Витю всегда раздражало, что в фильмах про наркомафию, когда фигурирует чемодан с порошком, нуждающимся в дегустации, персонаж ножом бесцеремонно вспарывает один из пакетов в середине (а не уголок отрезает), и затем, попробовав и размазав остатки снадобья по зубам (или, если мент, с омерзением отплевавшись), небрежно кладёт пакет обратно.
И закрывает чемодан, совершенно забив на то, что из вскрытого им пакета всё нахуй высыплется.
Долбанная тепличная киношность.

Поначалу от героина мощно веяло романтикой протеста и уверенностью в себе. Что было у молодёжи? Грубая алкогольная проза, и, в противовес -  изысканные опиумные вирши.
Пьянствовать? Увольте – бычий кайф. И многие выбирали кое-что, как им казалось, более благородное.

Был в опиатах намёк на какую-то упругую, неторопливую силу. Личность, сильная сама по себе, посредством их употребления начинала излучать негативную, угнетающую мощь, давящую на окружающих, что в большинстве случаев заканчивалось вспышкой насилия и (или) тюрьмой. И напротив, человек, склонный к слабостям и порокам, под воздействием опиатов обретал некое внутреннее равновесие, ощущая каждый укол как краткий акт психического комфорта.

Жил Виктор в обычном районе, в мрачноватом пятиэтажном сооружении, именуемом хрущовкой. Все как почти у всех – мама, папа. Период социального затишья – между школой и армией.
Институт Витю отринул, назревали войска. Что ещё оставалось – сутками в тусняках. Пойло да трава.
Большинство Витиных друзей-приятелей уже покалывались опием-сырцом, а Витя всё как-то больше по пивку. Инъекций сторонился.


До того момента, когда в подъезде, среди окурков, надписей и двух гитар Соболь в первый раз протянул ему шприц.
Соболь был личностью тёмной и самодостаточной. Вызывающей у Вити почтительность уже хотя бы тем, что был на четыре года старше, успел послужить и посидеть, в общем бывалый.

- Угощаю, - сказал Соболь, интенсивно почёсывая нос, вторая рука со шприцем была направлена Вите в шею.

- Я, - ссыкливо отстраняясь сказал Витя, - мягко говоря не фанат таких приключений. Иначе говоря в рот бы их ебать. Это же наркотики.

Соболь, однако, непреклонен:
- Не еби панель, чепушило. Ширяй.

Ведь он был уверен, что делает Вите добро. Перенаправляет человека с губительного бухла на благотворное ширево. К чему приводит пьянство? Это всем известно, и ходячих примеров тому масса.
А вот к чему приводит увлечение уколами пока оставалось загадкой.

- Ширяй.  

Ничего, кроме «Иди нахуй» Вите в голову не приходило, а это неминуемо привело бы  к пиздюлям. Пиздюлей не хотелось.
И Витя смирился. В конце концов, подумал он, в жизни нужно всё попробовать. Ну, или почти всё.

И взял шприц.
Сам, конечно попасть не смог, Соболь-наставник и вмАзал.

Широкий, тёплый наплыв. Сладкое покалывание в спине и затылке. Чуть плывущая, ставшая вдруг уютной и родной, реальность. Охуительный всё-таки чувак Соболь. Нет, не Соболь – Димыч, братуха.
Затем рвота, рвота. Нисколько, впрочем не напрягающая.

Ну и покатилось яблочко дальше.

Под действием замедлителя чувствовал лёгкость и щекочущую безоглядность в общении, особенно с дамами. Был даже несколько напорист по отношению к ним. Чего уж говорить о том, что продолжительность полового акта увеличилась минимум двукратно, да и похмелья наутро не было («здравствуй мама! здравствуй, папа!»). И вообще одни сплошные плюсы. Отличнейшая штука, это ширево.
«И чего, я, дурак, отказывался?» думал Витя. И искренне полагал, что всё под контролем.

Это потом началась смерть смерть смерть вокруг, когда героин стал собирать свой кошмарный урожай, и портретики на надгробиях стремительно помолодели, а на встречу выпускников приходило с каждым годом всё меньше и меньше …а яблочко катилось всё дальше, подскакивая на могильных холмиках.

Однажды по району прошёл слух, что у азеров в продаже появился героин. Экзотический препарат, знакомый лишь по зарубежным фильмам.
Продукт, подкупающий простотой приготовления. Не надо было, как черняжку, запаривать в вонючем уксусном ангидриде, не надо было отбивать димедролом. Не надо было, как соломку, томить в растворителе. Вскипятил в ложке – и всё готово.
Соболь просто не мог пройти мимо этого растворимого новшества. Он и был инициатором взять.
К тому моменту вокруг него сколотилась компашка любителей кайфа. Секта «Живущие быстро», благополучно перекочевавшая с марихуаны на опиум. Марихуану, впрочем, курили тоже.
В секту эту входил Витя, сам Соболь и супруги Ларины – Саша и Лена, счастливые обладатели собственной нарколаборатории. Ну как нарколаборатории – была у них однокомнатная халупа и электроплитка с единственной, но очень бодрой конфоркой, а что ещё надо, чтобы жить быстро.

