«Святой отец, я девушку изнасиловал».
«Попроси у нее прощения».
«Она покончила с собой».
«Пусть тогда попросит прощения у Господа».
(Из какого-то фильма, не помню)

Восьмиклассником я попал, как тогда выражались, в «дурную компанию». Уж не припомню, кто нас свел и познакомил – людей совершенно разного происхождения, возраста и уровня интеллекта - но мне было дико интересно в этом кругу.

Собирались мы по вечерам в чьем-нибудь дворе. Пили дешевый портвейн, травили байки. Компания, кроме меня, состояла из вполне взрослых (по моим меркам) мужиков. До сих пор не могу понять, каким боком я был им интересен – школьник-пацан, которого рвало с одного стакана портвейна.

Однажды в нашей компании появилась девка лет восемнадцати – небольшого росточка, плоскозадая, с мелкой грудью, которая, к тому же, была какая-то бесформенная, поскольку девка явно не носила бюстгальтера. На лице – тоже ничего особо запоминающегося: не уродина, но и не красавица. В общем, в каком-либо другом месте я бы вообще ее не заметил, а если б знал, что она может запросто с мужиками глушить портвейн из горлА, материться и, покуривая, по-мужски сплевывать сквозь зубы, то, заметив, обошел бы за версту.

Привел ее с собой самый старший из нашей компании, Генка. Девка время от времени жалась к нему, как бы намекая, кто ее покровитель и потенциальный обладатель, но мы, в общем, на нее и не претендовали.
Ближе к полуночи, когда портвейн был весь выпит, а жажда приключений ошибочно воспринята как жажда алкогольная, решено было вместе сходить к Крученой Соньке – старухе-спекулянтке, торговавшей спиртным у себя дома, а от нее – на кладбище. Погост располагался за городской чертой, там же, где и местная тюрьма, а дальше уже шли кустарники и поля до самого горизонта.

Ночью на кладбище я, честно говоря, был впервые, а потому более зловещего места не мог и предположить. Оно относилось к старым, закрытым погостам, где захоронений не производилось лет двадцать. Территория густо поросла большими деревьями. Могилы не жались друг к дружке, а стояли широко, обрамленные, как правило, мраморными, каменными или массивными коваными оградами. Памятники тоже выглядели монументально: огромные каменные кресты чередовались скульптурами или солидными, с полдома, надгробиями, в которые были вмурованы металлические двери. Такое разнообразие объяснялось национальной пестротой усопших: помимо чисто русских имен, здесь можно было встретить еврейские, армянские, грузинские и даже корейские.

Помню, пройдя кладбище насквозь по едва освещенным луной тропинкам, мы остановились на самой окраине, у могилы, надгробие которой изображало женскую фигуру, припавшую к двухметровому кресту из известняка. Дальше уже шел кирпичный забор с проделанными лазами и утопающий в лунном свете луг. Генка уединился с девкой чуть поодаль, а мы с остальными ребятами уселись выпивать купленный у Крученой Соньки портвейн.

Несмотря на царящую в компании лихость, нам, честно говоря, было не по себе. Я замечал, как мужики время от времени оглядывались на шорохи в траве и разом прекращали болтовню, когда возникали особо резкие звуки.
Впрочем, «посторонние» звуки исходили главным образом от Генки и девки, «задушевная» беседа которых постепенно переходила на повышенные тона. Наконец, девка почти прокричала: «Я боюсь!», и мы замерли.
- Чего она боится, Генка?
- Да мерещится ей всякая херня!

Из каких-либо наиболее зловещих объектов ближе всего к Генке и нашей компании оказалось, как я уже и говорил, то самое надгробье с женщиной и крестом. Как назло лунный свет падал таким образом, что почти вся скульптура оставалась в тени, выдавая себя лишь смутно очерченным силуэтом, а вот «лицо» с потупленным по задумке скульптора взором, явно «смотрело» на нас. Кто-то из наших решил продемонстрировать смелость и бросил в скульптуру пустую бутылку, но не попал. И в этот миг Генкина девка с тем же криком: «Я боюсь!» вдруг ринулась к нам.

Мы поднялись, не вполне понимая, что происходит, невольно взяв Генкину девку в плотное кольцо. Но вот появился и сам Генка.
- Ну что, дура, - обратился он к ней, - я тебе говорил, если "дашь" мне, никто тебя не тронет?
- Говорил, - промямлила девка
- Говорил, если не "дашь" мне, тебя поимеют все хором?
- Говорил…
- Ну, так знай, слово я свое держу. Кто будет первым?

Первым взялся за дело Вовка, известный тем (правда, только с его слов), что он перетрахал «как минимум, сотню баб». Девку, едва слышно скулившую: «Не надо так, мальчики», свалили прямо здесь же, в примятую траву, на обрывки газет, пустые бутылки и куски недоеденных помидоров, задрав подол платья и сорвав трусики. Вовка елозил на ней недолго и молча. Потом навалился Генка, сопровождая каждое движение срывающимся от удушья голосом: «Говорил я тебе, сука!». Потом - третий. Четвертый. Пятый…

Мой сексуальный опыт на то время равнялся нулю, но своей очереди я дожидался в весьма смятенном состоянии. С одной стороны, конечно, хотелось попробовать. С другой, я в отличие от своих старших, но менее продвинутых товарищей понимал, что совершается преступление. С третьей, я не так себе представлял (во всяком случае, прежде) свой переход из юношеского состояния в мужское. С четвертой, очень не хотелось быть жертвой последующих насмешек. С пятой…СКУЛЬПТУРА ЖЕНЩИНЫ С КРЕСТОМ ПРОДОЛЖАЛА «СМОТРЕТЬ» НА НАС!!!

Все разрешилось, слава богу, само собой. Тот, кто насиловал девку последним, не рассчитав собственного веса слегка ее придавил. И Генка скомандовал: «Хватит, а то помрет». Девку похлопали по щекам, дали ей в руки недопитую бутылку портвейна и, не сговариваясь, направились к дыре в заборе, чтобы вернуться в город уже не через кладбище, а вокруг, по дороге.
Я помог девке подняться и пока она, давясь, хлебала из горлышка портвейн, привел в порядок ее платье, стряхнув с него травинки и помидорную кожицу. Потом нашел в траве изрядно затоптанные трусики, которые она сжала в кулачке. И мы пошли, догоняя ребят.

Поначалу сквозь слезы, обращаясь то ли ко мне, то ли в пространство, она время от времени твердила одну фразу: «Ну, зачем они так», крепко при этом сжимая мою ладонь. Я, как мог, успокаивал. Потом, видимо, выпитый портвейн сделал свое дело. Девка повеселела, и мы все больше и больше стали отставать от своей компании. Наконец она отбросила свои трусики в сторону и остановилась:
- Я не помню, чтобы ты меня трахал.
- А я тебя и не трахал.
- Не хочешь попробовать?
На какой-то миг во мне шевельнулось искушение, но тут же погасло. И я просто предпочел промолчать.

***
Дней через пять у всех, кто насиловал девку, с конца обильно закапало. Это выяснилось у знакомого уролога – там все и встретились. Через много-много лет, когда мне с оказией вновь довелось побывать в этом городе, я специально сходил на кладбище и отыскал надгробие с женщиной и крестом. Судя по датам рождения и смерти, там покоилась 18-летняя особа. Помимо имени и фамилии, я обнаружил на надгробии такую надпись: «Она просит прощения у Господа, а мы просим прощения у нее».