«Стая воробушков к югу промчалась,
Знать надоело гавно им клевать.
Тут на осине ворона усралась…
Ну и природа, еб твою мать!»
                                        (И. Барков)


      На Дальнем Востоке осень приходит с октябрем, но ее запах слышен в последних числах лета. Навстречу летит дорога, белые полоски сливаются в одну непрерывную линию, асфальт сухой и горячий. Выключаешь кондиционер и опускаешь стекло. Поток воздуха врывается в машину – уже не раскаленный, еще не ледяной. Слепит глаза море – тихое, бескрайнее, вечное. Почему-то именно осенью в голову лезут всякие глупости: небольшие темные фигурки у воды и скалы, которые стояли и останутся здесь стоять всегда. Это было и будет, но уже по-другому. Наверное, такие, или сходные мысли приходят ко многим. Осеннее обострение. Бывает еще весеннее, Новый год и День рождения. Так говорит статистика, но это уже совсем другая история.

      Осенью небо заполняют косяки птиц. Осенью ловят наркоманов. Они везут с озера Ханка, или – просто, с окрестных деревень, в город план. Осенью когда-то в Приморье прилетел Хрущев, и отменил ДВ-надбавки. Ему стало хорошо. Он сравнил Владивосток с Сочи. Осенью охотники устремляются в леса и степи – бить разжиревшую перед дальней дорогой птицу. Допивают остатки самогона в полях геологи – земля замерзнет, и ни один институт не выплатит «разведывательно-поисковочные». Закрывают сезон черные археологи. Все реже и реже нарушает скрежет лопаты тысячелетнюю тишину. Совсем скоро мороз скует землю, сон чжурдженей и бохаев под корнями тисов больше никто не потревожит до самого мая. Только небо, и ветер, который стонет в кронах старых деревьев.

      Я люблю осень с ее мрачноватыми праздниками, Самхейном и Хеллоином, смешавшимися в один. Запах опавших листьев, горьковатый дым и печеные яблоки. Красное вино, водка-виски-джин и тыквенная каша. Угасающие бордовые угольки в печи или костре. Люди в очередной раз отдают дань умирающей природе и рождению нового. В одну из таких ночей мы подарили жизнь нашей дочери. Может быть, именно поэтому у нее в темноте зрачки иногда вспыхивают и мерцают красным? В конце ноября родился я сам…

     Вряд ли найдется человек, который способен описать все свои Дни рождения. Одни мы не помним вовсе по причине малости, или наоборот – помним хорошо, хотя это было так давно. «Ярко-розовый самосвал с откидывающимся желтым кузовом. Через пару лет - автомат Калашникова - за двенадцать рублей сорок копеек – он был почти как настоящий…» Потом праздники начинают лететь чаще, и сливаются в бегущую полосу, как черточки на дороге. Дорогие презенты стираются. Остаются не подарки, а воспоминания о людях, слова и истории, смешные и грустные. На иные по прошествии лет смотришь иначе.

      Лет семь-восемь назад я попал на сборище садо-мазохистов. Это был мой Бог знает какой очередной День рождения. Вернее – утро. Проснулся я от стука в двери. Безумная толпа нажралась до беспамятства и свалила на пленэр на рассвете. Абсолютно пустая голова, пустой дом, бутылки вперемешку с головешками из камина, сажа на полу. Гадко. (Всякие периоды в жизни бывают). Холод и срач… Непослушными пальцами отодвигаю щеколду. На пороге – К*.
-  «Захаров, ты, я смотрю, помираешь. Собирайся живо. Мозги проветришь. Машина с оператором ждет, поехали сходняк снимать!»
Разлепляю пересохшие губы,  голос чей-то чужой, слышу его со стороны: «Который час? Ты ебанулся. Какой сходняк? Нас постреляют. Водки уже нет… Надо взять.»
-    «Идем. Там садо-мазо. Митинг. Стрелять не будут, разве что плеткой уебут. Водку возьмем по дороге».