У них-то дома и состоялось знакомство с герой.

Порошок, вопреки их представлениям, был не снежно-белым, а жёлтоватым. Комковатой консистенции. Лена, наслюнявив мизинец, поднесла его, было, к горке героина, но тут же получила по руке от мужа:

- Ебанись, мать. Пальцем-то. Счас всё будет.

    Пока Ларин сыпал и кипятил, Соболь овалами ходил по комнате, а Лена хаотично переключала каналы на немом телевизоре. Витя ничего не делал.

- Ну, щас упоремся, - сказал Ларин, - Ну чё, кто первый?
    - Чё, уже? – удивлённо спросил Витя.
    - Да тут делов-то.    
- Я первый, - сказал Соболь.

Зажав, и сдвинув в сторону свежий прокол, Соболь облизнулся, прислушиваясь к себе.
Услышал, наверно, «как бежит по гулким венам вдаль его звонкая радуга, сладкая радуга».
Потом как-то сразу глаза его затуманились, и он севшим голосом сказал.
- Бля ништяк поволокло. Только приход чё-то это…слабоват.
- Не дохуя вкатил? – встревожено спросил Витя.
- Не, не, заебись.

И свесив голову, затих. Подвис.
Все сразу зашевелились, задвигались.
Витя поставил себе меньше всех, ибо и стаж у него был наименьший. Успел прикурить сигарету, и всё.
Провалился, уснул. Потух.

Сначала летел, медленно кувыркаясь, за мигающей жёлтым цифрой «7», потом нудно спорил о чём-то с невменяемыми бесами.


Первое, что он почувствовал, просыпаясь – нестерпимый запах палёной тряпки. С усилием открыв глаза, увидел огромную, с ладонь, дыру с опалёнными краями. Дыра эта располагалась у него на груди. Прогорела рубашка. Прогорела надетая под неё футболка. Кожа тоже была обожжена, и судя по  всему, собиралась начать болеть. В эпицентре кратера на белёсом пузыре ожога прикипел бесформенный, расплавившийся фильтр от бычка. Хуясе, покурил на приходе. Витя со стоном отодрал остывшую пластмассу вместе с обожженным слоем кожи. Ожог лопнул, потёк.
«Вот ведь суки», подумал Витя, «Какого хуя не потушили? Так ведь и сгореть можно».

Он поднял глаза и сразу увидел Соболя. Тот сидел в той же позе, в которой Витя видел его перед тем как вырубиться.
Соболь низко склонил голову, так, что видно было только левую щёку. Щека была тёмно-синяя.

«Чё за хуйня?» подумал Витя, и обвёл глазами комнату, чувствуя колючий иней ужаса, взбирающийся у него по позвоночнику.

В кресле, откинув голову и беспомощно раскинув руки сидит Ларин. Из чорного, раззявленного рта по шее за шиворот уползает серая лента подсохшей пены. Меж веками заметны белки закатившихся глаз.
Ну и на полу Ленка лежит, будто загорает – руки вдоль тела, лицо спокойное. Белое. Мёртвое.

Витя, тихо подвывая падает на колени, подползает к Ленке. Не дышит. Ленка не дышит тоже. И уже никогда не будет.

Витя обеими руками несколько раз сильно шлёпает себя по лицу. Ему не больно. Бьёт себя по лбу кулаком. Всё равно не больно.

Мысль, что все умерли, а он живой почему-то никак не начинает радовать. На экране молчаливого телевизора трясётся бесноватый Хрюша.

Витя вообще никогда до этого не видел мертвецов. Ему, мягко говоря, не по себе. Надо скорее уйти из этого пиздеца. Как можно скорее.

Обойдя Елену, он идёт к шкафу. Выдвигает один из ящиков и некоторое время роется в нём. Достаёт серую футболку Соболя. Ту самую, в которой Соболь был, когда впервые уговорил Витю уколоться. Витя запомнил её, потому что на ней было написано «Help yourself». А сейчас Соболь в чём? Нет, нет, неважно, похуй, лучше не смотреть.

Сняв свою испорченную рубашку надевает одёжку Соболя, шепча при этом «ни хуя себе…нихуя себе!».

Избегая глазами трупы друзей, выходит в прихожую. Там какое-то время стоит у зеркала – смотрит. Затем у двери - слушает. Возвращается в комнату, путаясь в проводах, отключает видеомагнитофон. Заворачивает его в свою прожжёную рубашку.
После, открыв дверь, выходит в подъезд.
    
Последующие три недели Витя испытывал сумбурную гамму чувств -  от леденящего ужаса и угрызений (что не позвонил тогда в скорую, глядишь, кого-нибудь и спасли бы) до подлой обезьяньей радости, что сам-то уцелел.
    
Какое-то время даже не кололся. Дня три.
На четвёртый день понёс видеомагнитофон азерам, меняться. Порошок там конечно, уже похуже был. Такого качественного, как в тот памятный день, больше не было.

А видик до сих пор работает. Хули – японская сборка.