1.

Блестящие извивающиеся дорожки ползли вниз с внешней стороны темного стекла, периодически изгибаясь в стороны при порывах ветра. Несколько свечей, которые Женька зажгла в слабой попытке создать атмосферу уюта в большой и гулкой комнате, только подчеркивали чуждость всей остальной квартире того освещенного уголка, где мы с ней сидели. Мне никогда не нравилась ее квартира. Слишком большая, обставленная с претензией на отменный и тонкий вкус, она никогда не вызывала у меня чувства уюта, домашности, желания залезть с ногами на диван, послушать промозглым октябрьским вечером Билла Эванса или Mogwai, или остаться на ночь. Вот и сейчас прохладный сумрак, царящий в гостиной, вытягивал дрожание свечей в дальние комнаты и без остатка растворял его там, сужая и без того небольшое пятно желтого света, перемешанного с дымом. Женька всегда тонко чувствовала интонации моего настроения, и ее всегда напрягало то, что в ее доме я не чувствовал себя так, как того бы ей хотелось. Свое недовольство она обычно выражала путем придумывания и озвучивания многочисленных дурацких вопросов, типа «А о чем ты сейчас думаешь?» или «А почему тебе нравится джаз?». Если я бывал достаточно пьян для ответа на подобные вопросы, то у нас с ней происходили долгие и достаточно интересные дискуссии, в которых первоначальная тема быстро исчерпывалась, возникало множество новых, и мы перескакивали с одной на другую, подобно детям, прыгающим с камня на камень посреди неглубокой и быстрой горной речки. Очень часто подобные перепрыгивания сводилось к сексу, но не к занятиям им, а к разговорам о нем, разговорам, переполненным полунамеками, хитросплетениями фраз и жестов, игрой тональностью и громкостью речи – и целью всего этого было заставить друг друга сделать второй шаг, причем обставить это так, будто инициатором этого желанного второго шага являлся оппонент.

Первый шаг мы сделали месяца три назад, на одной из дружеских тусовок в загородном доме нашего общего знакомого, тусовок, на которых все упарываются в хлам и совершают такие дикие вещи, о которых потом иногда приходится сожалеть. Правда, недолго. Если честно, я плохо помню, что творили мы с Женькой в гостевой комнате, заперев дверь на ключ и в пьяном кураже придвинув к ней огромный комод. Рано утром она быстро собралась и уехала – ей нужно было в город, я же остался в доме до вечера, поэтому днем нам пообщаться не удалось, как и всю последующую неделю – у обоих на работе начались занудные будни. Потом, конечно встретились, она приезжала ко мне в гости, я по вечерам иногда заглядывал к ней, но события той ночи поначалу не всплывали в разговорах, хотя по ней было видно, что это жжёт ее изнутри, и какие-то внутренние барьеры не дают этому выплеснуться наружу. Я после той ночи стал относиться  к ней с неким холодком, который обычно возникал у меня после секса с девушками, к которым, кроме физического влечения, обычно обильно пропитанного крепким алкоголем, я не испытывал каких-то еще особых чувств, некого душевного притяжения. Конечно, я прекрасно понимал, насколько нехорошо такое отношение к человеку, который доверился мне, пусть даже только телесно, но особых угрызений совести никогда не испытывал, не испытывал их и в этот раз. Природу подобного отношения я тоже никогда не анализировал, принимая его как должное, благо особых трудностей в жизни оно мне не доставляло. То, что эгоизм в моем характере занимает значительную часть, я знал и безо всяких самокопаний, другое дело, что пока не случалось еще в моей жизни таких глобальных потрясений, которые заставили бы меня что-то круто менять. Что же до девушек… Большинство из них после разрыва отношений навсегда исчезало из моей жизни,  парируя редкие, и всегда неожиданные встречи дежурными фразами типа «Привет-как-дела».

Но с Женькой все было сложнее – мы с ней долгое время были близкими друзьями, доверяя друг другу в интимных разговорах очень личные чувства и эмоции, мало того, несколько лет назад, когда мы только-только познакомились, я был безнадежно влюблен в нее, влюблен, как девственник на пике полового созревания, со всеми положенными страданиями, стихами, воздыханиями и прочими соплями. Но в то время Женька, со свойственной ей страстью, была увлечена каким-то коллегой по работе, и, в конце концов, не видя ни малейшего шанса на взаимность, я решил жестко завязать со всем этим делом, что очень изящно и исполнил путем недельного запоя и нескольких последующих месяцев усиленных занятий рукопашным боем и семикилометровых утренних пробежек. Физические нагрузки довольно быстро выбили из меня остатки юношеских романтических соплей, открыв радости перехода за сотню отжиманий на кулаках и укладывания среднестатистического уличного гопника одним хорошим левым хуком. Так что почти на год Женька выпала из моей жизни, превратившись в эфемерный призрак, лишь иногда всплывавший во время секса с другими девчонками.

