ГЛАВА 5.

Ну что же. Теперь всё было иначе. Михаилу всё же удаётся задержаться на корабле, он освобождает Тару из заточения, и тут поспевает спасательный отряд её армии. Тару забирают, несмотря на её протесты и стремление остаться и разделить участь возлюбленного – а Михаил остаётся на обречённом корабле.

«…Ослепительная вспышка залила пронзительно-красным светом смотровой экран, так что все, находившиеся в рубке невольно отпрянули. И только лейтенант Тара Хаф’айа смотрела, не отрываясь, на чудовищную картину взрыва, поглотившего вражеский корабль. Через мгновение свет потух, и только обугленные обломки того, что было когда-то боевым крейсером, отражались в чёрных зрачках женщины. Потом зрачки её затуманились и две крупные прозрачные слезы скатились по щекам лейтенанта. Её губы раскрылись, в последний раз неслышно произнося имя того, кто превратился навек в звёздную пыль…
-Прощай, капитан Михаил Ревин».

Последняя точка поставлена. Закончена эта долгая история, начавшаяся столько лет назад и мучавшая, радовавшая, дававшая силы, питавшая его надежды все эти годы. Он правильно поступил, убив Михаила. Сейчас Пётр Николаевич чувствовал себя глубоко удовлетворённым, как человек, хорошо сделавший своё дело. Справившийся с неприятной и трудной, но важной задачей. Теперь все концы сходятся с концами, сняты все внутренние противоречия, роман обрёл логическое и единственно верное завершение.

Он выключил компьютер и встал из-за стола, потянулся, хрустнув затёкшими костями. Спина немного ныла в пояснице от долгого сидения. Пётр Николаевич сделал несколько резких наклонов, доставая кончиками пальцев ворс красного ковра, согнул и разогнул ноги в коленях. Эх, в его возрасте пора уже подумать о здоровье. Не зря Люда всё тащит в дом какие-то сборы из аптеки, да и на даче сушила, помнится, под потолком над печкой какие-то пахучие растения. Хорошо было на даче, птички каждое утро чирикают, к крыльцу слетаются, привыкнув к угощению крошками и крупой, если повезёт. Пётр Николаевич сунул босые ноги в тапочки и пошёл на кухню. По кабинету-то он ходил босиком, потому что по ковру, а вот в остальной квартире лежал довольно-таки неприятный, хотя и удобный для мытья линолеум. Вскипятил воду, заварил себе свежий крепкий чай прямо в кружке, как он любил. Люды не было дома, она ушла на занятия и вернётся ещё часа через два. На плите оставлен суп, а в холодильнике в мисочке под алюминиевой крышкой с собравшимися на внутренней поверхности капельками воды, лежат котлеты. Но есть ему не хотелось почему-то, хотя время было вроде бы обеденное. Пётр Николаевич решил ограничится тем, что положил холодную котлету на кусок чёрного хлеба и скушал с чаем этот импровизированный бутерброд.

А после ему захотелось вздремнуть. Проблема была в том, что путь в спальню лежал мимо тумбочки с телефоном. Даже с двумя телефонами. Стационарным, большим, чёрным, похожим на бегемота, разлёгшегося на берегу Нила, и мобильным, поставленным на зарядку. И так и хотелось проходя мимо, схватить переносную чёрную трубку со слабо светящимися зелёным кнопочками, или, можно тоже, маленькую красненькую, вырвав из уютного гнезда шнур зарядного устройства. Завалиться с размаху на кровать и набрать Ларисин номер. Услышать сначала, конечно, смешной Светочкин голосочек «Издательский дом Ларисы Коваевой, слушаю вас». А потом, зажав трубку между ухом и подушкой, поймать усталые немножко нотки в Ларином голосе. Конечно, четыре часа, у неё уже почти целый рабочий день за спиной. Интересно, ходила она уже обедать, или опять забыла, заработалась, отмахиваясь от напоминаний заботливой секретарши. Хорошо бы услышать сейчас, как, одновременно разговаривая с ним, она прихлёбывает из маленькой белой чашки свою двадцатую за день чашку кофе и затягивается чёрт её знает какой по счёту сигаретой.

-Лариса, а я закончил роман, - сказал бы ей Пётр Николаевич.

-Ну так приноси скорее! – сказала бы Лара воодушевившись.

