Альтернативный крео в колонку «Мир, как мы его видим» (ну нету у меня цифровика).

Интро

Японцы говорят самый лучший мост – недостроенный. То есть возить по нему грузы сложно, да и пешком не особо побегаешь, зато его можно достроить в своём воображении. Перекинуть от одного берега до другого.
В моём городе мост всего один. Да и тот – горбатый.
Я люблю мосты. Даже достроенные. Или достраивать. Как сейчас…

Явный сон

Со школы слышал про Петербург Пушкина, Блока, Достоевского. А вот есть ли мой Петербург, персональный? Определить это можно только опытным путём.
И вот, пролетают мимо покосившиеся подмосковные домишки с широкими крышами и высоченные гордецы – столичные небоскрёбы. В сладковатой дымке потянулись остроконечные крыши изб Ленинградской области. Рассвет встречаю под Шушарами, и на горизонте уже маячит город 400 мостов, прищурившийся от яркого летнего солнца.  
После трёхсотлетнего юбилея Ст-Петербург наконец-то обрёл царственную осанку. И раскинув, обрамлённые гранитом и перепоясанные изогнутыми мостами, рукава рек и каналов приглашает гостей.
Стрелка Васильевского острова – символ Петербурга. Ростральные колонны. И вдалеке солнечнобликий шпиль Петропавловской крепости.
Ноги не сразу привыкают к брусчатке. Я шагаю к мосту, за которым Заячий остров с мрачными казематами. Но по дороге к Петропавловке грохочу по деревянному мосту.
Слева в воде бронзовый заяц. Какой-то заполошный гид даёт отмашку, и экскурсанты жестом сеятелей запускают в канал горсть серебра и меди. Примета – чтоб вернуться ещё раз. В мутной водице монетки вылавливают предприимчивые питерские школьники. Время ловит ребятишек на эту нехитрую приманку, чтобы превратить из золотых сказочных рыбок в обычных, застрявших в иле реальности, карасей. Лучше бы они просто ныряли. Ради радости.
Ворота крепости. Желающие могут заглянуть в камеры и даже попозировать на кроватях зэков-революционеров. После казематов – даже усыпальница императоров зрелище вполне жизнерадостное.
Высокие своды, украшенные трофейными турецкими и французскими знаменами. Саркофаги августейших особ по углам отмеченные двуглавыми орлами. Гробница Александра II-го ярко выделяется на общем фоне цветным мрамором и фигурными изразцами – всё-таки царь-освободитель. Далее – редкость! Не так давно установленный саркофаг Николая II-го. Подходить вплотную нельзя. Полный пиетета я покидаю здание. Меня провожает немного жутковатый и фантастически прекрасный памятник Петру. Больное воображение гения Шемякина. В Петропавловке монумент всего несколько лет, но уже оброс легендами. Бронзового основателя города нужно подержать за левую руку – это приносит удачу.  

Каналы Северной Венеции

Высунувшись в люк над крышей белоснежного катера, вдыхая невский бриз непременно почувствуешь себя морским волком. Такие, в просмоленных зеленых мундирах и драных пулями треуголках высадились здесь впервые в 1703. Их длинноногий предводитель щекотал нос усами и радостно крякал. Наверняка крякал и хлестал из серебряного кубка.
Даже сейчас, когда видишь громадные японские краны возле набережных, где ведётся ремонт, понимаешь – адова работа. Как они всё это слепили в восемнадцатом-то веке. Опоясали острова и болотистые реки гранитными набережными. Влепили в слякоть брусчатку, и выстроили на ней дворцы. Венеция!!! Что тут ещё сказать?
Город-загадка. Малярия гениальности делала здесь из подающих надежды литераторов великих писателей. Вот, проплываем домик старухи-проценщицы. Конечно, только в таком скалыга и могла жить. А вот по этому мостику пробирался несчастный Раскольников, пряча под полою студенческой шинели варварское орудие убийства.
Вот в этой гостинце Гоголь написал свою первую неудачную поэму, которую в пух и прах расчихвостили снобы-критики. И сразу ясно, здесь ничего путного не напишешь. А в этой, наоборот, под неровный световой аккомпанемент свечи создавались “Вечера...” и “Миргород” и понятно, тут можно и не такое сотворить.

