонорары за Чебурашку пропивал, гыгыгы!
    Парни долго ржали, затем кудрявый обернулся, изображая сильное смущение:
— Девушка, вы не слушайте, мы тут всякую чушь несем.
— Я и не слушаю.
    Кудрявый забился в новом припадке хохота.
— Где остановить? — Спросил тот, что за рулем. — Стасик, веди себя прилично. Девушка нас и так за пидорасов приняла.
— А что, пидорасы — тоже люди. — Кокетливо стрельнул глазками кудрявый. — Иди ко мне, Славик.
— ЫЫЫЫЫЫЫЫЫ!!!! — Тощий от избытка чувств больно долбанул приятеля локтем и чуть не въехал на встречную полосу.
Машина притормозила у невысокой металлической ограды, Анна вышла. Весь тротуар был усыпан опавшими листьями, которые скользили под ногами. Листья ложились на землю с еле слышным шорохом, один упал прямо на голову женщины. Слабый порыв ветра стряхнул дождевые капли с веток ей на лицо. Анна вздрогнула.
— Может, вас проводить? — Спросил кудрявый.
— Не надо.
    
Главный вход был уже закрыт, и она искала место, где выломали прутья. Она давно заприметила этот пролом. По нему было даже легче искать могилу сына: направо по аллее, свернуть — и несколько метров в глубину. Кладбище снова открыли совсем недавно, между старыми деревьями и крестами мерцали редкие красные огоньки лампад на свежих могилах.
Фонари остались далеко позади, и сейчас она шла в почти полной темноте, осторожно ступая по мягкой шуршащей земле. Пару раз оступилась, ударилась коленом об оградку. Почти заблудилась. Внезапно ей в руку ткнулось что-то мокрое и холодное. Учащенное дыхание. Собака. Не укусила. Анна закричала, собака взвизгнула и кинулась прочь. Из темноты донеслись голоса:
— Иди к нам, раба Божья Анна!

* * *

    В темноте ярко чиркнула зажигалка, и Анна зажмурила глаза. Моментально хлынули слезы.
— А приходить надо было вовремя, мы уже почти закончили. — Пропищал детский голос.
— Никогда не поздно прийти к Богу! — Успокоил какой-то мужчина с  приятным баритоном.
— Григорий Петрович! Я принесла. Двадцать тысяч. Сейчас достану. — Анна торопливо засунула пальцы в карман тесных джинсов.
— Мне не нужны ваши деньги, — ласково произнес Григорий Петрович. — Оставьте их себе.
— Вы уж возьмите. Она же от чистого сердца, — пропел хор женских голосов.
— И я вам помогаю от чистого сердца. Даже не знаю, что с ними сделать. Отдам их детскому дому.
— Правильно! — Поддержали голоса.
— Двадцать — это мало. Говорили же: тридцать девять тысяч пятьсот. — Возразил кто-то.
— Освященная земля — не базар. Вспомните, как Иисус изгнал торговцев из храма. — Мягко сказал мужчина. — Не важно, какую лепту вы внесли. Важен результат. И помните, любой человек в любое время может управлять любым процессом, действуя как Творец. А теперь иди, раба божия Анна. И чадо твое вернется к тебе на сороковой день. Сейчас его душа уже у престола Господня, и ему понадобится тридцать девять дней, чтобы спуститься обратно.
— А если тело начнет гнить? — Задыхаясь, спросила Анна.
— Это не страшно. Мы сможем восстановить его.
— Конечно. — Просипел женский голос. — Я вот сама себя восстановила. Правая рука сгнила почти, а теперь уже почти все в порядке, на, понюхай!
Откуда-то слева завоняло мочой и помойкой. Судя по запаху, рука еще продолжала гнить. «Бомжиха!» — Догадалась Анна.
— Меня Господь Бог наш воскресил прошлой весной, — продолжала сиплая, — а документы уничтожили, и прописки теперь нет, и родные домой не пускают. Так и живу тут в склепе. Может, пустишь к себе пожить? А то холодно по ночам-то. Ты одна живешь?
— Нет. С мужем. Он согласится, он добрый.
— Господь тебя благословил, Аня. — Промолвил мужчина. — Идите с миром, сестры.
    Анна возвращалась к пролому, ориентируясь по красным огонькам, как по вешкам на болоте. За ней гуськом тянулись остальные. Когда небольшая группа вышла на освещенный тротуар, Анна смогла разглядеть их лица: две нищенки, шесть женщин поприличнее и девочка-подросток, все — в белых платках на голове и длинных, до земли, юбках.
Девочка укоризненно вылупилась на ее обтянутые джинсовой тканью ноги:
— Женщинам не положено носить штаны! Это грех.
— Даша, помолчи. — Из пролома на свет божий вылез мужчина благообразной наружности, в мягкой кожаной куртке, под которой виднелись дорогие костюмные брюки. — Ну, сестры, увидимся здесь через неделю, в это же время.
    Он достал из кармана ключи, пискнула сигнализация. Черный «Сааб» мигнул габаритными огнями.

