Любили ли мы друг друга? Даже прожившие всю жизнь вместе, оставшись в одиночестве после смерти любимого, вряд ли могут ответить себе на этот вопрос…. А уж тем более если два человека знали друг друга лишь…..Знали. Или думали, что знали. Но это уже другой вопрос. Тем не менее, её нельзя было сравнить с тем, что обычно мужчины произносят вслух, обвораживая женщин. Не было ни существительного, чтобы сравнить её с каким-то предметом, ни прилагательного, чтобы описать цвет её глаз, ни глагола, чтобы выразить действие, производимое ею над сотнями сердец. И не только сердец. Было лишь её имя. Самый прекрасный звук на свете.

Грусть…..Грусть…..Какого ты цвета? Желтеющая листва- это ты? Или пустые глаза, это ты? И что с тобой делать? Гнать пинками, или принимать как величайшую эмоцию человека? Отчего тогда грустят собаки?

Это длилось всю последнюю эпоху моей жизни. Увидев её впервые, я даже не понял, что в этой девушке заставляет так беситься моего соседа – я снимал квартиру с ним и его младшей сестрой. А она приходила к нему, вернее, официально, к его сестре, и я обращал больше внимания на её одежду. Она одевалась во всё белое, и зимой это выглядело не необычно, но как-то очень чистенько, немного по-ангельски.

Я набрасывался на неё целуя в шею – а куда еще - и каждый раз, не осознавая, что происходит во мне, как-будто пытался запомнить вкус её кожи.
Но однажды она предстала в маечке с британским флагом. Никогда доселе не видев британского флага, натянутого на прекрасную грудь, я сказал ей, что у неё теперь большие сиськи. Она улыбнулась как Джоконда, и сказала лишь – «Не смущай».
Дни шли себе, и на вопрос – «а любишь ли ты кого-нибудь, или просто ебёшься» я начал задумываться. И задавать себе его не в форме «а люблю ли я кого-нибудь», а в форме «а может, люблю я эту девчонку». Началось это после череды перемен во мне и вокруг, чуть не убивших меня, и ничего не изменивших. В моменты наивысшей радости я представлял её рядом с собой, и начинал грустить оттого, что она не стоит в метре от меня, или ближе. Нет, не думайте, что мир создан для того, чтобы мы в нём жили. Мир создан для того, чтобы мы целовались с любимыми. И иногда минута такого блаженства оправдывает и все наши предыдущие ошибки, и все наши последующие победы. Если человек способен на такое, он уже не может быть проклят, даже если совершил мерзкое. Например как я.

В тот вечер  друзья  съездили за проституткой и потом ебали её, да и я.  
Я не хотел убивать никого. И не убил. Все остались живы. Но когда она, затраханная до изнеможения, лежа на спине, в очередной раз дососала одного или обоих, стоявших на коленях у её головы, и капли их пьяного семени, опять не попав в её рот, упали на щеки и веки, в этот самый момент я, вбивая в неё сваю за сваей, тоже кончил и совершил это преступление.

Я не распорол ей живот и не заставил есть собственные внутренности. Я не забил её молотком до образования кровавого месива на месте лица. Я не поджёг их всех, даже не облил бензином. В этот момент я почувствовал необыкновенную власть над женщиной, которую не любишь, и решил больше никогда никого не любить.  

Дни шли, я жил, но чего-то в моей жизни не хватало. Если бы это были деньги, или секс, или общение с друзьями, или вообще что либо, что можно назвать, я бы вычислил  это – но увы, это нечто не поддавалось обнаружению и дни мои оставляли лишь горечь, сколько бы я ни развлекался и какие-бы новые преграды для преодоления я себе не придумывал.

Однажды я решил, что мне нужны собственные дети, и составил себе идеальный план, как это должно произойти. Нашлась девочка из соседнего подъезда, милое белокурое создание, которое должно было вырасти, выйти за меня замуж и родить мне очаровательных малышей. Я видимо нравился ей, она даже приходила ко мне в гости, но ничего не было, ибо я считал, что ей еще рано. Но совершенно не считаясь с моими мечтами, тот самый мой сосед, нагло и бесцеремонно, а ей только исполнилось шестнадцать, взял да и рассдевичил её, обо всём мне рассказав в самых мерзких деталях. К человеческой подлости я к тому времени ещё не привык. Три дня меня тошнило. Потом еще неделю я был в тупом безразличии к миру, потом друзья долго отпаивали меня водкой. В конце концов, решив, что не всё потеряно и надо всё же реализовать план, я принялся открыто ухаживать за ней, но ей уже было всё равно, и мне пришлось уехать с этой квартиры в другой конец города, жизнь рядом с ней была невыносима. Так я расстался с заблуждением, что родить и вырастить детей и есть смысл жизни.

