- Двадцать сверху, - Мироныч бросил две спички на воняющую дегтем крышу.
    - Напугал, как ежик тряпку, – Матрос, в свою очередь, вынул изо рта две спички, и положил их рядом со спичками Мироныча.
    - Матрос, рожу попроще сообрази, - татарин Алик присовокупил еще пару спичек, - Это тебе не детсадовцев на понт брать, - Вскрываю, - Алик бросил карты, подмигнул Леше и потянулся за трехлитровой банкой с пивом, - Тебе налить, малек?
    Леша помотал головой. Хватит с него. Старшие товарищи уже и так немало его облагодетельствовали на сегодня. Вначале послали за пивом с тюлькой, а когда Леша, протолкавшись полтора часа в очереди, прибежал из продмага с заветным вкусно пахнущим пакетом, вдруг оказалось, что у Алика сварочный аппарат ни с того ни с сего не варит, и надо бы сбегать проверить, как там кабель, не оторвался ли? Полчаса Леша ходил по каким-то дурацким катакомбам, отслеживая извилистый путь кабеля, а, дойдя до конца, обнаружил страшную искрящую во все стороны машину непонятного назначения, к которой и был прицеплен злосчастный кабель. Леша поднял с земли веточку, потыкал ею в машину, недоуменно пожал плечами и пошел назад.
    - Все в порядке, - доложил он Алику, - Кабель присоединен.
    - В натуре? – ухмыльнулся в ответ Алик, - Это хорошо. К чему присоединен?
    И тут Леша окинул взглядом крышу, лица товарищей по бригаде, а самое главное – пакет с тюлькой, и все понял. Крыша была как крыша, лица товарищей ехидно-насмешливы, а пакет с тюлькой – почти пуст.
    - Сволочи, - обиженно буркнул Леша, - Хоть бы немножко оставили.
    - Да ты не обижайся, пацан! – хлопнул его по плечу Мироныч, - Скока там той тюльки на четверых? А на троих в самый раз было. Да мы тебе оставили чуток, - и Мироныч широким жестом протянул Леше пакет, на самом дне которого в мутной жиже плавало несколько мелких ржавых рыбешек.
    Леша машинально сунул руку в пакет, достал одну тюльку и принялся жевать. А когда притихшие было от обиды вкусовые рецепторы снова заработали, смачно выплюнул изжеванную тюльку на гудрон крыши.
    - Бачыш, невкусно, - констатировал Матрос, - Вот и не обижайся. Садись лучше в картишки перекинемся.
    Леша был отходчив, а потому предложение Матроса “перекинуться в картишки” воспринял как призыв к примирению. Подумаешь, по десять копеек. Да только через десять минут он уже проиграл рубль. Хорошо хоть вовремя остановился – Матрос изображал из себя дурачка так артистично, а Лешины спички-гривенники таяли с такой скоростью, что даже такой наивный человек, как Леша, вскоре понял, что его в очередной раз обманули. Так пару часиков поиграешь, а в конце месяца Матросу зарплату отдашь за коробок спичек.
    Тогда Леша окончательно надулся, гневно отмел лицемерное предложение Матроса отдать выдуренные деньги и уселся на краю крыши спиной к обидчикам. Не было у него с ними ничего общего на сегодня. Пусть сами отдыхают, скоты. А, разобидевшись на товарищей, оставалось только слушать репродуктор и… глазеть на Олечку.
    Несмотря на то, что Олечка училась с Лешей в ПТУ в одной группе, но… то было в городе: в городе Олечка носила платье, встречалась с фарцовщиками и ездила на такси, и в городе у Леши не было шансов даже на то, чтобы прямо посмотреть Олечке в глаза, не говоря уже о разговоре по душам или еще более близком знакомстве. Вот так почти год и отучились, едва ли перемолвившись парой слов.