* * *

    Володька проснулся оттого, что кто-то бродил по кухне. Вышел поссать, заметил, что жена снова сидит в передней на тумбочке, сжав пальцами острые коленки. На кухне горел свет, оттуда тянуло запахом пиццы. Пинком распахнул дверь и увидел у плиты низенькую кикимору в черном засаленном пальто.
— Здравствуйте, молодой человек, — важно просипела бабенка, запихивая в пасть огромный кусок. От этой ведьмы провоняла вся кухня. Володька не долго думая схватил швабру и вытолкал упиравшуюся бомжиху на лестницу, вымел ее, как мусор. Потом деловито налил на пол густого «Доместоса» и размазал его по всему пространству, где могла ходить старая прошмандовка.
— Аня! У тебя что, крыша едет? Зачем ты ее впустила?
— Она со мной пришла. А что, нельзя? — Анна отхлебнула коньяк из плоской бутылки.
— Ну, знаешь ли! Снимай одежду. По этой бабе вши гуляли стадами.
    Анна позволила раздеть себя. В заднем кармане джинсов что-то зашуршало.
— Это мое! — Слабо вскрикнула жена.
    В его руке оказалось несколько купюр по сто и по пятьсот рублей.
— Твоё?! Не ври мне, дура! Дура! Идиотка! Ты зачем их взяла?! Зачем?! — Он тряс ее за плечи.
— Надо было! — Ее голос сорвался на хрип. — Пусти, козел! — Анна забилась в истерике.
    Когда жена перестала рыдать, он налил ей стакан воды «Росинка». Выпила, икнула и тут же сблевала в раковину. Нетвердой походкой направилась в гостиную и повалилась на диван.
— Где остальные деньги? — Он схватил ее за голову и повернул лицом к себе.
— Не скажу. Ты не поймешь.
— Чего это я не пойму?
— Он обещал вернуть Сереженьку. — Улыбнулась Анна.
— Ты совсем ненормальная? Кто обещал?
— Григорий Петрович. Он целитель. Экстрасенс.
— Да ты ёбнулась! Какой целитель? Тебе в дурдом пора!
— Это тебе пора в дурдом! — Анна вцепилась ногтями в его руки. — Пусти, сволочь!
— Сссука… — Он пососал оцарапанный палец. — Ты зачем какому-то обмудку деньги отдала?
— Он не обмудок. Он хороший человек. В миллион раз лучше тебя!
— Я сказал: обмудок! Ебаная мразь! У людей сын умер, и эта мразь, эта гадина пользуется!.. Да его убить мало!
— Это тебя убить мало! Это из-за тебя!
    Анна кружила по гостиной в одном лифчике и черных носках. Володе почему-то стало смешно, хотя ничего смешного в этом уж точно не было.
— Ты чего лыбишься?!!!! — Взревела Анна.
— Да так... Наблюдаю, как ты сходишь с ума.
— Заткнись!
    Тяжелая синяя ваза пролетела наискосок и ударила Володю по лбу. Он повалился навзничь. Жена спокойно перешагнула через его ноги, нашла пульт и включила телевизор. По первому каналу показывали фильм «Чего хочет женщина» с Мэлом Гибсоном. Анна отыскала на кухне остатки пиццы и съела их, уставившись на экран. Допила коньяк и уснула совершенно счастливая.
    Зомби вылетали из огромной кирпичной трубы и плавно опускались на город — они падали как осенние листья на крыши, на тротуары, на дорожки в парках. Сереженька парил в воздухе, и вокруг его головы сиял золотистый нимб. Руки спящей женщины вздрогнули — во сне она протянула их вперед, чтобы подхватить худенькое детское тельце.