4. Юлин друг.

Девушку из-которой у Грини вот уже три дня не было настроения, но  зато был устойчивый запой, звали Юлей.
Юля была стильной двадцатипятилетней дамочкой без явных комплексов, и в своём изяществе доходила до того, что занималась йогой и обесцвечивала волосы на лобке.  

Как обычно – сначала любовь и сперма до потолка, - теперь же муки и стенания. Коварная кокетка осознала, наконец, что восток – это смысл её жизни, и нужен ей только восточный мужчина и предложила Грине быть просто её «подрУгом» (что в переводе с женского языка означает щадящий посыл нахуй), чем нанесла подлый удар сначала в сердце, затем в и без того перегруженную печень.
Ведь пьянство (так же как и наркомания) определяется простейшей формулой: сначала ты делаешь это, чтобы было хорошо, потом – чтобы не было плохо. Вот Гриня и делал.

Он угрюмо курил на балконе, ожидая облегчительного прихода от только что выпитых ста грамм (самый явный признак такого прихода – курить становиться в кайф). Дед вышел на свой балкон, явно прихода уже дождавшись, и весело изрёк:

- Паривет, ссыкун! Чо ты сегодня как подпиленный? Критический день?
- Дед, у меня сегодня ебохуервАное настроение, - Гриня тягуче сплюнул (а прихода всё не было), - Поэтому давай я тебя на хуй посылать не буду, а ты просто шуточки свои прибауточки при себе блядь придержишь.

- А ты не охуел ли, мартын? Так с ветераном труда разговаривать. Счас я зайду, жопу-то тебе налимОню. Настроениние у него…А ну-ка дверь мне открой, щелкАн.

--------------------------------------------------------------

5. Табуретка.

Дед прямо с порога пузом оттеснил Гриню в комнату, и,  щёлкнув пальцами, извлёк чекушку.
    - Ну, давай, соседик мой сопливый, засадим с тобой прозрачного молочка. Повод есть – пенсию на двадцать четыре рубля повысили.
    
Выпили. Гриню нагрузило.
Вместо облегчения в душе поднялась какая-то кислая муть. Почему-то показалось, что если вот прямо сейчас позвонить Юле, то сразу выяснится, что всё хорошо, и пить больше не нужно.

    - Дед, я счас номер один наберу, а ты позови Юлю, скажи, что тренер по йоге. Мне поговорить с ней надо.
    - Да какая в жопу Юля, писюн. Идёт она в сторону хуя. Позвонишь потом, когда трезвый бля будешь. Счас наболтаешь ей по-пьяни еботы всякой, потом сам жалеть будешь. Не страдай хуйнёй.
    
Тут Гриню пьяно перемкнУло. Показалось вдруг, что именно дед Костян виновник всех Грининых бед. Гриня набычился:

- Ты что же это, старый хер, жизнь мне личную ломаешь? Попросил же – позови Юлю. Чо ты развыёбывался-то? Почему ты Юлю нахуй посылаешь? Охуел, что ли?

- Ох мы грозные какие… За прОблядь заступаемся…Ты деда карнавалом этим не пугай. Дед ужо пуганый. Ишь, оделся в костюм залупы, вареники отклячил, - дед гордо поднялся, -  Да в рот я тебе ебал, дуралей…

Хлоп!

Кулак сладко заныл.
Правый тапочек деда вяло шлёпнулся перед Гриней. Сам дед пыльной мешковиной облетел на пол и замер.
Пришло время заныть совести.  

«Ёб твою мать, нахуй! Что ж я творю-то блядь?», запоздало подумал Гриня, «Деду ёбнул. Боец, беспесды. В натуре – дуралей…»

Невдобняк дичайший. Дед лежит и слабо выстукивает головой пол.

Гриня кинулся в ванную, холодной водой смочил полотенце для ног (первое, что подвернулось).  Потом, побежал в комнату, споткнулся о кошку, а когда с матами поднял глаза -  увидел деда Костяна с занесённой над седой башкой облупленной синей табуреткой. Мозг успел лишь злорадно отметить левый окровавленный ус деда, и горящие молодой удалью глаза его,  а потом, с утомительным треском, наступила вязкая тревожная темнота.

-----------------------------------------------------------


5. Утюг и турецкий эндшпиль.

- Хорошо, что не углом он тебе попал, -  говорил Грине потом молодой безусый  врач, обрезая последнюю нитку, - Во даёт дед! Ведь уже мелом обводится, перед тем, как спать ложится – а всё туда же – драться. Да КАК, сука!

- Да, дай мне Бог в его годы таким же бодрым и лютым быть, - морщась, бормочет обритый наголо Гриня, - Это беспесды движок нереальный надо. Щас таких просто уже не делают. И ведь пьёт ещё больше меня! Как на коксе всю дорогу. Но на коксе человек столько просто не потянул бы…

- Заявлять-то будешь?

- Чё, прикололся что ли, кого заявлять.

Деду засчёт собеса вставили обратно вышибленные Гриней два зуба.
Приходил участковый, но дед послал его нахуй, обругав при этом «вафлистом-краснопогонником».

С Гриней же дед с месяц не разговаривал и даже не  здоровался (за этот месяц произошло вот что: Юля уехала с двумя азерами на море, а Мишку снова посадили (рецидив медной клептомании на почве запущенного алкоголизма)).


Затем, одним солнечным июльским утром, когда Гриня завтракал  «Ролтоном», в кухонное окно негромко, но настойчиво постучала швабра.
Гриня так отвык от этого, что вздрогнул и замер.

- Гринька! – послышался бодрый голос деда, - Гринька, ёб твою дивизию! Дай утюг погонять. А то мой сука обуглился. Вчера чё-то лишку хапнул, включил и закемарил. Дай утюг. А я тебе сто грам начИслю.

Гриня высунулся в форточку и, почесав шрам,  хитрым взором посмотрел на деда.

- А на хера тебе утюг, а,  дед? Людей глушить?
- Да каких людей. Кто старое помянет, кстате, тому хуй вон. Мне брюки погладить. В натуре срочно. Не поверишь, Гринька… На свидание иду. Ну правда на свидание, хуле ты щеришься. С Петровной, бля. Ну как на свидание – в гости. А дальше как получиться, хе-хе. Хули ты ржошь, жопин правнук?
- Да не ржу я бугага. Рад просто. Щас, погоди, занесу я тебе утюг. Только каску одену…



И в завершение чуть отдалимся. Петровна, волнуясь, как в дивной молодости (и по большому секрету сказать – даже побрив лобок),  готовит беф-строганов с итальяно-грузинским соусом (не подозревая, что готовит обычную закуску, которая не особо-то и понадобится), Мишка жадно глотает остывающий чифир в переполненной камере, а в каком-то аллахом забытом полицейском участке в турецкой глубинке Юлька, сильно избитая, отвечает  смуглому дебелому полицейскому:

- Рашн. Ноу паспорт.

И очень, очень хочет домой.