    А здесь на Олечку можно было хотя бы пялиться. Вот уж не повезло девчонке – вместо практики в городе отправили ее вместе с Лешей на эту дурацкую стройку в пустыне. С Лешей-то все понятно – пэтэушное начальство как всегда нашло бессловесного козла отпущения, а Олечке, пожалуй, зачли те самые знакомства с фарцовщиками. И сидит она теперь на вонючей крыше не в платьице белом из дефицитной польской мануфактуры, а в мешковатой робе непонятного размера, кирзовых ботинках и оранжевой каске. Впрочем, насчет каски – это ее собственный выпендреж, здесь, посреди пустыни, инспектора по технике безопасности со времен Чингисхана не видели.
    Несмотря на такой невыгодный прикид, старожилы на Олечку внимание обратили сразу после их с Лешей приезда, да и немудрено: женщин на стройке раз два и обчелся, и кирзой на женской ножке строителя коммунизма не смутишь, как и оранжевой каской на белокурой головке. Леша, рисовавший насчет Олечки радужно-похотливые планы всю дорогу по пустыне, был поначалу обескуражен вниманием, оказанным его спутнице товарищами по бригаде: даже старый пень Мироныч попытал счастья соблазнить девушку в первый же день их появления на стройке, не говоря уже об искушенных ловеласах Алике и Матросе. Леша уже было приготовился к обычной роли лишнего человека на чужом празднике жизни, как Олечка неожиданно подарила ему надежду. Ничего она ему особенного не сказала и ни на что не намекала, а попросту отшила настойчивых ухажеров. Отшила резко и уверенно, не оставив тем ни малейших надежд на будущее расположение. А с Лешей общалась! И в столовке всегда садилась рядом!
    Мстительные неудавшиеся любовники конечно же устроили Олечке подобие бойкота. “Дура”, - выдал ей характеристику Алик. “Наркоша”, - добавил черных красок Матрос. “Дура и наркоша”, - резюмировал Мироныч. На этом их общение с Олечкой и закончилось.
    Вот и сейчас “дура и наркоша” Олечка сидела в стороне от режущихся в карты и пьющих пиво товарищей по бригаде и курила сигаретку, задумчиво глядя куда-то вдаль сквозь облака поднимаемой ветром пыли и слушая репродуктор...

***
    - В этот славный день, когда весь советский народ празднует полувековую годовщину Великого Августовского Перелома… славные труженики Великой Коммунистической Стройки… с небывалым подъемом… когда тысячелетняя пустыня превращается в цветущий сад…, - репродуктор хрипел, выплевывая обрывки фраз, что, впрочем, не мешало присутствующим на крыше славным труженикам Великой Коммунистической Стройки вникать в суть сообщения. И официальная преамбула их не очень интересовала – цветущий сад в этой богом забытой Аральской пустыне они воочию наблюдали уже два года, в особенности, когда в продмаг завозили водку. А ждали главного… Давно обещанного и невиданного…
    - В местах, где тысячи лет не ступала нога человека, где лишь соленые пески…, - тут репродуктор чихнул и замолк, будто подавившись тем самым соленым песком, - Да здравствует человек труда! – вдруг продолжил он невпопад, - Да здравствует Великая Коммунистическая партия Советского Союза, под неустанным руководством которой тысячи молодых комсомольцев по добровольному призыву направились на орошение Арала!
    - А, между тем, портвейн в продмаг не завезли, - странно прокомментировал заявления репродуктора Мироныч, - Могли бы и уважить трудящихся в праздник.
    - Антисоветчик ты, Мироныч, - усмехнулся Матрос, в очередной раз вскрывая карты, - Портвейн ему подавай. Скажи спасибо за пиво и тюльку.
    - Сам ты рецидивист, - незлобиво парировал Мироныч.