      Заботливо, как ребенка (и почему на Руси всегда понимают того, кто с бодуна?) доводят до студийной машины. Обрывки мыслей - как гонимые ветром сухие листья. Скребут по асфальту: «Садо… Мазо… Холодно как…» - Кутаюсь в пальто – «Надо было шапку надеть… Заебунею… Садо-мазо это телки такие… В ботфортах и лаке… С яркими губами… Чулки сеткой, и сиськи наружу… Как же они, бедные, на таком ветру?… Ахуеть… Наверное, они в шубах будут… В расстегнутых… Распахнут-запахнут… Распахнут-запахнут…» Толкают в бок: «Приехали!» Оказывается, все рядом. Сквер Суханова. Куча народу. Голых красоток не видно. Люди пенсионного возраста, бомжи, потертые личности. Толкуют о «гуманитарке». Небольшая трибуна, обитая кумачом. Несколько человек в черных кожаных куртках и кепках, как у Швондера. Среди них одна девка, тоже в коже. Явно организаторы. На заднем плане – машина с цинковой будкой. Обхожу ее спереди. На стекле неприметная табличка: «спецтранспорт». – «Опаньки… Решили обойтись без скорой помощи?…» А митинг набирает обороты. Напрягаю мозги – все равно хуета какая-то. Это не я пьяный, это они чушь несут. Про то, что жить трудно, про то, что правительство не заботится. Про олигархов, и все такое прочее.

      Девка выхватывает из толпы убогих, сует микрофон под нос: «Вот Вы! Расскажите о себе! Чего Вам от жизни надо?!» Пожилая женщина, похожая на учительницу - ею и оказывается: «Да, деточки, жить сейчас трудно… Если бы не такие как вы… Пенсии не хватает…» - смущается, отходит. На смену ей выскакивает грязный дед в дырявой ушанке. Он начинает со середины: «… от и ослобонился я! Чесна атсидел, как гавариццо, што страна написала! А билет ща скока стоит?! Отож! А на Украине у миня дочка…» Микрофон уплывает к другому… Истерия растет. Крики в толпе, призывы ораторов. «Невиданная акция гуманизма! Невиданная акция гуманизма! Сейчас вы получите то, что вам действительно необходимо!» - периодически грохочут громкоговорители. Малоимущие и просто любители халявы жмутся поближе – чтобы не оттерли, когда давать станут. Оказывается, достанется не всем. Будет лотерея. Будет Главный Подарок, и просто – «то, что понадобится каждому». Раздают талоны, выкрикивают цифры. «У меня, у меня!» - кричит Рваная Ушанка, и проталкивается к Девушке-в-Кепке. Рядом оказывается хорошо одетый молодой человек. Он тоже протягивает билетик. «У Вас – неправильный!» - улыбается Девушка-в-Кепке, и рвет бумажку. Рваная Ушанка сникает. Главный Приз достанется парню. Все остальное – по ходу…

      - «В очередь!» Люди бросаются к машине. С перебранкой, на всякий случай оттирая друг друга локтями, выстраиваются в колонну. Двери распахиваются. Кажется, в литературе об этом пишут так: «Вздох ужаса прокатился над площадью…» Страх действительно можно выдохнуть – и он повисает над головами. Мертвая тишина: гробы. Обычные, дешевые, в несколько ярусов. Обитые красным и черным. Звонкий голос девчонки: «Ну что же вы?! Смелее! Это – вам! Берите,  понадобится!» Сверху - красивый лакированный гроб из красного дерева. Молодой человек щелкает по нему пальцем: «Спасибо!» - застегивает в специальный чехол, уносит к джипу. Почему-то никто не возмущается подставой: «выиграл явно свой!». Страждущие стараются не смотреть друг на друга, начинают неуверенно расходиться. Движения у всех скованные, деревянные.

      Кто-то дергает за полу моей «шинели». Поворачиваю голову. Мертвецки-пьяная Лутьянова. Стоит, покачивается на каблуках.
-    Приехали уже?
-    Да. А тебя нет.
-    Как меня нашла?
-    Сказали – митинг. Садо-мазохистов. Я решила, что ты здесь. А если здесь – на тумбе какой-нибудь. Стоишь, как молодой Ленин. Ле-нин…
Лутьянова всхлипывает:
-     Господи, как стыдно за них за всех! За всех – за людей. За нас тоже. За все стыдно. Пойдем, Олег... Не будем здесь…
-    А водку купили?
-    Да.
-    Тогда идем.

      Сюжет так и не попал на TV. Вернее, его не выпустили. Только в газете промелькнула заметка – возле магазина «Детский Мир», что на Светланской, двое оборванцев приставали к прохожим. Предлагали купить гроб, по дешевке. Гроб стоял рядом. Их забрали в милицию.

«Унылая пора, очей очарованье… Приятна мне твоя прощальная краса…». Это не я, это Пушкин…