А спустя некоторое время они сидели бы на диване у неё в квартире, она, закинув на подлокотник свои безупречные ноги в чёрных чулках, положила бы голову ему на колени и, то и дело поправляя съезжающие очки, читала бы на весу отпечатанные на принтере страницы. У Ларисы дома, между прочим, нет компьютера. «Здесь я живу», - говорит она, а работает она на работе. И телевизора она тоже не смотрит, а здоровенный плазменный экран во всю стену – это для её любимых старых фильмов. Никто не смотрел столько старых фильмов, как Лариса. И она помнит наизусть всех этих великих режиссёров и актёров тридцатых годов.


Пётр Николаевич с неудовольствием обнаружил, что чай в его кружке совсем остыл, залпом допил то, что оставалось на дне, и сплюнул попавший в рот размякший листочек. Поставил кружку в раковину и быстро, не глядя в сторону тумбочки, прошёл в спальню. Лёг, не раздеваясь, накрылся покрывалом и закрыл глаза.

Сон не шёл, хоть ты убейся. В голову лезли всякие ненужные мысли, всё время вспоминалась Лариса, хотелось до боли в груди услышать её смех, почувствовать её тонкие пальцы с длинными ногтями, мягко касающиеся его груди, её горячие губы, хотелось прижаться лицом её волосам.  Пётр Николаевич злобно перевернулся на другой бок, и приказал себе думать о чём-нибудь другом. Например, о том, что надо бы сделать в ванной полочки для всяких Людмилкиных кремов и примочек. Ещё о том, что надо пересадить пальму, которая росла у него на окне в кабинете в горшок побольше, потому что она уже совсем большая. А в машине надо бы перебрать карбюратор, потому что чихает уже совсем неприлично.

Потом он перевернулся ещё раз и стал думать о том, как будет выглядеть его будущая книга, какого цвета будет обложка, и кому поручат писать аннотацию. Стал вспоминать умерших родственников, сначала тех, кто отдал Богу душу недавно, потом бабушек и дедушек из раннего детства. Привычно стало немного грустно, потому что тоже придётся рано или поздно последовать тем же путём. И как-то нехорошо захотелось, чтобы побыстрее уже.

-Так, - сказал себе Пётр Николаевич, резко садясь на кровати, - это уже никуда не годится.

Пошёл в кабинет, снова включил компьютер, пересохранил последнюю главу и отправил её прикреплённым файлом Ларисе на рабочий е-мейл. Потом подумал ещё немного и отправил на всякий случай и на личный тоже. И Светке кинул писулю, чтобы обратила шефинино внимание на поступивший шедевр. После этого немного успокоился, отправил ещё одно «Жду твоего мнения» на оба Ларисиных адреса и выключил компьютер снова.

Решил посмотреть телевизор. Показывали новости, теннис, рекламу, по одному из каналов крутили «Обыкновенное чудо».

Не будем грустить,
     И судьбу заговаривать,
     Ей богу, не стоит труда.
     Да-да, господа,
     Не авось, ни когда-нибудь,
     А больше уже никогда

-Да провались оно всё пропадом! – вскричал Пётр Николаевич, торопливо натянул носки, надел ботинки, плащ, и вышёл из дома. Он бродил по городу до темноты, объяснив Людмиле по мобильнику, что придёт ровно в десять, и не слушая больше надрывных полифонических трелей. Город жил своей непостижимой жизнью, спешил куда-то вылупленными жёлтыми фарами, толкался усталыми, пахнущими изо рта людьми, отражался звёздным осенним небом в чёрных лужах. Жаль, что у него нет старых друзей. То есть друзья, конечно, есть. Но вот пришла нужда – и не к кому пойти без звонка, без предупреждения. Не кому купить на двоих бутылку коньяка и выпить её, куря в открытую форточку горькие сигареты. Все его знакомые – солидные, семейные люди. Они уже отужинали сейчас под ярким кухонным светом, уложили спать своих детей и переговариваются негромко с жёнами, пока те протирают лица лосьонами перед круглыми зеркалами в отремонтированных в прошлом году ванных комнатах. И даже если зеркала прямоугольные, а ремонт был три года назад, это не меняет дела.  Всё равно они сейчас совсем не ждут визита растрёпанного и расстроенного самим собой Пётра Николаевича.

