Сидорову снились голые бабы. Они трясли сиськами в весёлом хороводе. Разбрасывали во все стороны лобковые волоса как праздничное конфети. Сидорову так хотелось их потрогать, он уже почти настигал ближайшую, но всегда просыпался. Как всегда один. Не понятый, забытый, преданный. Не понятый обществом, забытый друзьями, преданный девушкой. Последнее было наиболее болезненно. Как она могла! Он же боготворил её светлый образ. Носил его на руках. Познакомились они в институтской столовой, этот момент, самый счастливый в его жизни, он помнит до мельчайших подробностей. Вот она ставит на поднос два стакана горячего чая, вот неглядя шагает в его сорону, и вот уже он весь с ног до головы в кипятке, вылупил глаза от боли. Счастливый, влюблённый.
-    Я не обожгла вас? Какой прекрасный голос.
-    Нет, что вы. Отвечает он и проваливается в небытие.
Но тут же в его голове всплывает и другой образ, образ который он тоже не может забыть.
-    Я не мог с тобой жить, с начала думала, что смогу, полюблю, но теперь уже точно нет.
-    Почему?
-    Потому что ты урод! Ты мочишься в постель, ты носишь одежду не стирая, пока  не начнёшь вонять как обосраный бомж!
-    Но ведь я всегда был таким! Раньше ты не обращала на это внимание!
-    Раньше я боялась, что обожгла тебя всего чаем, и думала- вся эта мерзость, последствия моей неосторожности, я всегда надеялась, что ты нормальный, а ты чмо, самое настоящее чмо!!!
-    Я не чмо, я неплохой химик!
-    Может химик ты и неплохой, но чмо ты просто стопроцентное…
И больше ни когда он не видел этого лица.
Химия, вот где он отводил душу, его органические соединения приводили в ужас весь НИИ. Он был талантлив, это чувствовалось, но ещё больше чувствовалась  вонь немытого тела и нестиранного белья. За глаза его звали «Антизюскинд». Поэтому ему была выделена небольшая каморка, представлявшая собой нестандартно большой вытяжной шкаф, где он и проводил всё рабочее время, а часто и оставался ночевать. Бывало ковыряясь в своих пробирках и что то бормоча про валентность, он замирал глядя на банку с цианидом. Но это было мимолётно и не осознанно.
    Случилось это в тот момент, когда он проводил опыт по расщеплению какого-то очередного говна с невьебенно сложной формулой, на два говна поменьше, но с ещё более сложными формулами. Нормальному человеку это не понять, ни логично ни хуя, но для него это было как два пальца обоссать, при чём без всяких переносных смыслов.
-  а теперь добавим катализатор. Шептал он обкусанными губами. И тут ёбнуло. Да так, что вся посуда из небьющегося стекла- вдрызг. Он лежал на полу, среди всего этого химического кала, ошалевше вращая глазами. На полу, рядом, лежало две кучи. Эксперимент явно удался. Желанные вещества были получены! Минимум, что грозило за их синтез- нобелевская премия. Он схватил каждую кучу имеющимися в его наличии руками, и побежал, нет, помчался как пуля по институту, роняя куски на резких поворотах. Забежав к директору он шлёпнул две кучи у него перед носом, забрызгав даже партрет безучастно глядевшего на всё это, Менделеева.
- Советские химики рапортуют, синтез возможен! Проорал он гордо.
В кабинете реально потянуло дерьмом. Директор, не молодой уже человек. Академик. Лауреат всякой научной поебени, сидел весь в говне, и силился не блевануть. Наконец он вскочил с прытью студента, и ломанулся как можно ближе к туалету, потому, что научный ум подсказывал- «быстрее, а то не донесёшь».
-  Скорую, вызывайте скорую, этого придурка в Стёпу!!! Неслось по коридорам закрытого института.
    Умный и смекалистый падонак конечно же догадался, что ни какого синтеза не было и в памине. А в чём же дело? Спросит падонак поглупее. А вот в чём, наш герой реально абасрался со страху. И возникшая масса, вывалилась через штанины, образовав те самые сакраментальные кучи. Финал гения банален. После выхода из психушки он стал дессидентом.