    - Мироныч - антисоветчик еще тот, - поддержал тему Алик, - Вот ты слыхал, Матрос, что он в парилке протирал? Говорил, что тысячелетняя Аральская пустыня – это все бздеж, а какую-то полтиху лет назад, мол, незадолго до Августовского Перелома, тут было море, и плавали по нему корабли. А сразу после Августовского перелома море сразу высохло, ну типа, смекаешь, Мироныч подводит такую политическую подоплеку, что море высохло натурально в западло Великому Перелому.
    - Слыхал я эти байки, - скривился Матрос, - Мироныч как дите малое… эту пургу еще дети в школе толкают. Ххе, - Матрос вдруг хмыкнул и расплылся в улыбке, - А про скелета в тельняшке слыхали?
    - Чего? – дружно уставились на него Алик с Миронычем.
    - Ну, Ванька Седой на прошлой неделе, когда на пиве были, базланил, что, мол, работал он лет десять назад в линейной бригаде, и рыли они траншею под кабель… так нашли в песке скелет в тельняшке и с крестом на шее.
    - Ага, блин, - сплюнул Алик, - А на руке – татуировка в виде якоря.
    - Баран, что ли? – уставился на Алика Мироныч, - Какая татуировка у скелета?
    Матрос с Аликом довольно заржали, хлопая Мироныча по спине и утирая слезы.
    - А-а-а, ну вас, - махнул рукой Мироныч, - Вам бы только зубы скалить…Э-э-эххх, - он бросил карты и улегся на спину, - Надоело играть. Когда уже эту байду запустят? Ждать уж невмоготу…
    Алик с Матросом почему-то посмотрели куда-то вверх.
    - Темнеет, - сказал Матрос и улегся рядом с Миронычем, - Скоро уже…

***
Зрелище впечатляло… Горящие всеми цветами радуги многоугольники плавали по ночному небу: то приближались, заливая светом сотни километров вокруг – сотни километров лесов и парков, садов и виноградников, речек и водопадов, то удалялись, превращаясь в маленькие разноцветные звездочки.
Все присутствующие на крыше, онемев от изумления, переводили взгляды с невиданных небесных конструкций на открывающиеся их взору природные и рукотворные ландшафты.
- Эт-та что такое? – сдавленно прохрипел Матрос, первым прерывая молчание, - Эт-та откуда? – он испуганно схватил Мироныча за руку.
Мироныч дернулся телом, по лицу его пробежала судорога, он глядел на Матроса с неприкрытым ужасом.
- Эт-то что? – снова пролепетал Матрос, показывая пальцем на невесть откуда возникшие чудеса, - Деревья…речка…а? А, Мироныч? – Матрос уже повис на руке Мироныча, как маленький мальчик, испугавшийся темной комнаты, - Это есть, Мироныч? Или откуда оно там?
- Игрушка…, - вдруг пробормотал Мироныч.
- Чо? – Матрос отпустил руку Мироныча, - Что ты говоришь, Мироныч?
- Дед мой собирал елочные игрушки, - продолжал бормотать Мироныч, не глядя на Матроса, - Еще после войны с немцами, Великой Отечественной… старые игрушки… ежики, лисички, девочки разноцветные, грибочки…
- Чего… лисички? – Матрос окончательно разуверился в Мироныче и обратил взгляд на Алика, - Чего он, Алик? Чего… лисички?
- Там такие были игрушки, - Мироныч показал пальцем в небо на один из многоугольников, - Само из проволоки, а по углам лампочки, и оно горит и светится. Много углов, много лампочек… С Байконура, наверное, запустили, собаки, - вдруг закончил Мироныч удивительно трезвым голосом, - На ядерных двигателях.
- А речки откуда? – наконец, произнес первые слова Алик.
- А вот те речки! – Мироныч сунул Алику под нос пахнущий тюлькой кукиш.