Чтобы отвлечься, я стал работать с удвоенной мощью, но боссу, которого я искренне уважал, было всё равно, и работа не стала тем, что могло придать моей жизни смысл. Деньги нужны ровно настолько, насколько часто и обильно ты хочешь есть, насколько часто и необычно ты хочешь менять одежду и насколько велико должно быть твоё  пространство вокруг кровати. И хотя предела нет ничему, денег всегда не хватает. Их всегда хватает, но мы отказываемся в это верить. Увы, зарабатывание и траченье денег не стало для меня интересным занятием. И это опять погрузило меня в безразличие ко всему. Но.

Но жить хотелось.

И я начал искать, что же всё-таки управляет моей жизнью. Или кто. Если мы обнаруживаем причину, мы влияем на следствие. Так мы обычно думаем. И я тоже так думал. Я думал, что если в моей жизни есть всё, что должно быть, но нет счастья, значит, чего-то всё-таки нет.    

Сначала я решил, что моей жизнью управляет страх. Нет людей, которые ничего не боятся, но есть люди, не сильно меняющие своё поведение в зависимости от того, боятся они, или нет. Я решил, что бояться больше не буду ничего, но как-то надо было себя в этом убедить. Я подошёл к бандитской машине и поссал на радиатор. Если меня не убьют, думал я, бояться будет больше нечего. Из машины вылезли два больших хмурых человека, и направились ко мне, но я неожиданно сам для себя вскочил на капот, перебежал через крышу и, спрыгнув с багажника, побежал очень быстро. Так как стрелять им было, видимо нельзя, или не хотелось, а бегать так быстро они не умели, скоро они отстали. Те доли секунды, пока они были в оцепенении от моего прыжка на капот, дали мне убежать.
История эта научила меня тому, что в ситуации реальной опасности я могу действовать хладнокровно, и если даже чего-то буду бояться, все равно выпутаюсь. Так я понял, что не страх управляет моей жизнью.

Тогда, естественно, я решил, что мной управляет секс. Поскольку просто секс у меня был в относительном достатке, я решил, что есть наверное нечто нереализованное из фантазий, и реализовав это, я смогу наконец зажить счастливо и весело, так как  чёрная сила подавленного когда-то влечения из подсознания выйдет на поверхность и расстает в ярком свете радости. Порывшись в пережитых когда либо сильных влечениях, я долго чесал затылок, ибо чего-то такого особо нереализованного сразу не нашлось. Под конец я вспомнил, что у меня никогда не было секса с девственницей, и найдя таковую, симпатичную девчушку лет семнадцати, затащил её в кровать. Сначала она была согласна, потом в последний момент стала нервничать и вырываться, пришлось применить силу. Когда всё было окончено, мне стало её жалко, и я начал целовать её в грудь, в живот, лаская и утешая. Когда же она вдруг замолчала и сильно задышала, возбуждаясь опять всё сильнее и сильнее, я снова, но теперь уже к взаимному наслаждению обоих, принялся вгонять в неё, то так, то так, даже выдал  шепотом длиннющую фразу на французском - в виде смеси известных каждому русскому слов и выражений.  Этот шепот и постепенно увеличивавшиеся и глубина, и частота – сделали дело. Мы расстались в тот вечер большими друзьями, и стали иногда встречаться – хороший секс может сильно сблизить людей, но не сделает их счастливыми. Это навело меня на мысль, что не секс всё-таки управляет мной.

Оставалось превосходство над другими. То есть  убийство и богатство.

Убить я решил именно того, кто, как мне казалось, разрушил моё счастье. Конечно бывшего соседа – целколома. Я  почти добрался , но почти уже у его дома старушенция выросла перед капотом и я врезался в столб. Я выбрался из машины, осмотрел передок, который мало сохранился, и весь в крови побрёл к нему. Две недели он и его сестра меня выхаживали, отвозили к врачу, делали уколы, их усилия спасли мою ногу от неминуемой ампутации. Пришлось потом сказать ему спасибо – за разрушенную мечту о счастливой семье, за ногу. Так я решил, что убивать вне ситуации смертельной опасности – бесполезная и глупая затея.

Богатство оказалось ещё легче. Полюбила меня девушка. Оказалось – богатая. Папаша рассчитывал выдать дочку замуж за отпрыска ну совсем уж богатого семейства. Сначала он меня попугал, но быстро поняв бесполезность страшилок, просто заплатил мне сумму в пять моих годовой доходов.  Так я заимел много денег, и, никому ничего не сказав, просто продолжил прежнюю жизнь, храня эти деньги на чёрный день и иногда радуя себя и друзей мелкими сюрпризами, вроде лимузина с моделями, еблей и дом периньоном. Но счасливее и тогда я не стал.