Вновь сблизились мы где-то с полгода назад, случайно, я даже не помню, кто первый позвонил, и о чем был тот разговор после молчания длиной в год, но постепенно мы стали очень близкими людьми, очень – до той ночи в загородном доме, а сейчас…
Сейчас мы с ней сидели рядом, укутанные слабым светом свечей, курили, пили коньяк, пытались, точнее, она пыталась завести разговор, но ничего не получалось, на душе у меня было тягостно и скомкано, говорить не хотелось, хотелось одиночества и тишины, но не хотелось выходить под дождь, чтобы поехать домой и попробовать поискать их там. Поэтому я постепенно нарезался коньяком и ждал, когда же желание одиночества пересилит нежелание тащиться под дождем до остановки.

Не знаю, возможно, с Женькой все могло было быть иначе, возможно, мы смогли бы со временем построить небольшой и уютный домик взаимоотношений, где прятались бы  от остального мира и наслаждались друг другом, но что-то перегорело во мне после того давнишнего однобокого романа, что-то важное, что определяло мое отношение к этой странной девушке, а иногда, как мне казалось, и ко всем остальным девчонкам в моей жизни, что-то такое, что отвечало за искренность и доверие при взгляде в глаза. Возможно,  эта корявая обугленная штука внутри и была причиной моей холодности after sex, а возможно, это просто придуманное мною удобное оправдание своему поведению, несложный обходной путь, по которому всегда можно технично свалить из некрасивой ситуации. Мне было очень неприятно, что так получилось с Женькой, да и она сама чувствовала, что между нами поубавилось доверительности, и пыталась выяснить, что же послужило причиной этому, и хотя ответ лежал на поверхности, и она его видела – все равно упорно не хотела признавать, что ее упругое молодое тело, которым она всегда так гордилась, неожиданно стало причиной, по которой я стал отдаляться от нее, отдаляться после того, как я попробовал это тело на вкус.

Я последний раз затянулся, погасил сигарету в переполненной пепельнице и потянулся за толстовкой. Женька недовольно блеснула глазами:
-    Что, уже уходишь?
-    Да, что-то муторно себя чувствую.  Поеду домой, пораньше сегодня спать лягу, а то весь день хожу как во сне, глаза закрываются.
-    Да оставайся, спи здесь, я тебе утром кофе сварю, как ты любишь.
-    Не, не могу. Завтра на работу пораньше нужно, поковырять кое-что.
Женька явно расстроена, уголки ее губ знакомо опускаются вниз, как будто она собирается заплакать – верный признак Женькиного огорчения.
-    Завтра заедешь?
-    Не знаю, давай после  обеда созвонимся, сейчас тяжело что-то сказать. (Я по-любому завтра не приеду)
-    Ладно, давай. (Уголки губ опускаются еще ниже – Женька понимает это).
-    Пока.
-    Пока…
Тяжелая дверь плавно закрывается, разделяя нас, словно подводников в затопленном и уцелевшем отсеках. Знать бы еще, кто из нас оказался в затопленном?

2.

    Озверевшее солнце непрерывным потоком садило и садило  своими лучами вниз, пытаясь пригвоздить к липкому асфальту любое живое существо, у которого хватило глупости выбраться под открытое небо. Пустыня уже начинала пожирать прямую неширокую улочку, по которой Мцыри и я осторожно двигались,  переступая через  куски битого кирпича и обходя большие его кучи, которые некоторое время назад были стенами домов, магазинов и кинотеатров. Выжженные изнутри коробки зданий с полосами жирной копоти над каждым окном, кажется, еще хранят в себе жар последней бомбардировки, который еще больше усиливается палящим солнцем, словно оно стремится довершить то, что начали БОРы и фугасы, страстно желает добить этот город, высушить и расплавить его, превратить в песок и отправить в забвение. Мой дыхательный фильтр уже давно выработал свой ресурс, но новые все никак не привозят, поэтому я уже чистил его пару раз, хотя он неразборный и, по идее, одноразовый. С таким, конечно же, лучше, чем вообще без фильтра, но мельчайшие частички песка, который здесь больше напоминает толченое стекло,  все равно постоянно проникают в нос и в течение короткого времени превращают  слизистую в сплошную кровоточащую рану, поэтому периодически приходится схаркивать кроваво-серую липкую массу, иначе она забивает носоглотку и дышать становится совершенно невозможно.

Раскаленный воздух над асфальтом размазывал очертания предметов, заставляя до боли в глазах вглядываться в груды кирпича и в окна на противоположной стороне улицы, чтобы выделить среди зыбкого грязноватого пейзажа белый мазок, всплеск совершенно чуждого здесь цвета – проклятая собака-рейдер, навьюченная разведаппаратурой, уже третий день шныряла в нашем секторе ответственности, вынюхивая что-то, то ли собирая информацию для  контрнаступления, то ли для высадки диверсионной группы – в любом случае, там, где частенько появляются эти белые твари, обязательно случаются какие-то неприятности. Поэтому наша группа уже третий день рыщет по развалинам, пытаясь выследить и подстрелить псину, пока сигнал о возвращении не поступил на вживленные ей в мозг рецепторы, после чего она бесследно исчезнет, а у нас начнутся проблемы.