- Владимир Ильич, Владимир Ильич, просыпайся, ёпта, Надежда Константиновна приехала. Бля буду, в столовке тебя дожидается.
Ленин, заблестев белёсыми глазками, начал лихорадочно приглаживать редкие пегие волосёнки. Потом встал с койки и, от волнения не попадая ногами в тапочки, поправляя их на ходу, суетливо заковылял по лестнице.
- Ленин – мудакь, Ленин – мудакь, - выворотив свою бритую головку, бежал рядом маленький туркменский сучёныш Ляйлехо.
Ляйлехо был замечателен сразу по нескольким причинам. Росту в нем было не более полутора метров, зрачки его постоянно дрожали от регулярного потребления конопли с семилетнего возраста, был он чрезвычайно подл и не был сильно бит до сих пор лишь потому, что развлекал народными песенками, в которых рефреном звучало это самое Ляйлехо, звероподобного чечена Мухтара, и ему же поставлял жертвы для драк с заведомым результатом из числа новеньких пациентов.

Ленин дохромал до столовки и замер щурясь на пустые столы и лавки, будто из них могла материализоваться Надежда Константиновна. Наконец в его неповоротливом мозгу возникла закономерная догадка, что его опять наебали. Он сел на лавку и, как обычно, ссутулясь, спрятав лицо в ладони и, раскачиваясь на манер молящегося еврея, горько заплакал.
    Ленин, он же Николай Педиков (именно такая странная фамилия была у этого человека) страдал тяжелейшей формой шизофрении. Окончив школу с золотой медалью, математический факультет с красным дипломом, он на втором году аспирантуры неожиданно и, как-то вдруг сразу, съехал башкой, навязчиво и недвусмысленно начав идентифицировать себя не много ни мало вождём мигового пголетагиата.
    - Ленин, а вот приедет Крупская, как же ты её ебать будешь? У тебя ж не стоит, - допытывался крепыш из Ростова по кличке Доня – наш ответ Чемберлену, сиречь Мухтару.
    - Во, во, - подхватил Кирюха, разбивший в своё время табурет о голову дедушки, и не дожидаясь неминуемого опускалова, вскрывший себе вены сразу в трёх местах, - ты яйца-то подогрей, хуй и встанет.
    Сразу несколько рук потянули коробки со спичками. Всем было охота посмотреть аттракцион.  Ленин, а у настоящих шизофреников, надо вам сказать, ахуенно высокий болевой порог, послушно поджигал спички и меланхолично тушил их о свои давно обожжённые яйца. Его вялый сморщенный хуёк, конечно же, не реагировал на подобные экзерсисы. Придурки толпились возле койки Ленина и цокали языками. Даже безымянный летёха лежащий в коридоре и непрерывно дрочащий, укрывшись с головой одеялом и отвернувшись лицом к стенке, и то ненадолго отвлекся и, выпростав из под простыни половину отёкшей хари, тупо пялился на собравшихся.

    - Что грустишь, Владимир Ильич? - спросил я как-то Ленина солнечным погожим утром, когда нас стали великодушно выпускать во двор на прогулки.
    - Знаешь, - тихо и необычно рассудительно сказал он, - Я ведь не Ленин. Я Коля. Коля Педиков.
    - Педиков – козёль, Педиков – козёль, - завертелся юлой вездесущий Ляйлехо.
    - Я не Педиков! Я Ленин! Феликса Эдмундыча позовите, я все-е-е ему расскажу!
    На губах Ленина выступила пена, глаза вылезли из орбит и вновь стали абсолютно безумными. И лишь сеточка мелких морщин, словно в насмешку, лучилась вокруг них.