Что же оставалось делать? Бесполезность всяких усилий сильно удручала меня. Я реже стал смеяться и сам перестал рассказывать анекдоты. Я понял, что не какая-то таинственная сила, не какой-то сверхчеловек управляет моей жизнью, а я сам, но мне этого совершенно не хочется.

Однажды я опять встретил её. Поцеловав в шею, я узнал знакомый вкус её кожи. Я уже был немного пьян, она грустила и мы сели за один столик. Я рассказал ей всё – она была очень хорошо воспитанной девочкой, и не перебивала меня, но по её глазам я понимал, что ей интересно меня слушать. Под конец, уже совсем пьяный, я сказал, что она – едиственный человек, думать о котором я могу бесконечно. Видеть которого – для меня почти едиственная радость, и что ей конечно на всё это наплевать, так как такой как я ей врядли будет парой, она заслуживает кого-то более достойного. Я сказал ей что люблю её. Что мне насрать на последствия этого заявления, и что это самое умное, что я когда либо говорил в своей жизни, и что счастлив уже тем, что она присутствует в этом мире, освещая собой мрак существования такого безобразного организма, как я. Она молчала всё время, и когда я закончил, так ничего и не сказала. Ей надо было уходить, она не разрешила себя провожать. Мы попрощались и тогда уже я окончательно нажрался, и как  оказался дома – не знаю до сих пор.

На следующее утро, а точнее в полдень, я проснулся оттого, что у меня болят кости черепа. Поднявшись из кровати, я опять рухнул в неё. Разглядывая потолок, я прощался с жизнью. Всё. Достигнув крайнего предела терпения, мой мозг дал команду на самоуничтожение. Я блуждал по тропинкам памяти, перебирая всё прекрасное и мерзкое, и сделанное и пережитое мной. Но жить не хотелось всё равно. По её реакции я понял, что ей до лампочки моё наличие в числе живых, и уж тем более будет до лампочки мой переход в разряд мёртвых. Я заплакал. Неужели стоило родиться, вырасти, учиться, надеяться на будущее, чтобы потом вот так, глупо и бессмысленно превратиться в кусок мяса, который даже нельзя съесть. В этот момент  запипикал телефон – пришло сообщение.
Я с трудом добрался до него и прочитал содержание. Это была она.
-    Ty pomnish` 4to v4era mne govoril?
-    da
-    eto pravda?
-    da
-    ty l`ubish` menya?
-    Tolko tebya
-    Ty doma?
-    da
-    togda otkroi dver`.
В дверях стояла она. В моей любимой маечке с британским флагом. Она молча переступила порог, закрыла дверь на ключ. Я поцеловал её в шею, она обняла меня. Я оторвался, посмотрел ей в глаза. Такой прекрасный цвет больше нигде не существует. Её глаза излучают волшебный свет – так светится любовь, и так светится счастье. Её глаза улыбаются, так может улыбаться только Бог. Я осторожно прикасаюсь губами к её щеке, задерживаюсь на мгновенье, и снова смотрю на неё. Её веки открываются и я уже вижу в её глазах пелену – она хочет, чтобы я продолжал. Я прикасаюсь к её губам, и чувствую, как мы отрываемся от земли и через секунду мы уже летим в облаке, и вокруг нас лишь тишина, которая может существовать лишь в небе. Мы стоим так, прижимая к себе не тела, но души, которые сливаясь сначала в дуэте, затем  в хоре, начинают исполнять великую песню человеческой радости, становять то громче, то тише, и уже наши губы касаются друг друга едва-едва, как может касаться пушинка ветерка, несущего её. Наши одежды еще на нас, но наши руки уже давно свободно скользят по поверхности наших тел, находя всё новые и новые уголки, прикасаясь к которым мы оказываемся на грани обморока. И я чувствую, как наши тела вдруг уже ничто не разделяет – по мне проходит огромная волна блаженства, сначала одна, а затем другая, и я уже в ней, мне в ней тепло, и она, схватившись за меня крепко-крепко, подхватывает каждую волну на исходе, продолжая её, и порождая новую волну, которая накрывает уже нас обоих. Это длится и длится, и волны, становясь всё сильнее и сильнее, вдруг поднимают нас вверх, сливаются в водоворот, и мы уже с бешенной скоростью несёмся куда-то, образуя вселенную из нас и наших стонов. Вдруг какая-то новая волна, тонкая но жгучая, прорываясь из моих глубин выходит из меня и она вдруг вздрагивает, так что мне приходится  всей моей силой держать её, прижимая все крепче и крепче.
Так происходят землетрясения. Так извергаются вулканы. Так из мрака ничего рождается свет нового.
Мы падаем на пол. Прижавшись друг к другу, мы вдруг затихаем, так, внезапно отгрохотав, буря величественного океана уходит, сменяется тихой и солнечной лагуной прекрасного островка в тёплом море. Всё.

Через два месяца она вышла замуж.

Через два часа мы снова встречаемся.