Конечно, у него были когда-то и другие знакомые. Где-то они есть и сейчас, одинокие стареющие распиздяи, всю жизнь проведшие в поисках неизвестно чего и смутном ожидании чуда. Сейчас бы ему поговорить как раз с таким безумцем, который не раскроет изумлённо глаза: Ведь у тебя же всё прекрасно в жизни, чего ты жалуешься? Семья, дом, прибыльное и любимое дело, известность, в конце концов. Чего ты ещё хочешь? Найти бы сейчас такого человека, который не стал бы задавать этих бессмысленных идиотских вопросов, а просто помолчал бы рядом…

А он ведь знает несколько таких людей, старых друзей из когда-то беспечной молодости. Только к ним не пойти. Потому что, ну-ка, вспомни-ка, Пётр Николаевич, что ты говорил им, когда они вдруг вырастали среди ночи, полупьяные, взъерошенные, полные своих нелепых проблем на твоём пороге? А? «Уже поздно, ребята. Мы с женой уже спать ложимся, давайте как-нибудь на выходных созвонимся». Тому, кто не принял другого с его несчастьями, некуда отнести свою беду, не с кем разделить своё горе. Да какое это горе, сам себе говорил Пётр Николаевич. Так, поболит – и перестанет. Он ведь сам всё так решил, сам судил себе этот вечер,  пустую темноту под ногами и бесчисленные равнодушные жёлтые окна чёрных коробок домов. Да и раскройся сейчас одно из них, позови его из квадрата комнатного света чей-нибудь голос – разве пошёл бы он? Разве можно с кем-нибудь разделить то, что свилось тугой змеёй у него где-то между сердцем и желудком, разве он сам хочет посвятить кого-нибудь в тайны своей души?

Есть только одни окна во всём этом городе, где его ждут и где ему всегда рады, что бы ни говорила она в запале. Только одна дверь, в которую он хочет позвонить и только один порог, коорый он бы переступил сейчас с радостью. Только теперь ему путь туда заказан. Он сам так решил. Так решил. Именно так. И он не отступится от своего решения. Потому что есть ещё одна дверь, в которую он должен войти. И вообще, уже почти половина десятого. Пётр Николаевич поднял голову и изумлённо огляделся: куда это занесли его ноги? А когда понял, не знал, смеяться ему или плакать. Он стоял на Фурштатской улице, в аккурат перед зданием дворца бракосочетаний, где когда-то…сколько же лет с тех прошло…назвал своей женой Людмилу. Вспомнился, понятное дело, сразу это день, как он выносил её из дверей на руках, в уморительном белом платье, взятом, конечно же, напрокат, и сажал в единственную машину – чёрную волгу, подогнанную вместе с дядей-водителем одним из его тогдашних приятелей. Остальные гости ехали до кафешки, где они с размахом, по студенческим меркам, отмечали торжество, на автобусе. Пётр Николаевич улыбнулся и пошёл скорее прочь.

Пока не пришли другие воспоминания. Например, как таким же вот осенним вечером они гуляли здесь с Ларисой, и ветер гонял по асфальту украденные в Таврическом саду листья. И как за купленную в близлежащем ларьке бутылку водки сторож пустил их покататься на каруселях, и даже освещение включил на одной. И было как будто они вдвоём в круге сверкающих огней, а весь остальной мир, объятый темнотой за пределами круга, не существует на самом деле, и вечно будет крутиться колесо и всегда он будет смотреть на её раскрасневшиеся щёки и в смеющиеся глаза. А руки, широко расставленные, будут хвататься пальцами в чёрных кожаных перчатках за холодные жёлтые поручни. До тех самых пор, пока не остановится карусель…


Через неделю стало легче. Самыми трудными были первые пять дней, как он почему-то и думал. А на шестой, это оказалась среда, он стал понемногу отходить. Как будто занемевшая рука, или нога, которую отсидел, неловко заснув в кресле, обретала чувствительность. Жгло, конечно, и кололо, как иголками, тысячью воспоминаний и мыслей. Но ему стало казаться, что он справится. И вообще, что это не так уж и трудно, и совершенно непонятно, почему не сделать было этого раньше и не мучить столько лет себя и всех окружающих, раз уж это вполне можно пережить.

А на восьмой день она позвонила. Людмила, брезгливо морщась, протянула ему трубку:

-Это тебя.

По её взгляду, по выражению лица и по тону голоса, конечно, он понял, что это Лара. Но не дрогнул лицом, как он, по крайней мере надеялся.

-Слушаю, - спокойно и по-деловому сказал он в трубку.

-Я прочитала новую концовку, - её голос звучал холодно и отстранёно, как будто в кабинете рядом с ней стоял террорист с автоматом, и речь шла о передаче миллиона долларов наличными в условленном месте, -   Меня это устраивает. 25-го отдам в печать, если всё благополучно.

-Прекрасно, - больше он решил не говорить, чтобы не сбивать тон.

-Прекрасно, - повторила она, - до свиданья.

-До свиданья.

Он положил трубку на стол, улыбнулся Людмиле:

-Через месяц должен выйти тираж.

-Ой, замечательно, Петенька! – воскликнула жена, прижимая руки к груди, - Налить тебе ещё супчику?