Гранитные берега, радужные реки

Проплываем мимо знаменитой решетки Летнего сада. Говорят, один чудак-голландец пришёл сюда на своём боте, постоял недельку и отбыл на родину. Даже по улицам не прошёлся, на дворцы с фонтанами не поглядел. Сказал: “Более прекрасного я не видел, и не увижу”. Что особенного? Ну, сделано, конечно, фасонно. Штыри, вазы какие-то сверху. А вот посмотришь, и не отпускает. И видятся в штырях копья античных воинов и в узорах – щиты. Колонны – победы и поражения.
Ф-ф-фу. Катер выворачивает в Неву. А то бы спятил, как голландец.
Слева Петропавловка, справа Зимний дворец. Нет, самодержцы определенно были лентяи. Все у них под боком. Подойдет царь к окну, помешивая серебряной ложечкой кофий, и наблюдает Петропавловскую крепость. Знает – там сидят его враги. При желании мог пойти проведать. Даже пешком до казематов не больше четверти часа. Декабристов вешали тоже неподалеку, понятное дело, чтобы императору далеко не переться. В общем, любили кровопийцы комфорт.  
А вот и приметы нашего времени – радужные лужи газолина. Кстати, недавно на один из пешеходных мостов, который чуть ли не с Екатерининских времен стоял и не падал, на “Джипе” влетел тот самый новый из устного творчества. Теперь мост поддерживают уродливые металлические подпорки.
Обтекаемые иномарки несутся наперегонки по набережным, состязаясь в скорости и элегантности форм фюзеляжей. Золотые грифоны и каменные львы смотрят на это равнодушно. Они и не такое видели. Тает кильватерный след на воде. Вдаль уходят античные культуристы Аничкова моста, которые никак не могут справиться со своими скакунами, вечно рвущимися с бронзовых уздечек.

Драйв белой ночи

Время не кончается. Забыл, вина купить, ломлюсь в двери магазина. Заперто. Среди бела дня? Взгляд на часы – 23.00. Ни фига, себе. Чудо.
Оно самое. Белые ночи. Вот от чего крышу сносит. Солнце давно покинуло серое небо, а легкие сумерки в которых легко можно рассмотреть даже линии на ладони, не кончаются. Канал Гибоедова, опять грифоны. Гороховая. Набережная Мойки. Это не географические ориентиры, а медитативный транс. И когда о тьме уже забываешь... Кажется, будто невидимый просцениум обрезает за кулисами шнурок и гигантский занавес чёрного бархата падает на эти великолепные эпические декорации.
Часов с двух ночи начинается вечный ритуал – разведение мостов. Туристы и горожане перемешавшись, бродят контуженные белой ночью, приседают на гранитные парапеты. Надо мной нависает громадный Сфинкс, древний с отбитой бородой. На другом берегу угадываются его меньшие братья. Порождения больного воображения Михаила Шемякина – бронзовые сфинксы с наполовину искалеченными черепами, повернутые одной половиной лица, изъеденной тленом к Крестам, а другой – юной и прекрасной к Эрмитажу.
Саундртрэком я бы поставил сюда “африканскую медь” Джона Колтрейна, но фри-джазовое гипнотическое бормотание с лихвой заменяет разноязыкая речь. На гранитной набережной слева от меня притулилась пара из Германии, справа расположились японские студенты. У иностранцев те же симптомы.
На черном полиэтилене Невы, словно титры японского кино,
переливаются золотые иероглифы бликов.
Разноязыкий шёпот, как гимн интернационализму. Доказательство древней формулы. Хорошо там, где нас сейчас нет. Рядом с нами только вечные сателлиты рутины: горечь, похмелье, кумары, разочарования, одиночество, семейные сценки, боль, усталость… яд времени, который пропитывает тело и травит душу. По капельке… За ночью день. И только мечты, как анестезия.  

Разводят мосты. Казалось бы, что тут особенного? Включается механизм и тяжелые металлические фермы медленно поднимаются вверх, чтобы замереть на несколько часов под привычным углом.
Нет. В этот момент такие мысли исключены. Сияющий гудрон Невы и отблески гипнотизируют. Ты участник торжественного зрелища. Кажется, будто двое часовых замирают на противоположных берегах реки, и до рассвета будут нести свой почётный караул, уперевшись каблуками опор в гранитную набережную и устремившись стальными штыками фонарей в бесконечность.