***
    Как плохо все-таки Леша знал Олечку. Как она ловко выдумала с этим фотоаппаратом. Присела вдруг рядом, повосхищалась светящимися многоугольниками и чудесными картинками, а потом вдруг положила голову ему на плечо – раз и уколола подбородком и ушком прижалась. Смотри, говорит, как красиво, и тычет в недостроенную стену элеватора. Смотри, какие кирпичи, говорит, при такой подсветке будто средневековый храм какой-то… варварами разрушенный. Вот бы сфотографировать. А Леша тут как тут – купился. Есть же у меня фотоаппарат, говорит, цветной, китайский, братом из Монголии привезенный… в вагончике лежит… щас, мол, принесу. И побежал Олечкину прихоть выполнять.
    А назад прибежал – глядь, а лестницы-то на крышу нету! Убрал кто-то, пока он бегал. Побежал вокруг, лестницу ищет, чтоб поскорее к Олечке забраться, а тут сама Олечка откуда ни возьмись – за руку его схватила и в сарай тащит. Затащила и бросила на какие-то тряпки, железки. Ударился Леша больно да тут же и забыл – Олечка сверху запрыгнула как была в хламиде своей безразмерной, и руки Лешины каким-то чудесным образом уже под ее одежками, а тельце у Олечки маленькое оказалось, теплое… ребра торчат и грудь совсем маленькая… но какая же… как же приятно ее в руке держать… и уже целует его Олечка, по голове гладит… а дверь в сарай закрыть забыла.
    Уже Олечка и робу рабочую скинула, как снова судьба попыталась подставить Леше подножку… в виде старого маразматика Мироныча.
    - А что это вы здесь делаете? – Мироныч сунул голову в дверь сарая, пытаясь поймать парочку в круг света от парящего в небе додекаэдра, - Прелюбодеяние в особо крупных размерах? Когда весь советский народ вынужден наблюдать тримандазагондошенные елочные игрушки в небе, мать его рашпиль за ногу?
    За то, что сделала в следующую секунду Олечка, Леша полюбил ее на всю оставшуюся жизнь.
    Девушка неторопливо поднялась с пола и, как была голая, подошла к двери сарая.
    - Мироныч, козлина старая, слейся в песок! - объявила Олечка старику и ловким движением ноги врезала по створке двери, которая со страшным грохотом захлопнулась перед носом у Мироныча. После чего Олечка спокойно вернулась к Леше, улеглась на их тряпичное ложе и поцеловала его в губы.
    - Что ж ты за вонючка такая? – сказала она ласково, через минуту разорвав поцелуй.
    - Тюлька, - скорбно ответил Леша.
    - Ну, ничего, - успокоила его Олечка, - В остальном ты пахнешь неплохо…

***
    - Вот уедем отсюда… поженимся, - они лежали с Олечкой на крыше, глядя в украшенное елочными игрушками небо.
    - Угу, - отвечала Олечка, - Поженимся…
    - Ты не думай, - продолжал Леша, - Я же не вечно буду на стройке работать… я в институт поступлю… инженерно-экономический… я уже поступал… четыре раза…
    - Угу, - отвечала Олечка, - В институт…
    - Дом свой купим… виноградник, - Леша махнул рукой в сторону раскинувшихся вокруг виртуальных садов, - Настоящий… вино будем делать… десертное… изабеллу…
    - Изабеллу, - повторяла Олечка.
    - И сад у нас дома будет настоящий, - твердо сказал Леша, - Вот увидишь…
    - Увижу, увижу, - Олечка ласково взъерошила ему волосы на затылке, - И ребеночек у нас будет через девять месяцев… и армию ты закосишь… а то ведь у тебя пэтэушная отсрочка уже кончилась?
    Леша промолчал, вдруг задумавшись не то о ребеночке, не то об армии.
    - А я с каждой зарплаты покупаю золотую цепочку, - вдруг из-за кирпичной дымовой трубы послышался голос Алика, заставивший Лешу с Олечкой вздрогнуть от неожиданности, - Когда вот стока соберу, – над кирпичной кладкой показался мощный Аликов кулак, - То сконаю в Китай через границу!