Слезы. Соленое вещество. Кристально-мутная жидкость. Мутная потому, потому-что от переживаний. Переживаний из-за меня или за меня. Да какая к хуям разница. Я не люблю ни слезы, ни всхлипы, ни уж тем более душевные потуги на боль.
Чужие они мне. Чужды, не свои. Не мои собственноручные, блядскоприкладные. Чувства бытия.

Иногда она меня лижет горячим языком своих чувств, целует губами, когда-то еще назад, далеко запечатленной в голове радости. Именно. Когда-то назад. А кто, более уместным здесь спросить что-я для нее сейчас?
Да. Я для нее растение. Горячее внутри, холодное снаружи.

Лижи-не лижи, целуй-не целуй, соси-не пересосешь. Не перетянешь канат. Не востановишь на своей гримасе былого счастья-улыбок массы тонн. Не согнешь разогнутую подкову семейно-гражданского брака.

Член вялый, в большинстве своем нереагирующий, неэррекционный продукт испускания мочи.
-Хуй, хуй, закричишь ты, да и правильно. Хуй, автономный субъект, неподчиняющийся нынешним всеобщим ласкам. "Нестреляемая, неохота"

Так же и мать мучилась с отцом, как я думаю, да и помню. И я, маленький такой, но уже выросший в себя-мучился с ними. Медленно, но верно внимая чебурашкам, вернее генам, но не крокодильим, а отцовским. И вот он я. Огенился.

Тебе это, как я и думал-всеравно когда-нибудь надоест. Твои собственные стоны, крики в подушку, дабы не слышали соседи и лишь немного радости-когда я ухожу на работу, и все. А после опять. Магазин, дом, кухня. Все круговоротом.

И ты наконец встанешь одним выходным утром. Выходным от своей жалкой работы, но не от меня-соберешь сумку, спешно кидая в нее свои пожитки.
Полки будут пустеть как и в спальне, в шкафу, на полке в ванной. А мне будет абсолютно похую. Похую-ю-ю. Даже, где-то в глубине души, в моих трезвых прорехах-я буду рад. Весьма.

И ты выдешь в корридор, наперевес с двумя большими сумками, а я буду лежать там. И вновь, сново и заново-кристально-мутная жидкость. Но уже у меня. Я обоссусь, я схожу под себя. И боль. Эта головная боль. Мутная из-за того, что я смешал вчера сотню сортов какого-то алкoголя. Навзничь, боком и полусидя уже выблевав больше половины.

Нагнувшись-ты коснешься меня своими губами. Их, своих губ краем. В кожу лица незаблеванного. А я, из последних сил собрав свои слова в гортанно-ротовой возглас скажу:
" Беги, беги моя любимая, дорогая и милая девочка. Беги. Нахуй тебе не сдался муж-алкоголик! Гражданский суппостат!"

Не знаю. Ты должна радоваться, а ты почему-то плачешь, но тихо, почти неслышными шагами подходишь к двери и зачем-то поварачиваешься. Я смотрю на тебя и улыбаюсь остатками мышц лица. Как когда-то тогда, назад. Давно.

Ты выходишь, аккуратно закрывая за собой дверь.
Ты закрываешь эту страницу. Тихо и надежно. А я этому “безумно рад”-по пластунски преодолевая расстояние до кухни.