-Давай пол-тарелочки, - кивнул Пётр Николаевич.

И почувствовал, как боль снова навалилась ему на плечи каменной горой.


ГЛАВА 6.

А потом наступила следующая суббота. Пётр Николаевич хотел бы забыть про это дурацкое вручение премий – так бы было замечательно, если бы память ему вдруг отказала, и он с чистой совестью упустил бы это событие из виду. Но, как назло, он помнил о нём всю неделю.

Он готовился к выходу с самого утра. Проснулся, спокойный, собранный, все чувства плавали на поверхности сознания, не затрагивая того, что таилось в глубине и мучило, жгло каждую минуту его существования. Тщательно вымылся, побрился, вынул из шкафа и повесил на дверцу костюм, придирчиво осмотрел манжеты и воротник рубашки. В люди он выходил нечасто, потому что не любил вообще-то бессмысленные скопища людей, которые представляют собой все официальные мероприятия по своей сути. Но сегодня он испытывал странное, полузабытое, родом откуда-то из пятилетнего возраста чувство. Как будто он снова маленький мальчик, которого мама облачает в парадный наряд, чтобы идти на новогоднюю ёлку. Смутное ощущение тревоги, сладкого волнения, ожидание чего-то очень хорошего. И приобретённый уже за прошедшие с детства десятилетия страх перед несбыточностью надежд.

Людмила смотрела на все его приготовления, естественно, неодобрительно, но от колких замечаний воздерживалась. Пётр Николаевич даже слегка улыбнулся, подумав о прожитых ею годах и приобретённом за прошедшее время опыте. Без сомнения, положительном. Хорошо всё же, что человек способен развиваться и учиться на собственных ошибках. Без этого их совместная жизнь, конечно же, была бы полным адом. А так, между прочим, на третьем десятке лет всё это стало вполне похоже на нормальный брак. Не об этом ли мечтает каждый человек?

Мероприятие было назначено на пять часов. Пётр Николаевич решил выйти загодя, часов так в четыре, чтобы не волноваться по поводу транспорта и не опоздать в то же время. Он не планировал быть там долго. Просто прийти, поприсутствовать на официальной части мероприятия, поздравить Лару, посветиться ещё полчасика для прессы – и домой, к вечернему чаю и программе новостей. На прощанье он чмокнул Людмилу в нос и пошёл, с удовольствие отмечая, как блестят на каждом шагу его свеженачищенные ботинки. Хорошо ещё с погодой повезло. Пётр Николаевич глянул на небо: оно было довольно чистым, закат как раз разливался где-то над дальними крышами золотистым маревом, хотя сильный ветер, который заставил его запахнуть поплотнее полы плаща, мог натащить к ночи тучек.

Вручение премий проходило в одном из старых дворцов в центре города, на парадной лестнице толпились смутно знакомые лица при полном параде: интеллигентствующие мужчины, многие с аккуратными бородками, некоторые одетый нарочито-небрежно, подчёркивая таким образом своё артистическое равнодушие к условностям буржуазного общества, другие в строгих и ненавязчиво дорогих костюмах. Женщины как на подбор либо в безвкусных вечерних туалетах, либо также в костюмах. Среди них приверженность деловому стилю равнялась художественной богемности мужчин: мол, вы-то тут можете думать что хотите, но у меня есть дела поважнее, чем распускать хвост перед всякой гопотой, чёрт знает как оказавшейся в одном со мной кругу.

Пётр Николаевич взял предложенный услужливо-прилизанным официантом бокал шампанского, занял удобную позицию в холле между вазой с вычурным и довольно вонючим букетом и нишей с какой-то загадочной греко-римской статуей. Помещение выглядело на его взгляд, жалко: роскошные, когда-то явно со вкусом и знанием созданные когда-то давным-давно для  чьего-то благородного семейства, чудом сохранившееся в эпоху всеобщей ненависти к искусству. Наверняка здесь ещё десять лет назад вышагивали строгие юноши и девушки в красных галстуках, клеймя буржуев и проклятый царизм. А вот теперь те же самые юноши и девушки, слегка, конечно, потрёпанные жизнью и деньгами – теперь они толпятся здесь, исполненные сознания собственной значимости. Пошлые, неуместные, отчаянно претворяющиеся друг перед другом и перед самими собой. Обезьяны в музее, вот кого они ему напоминали.

Потом началась, с часовым опозданием, естественно, официальная часть. Смешно было смотреть на всех этих разряженных и совсем даже не стройных дам и господ, отчаянно втискивающихся в узкие ряды ампирных кресел и совково-официозных стульев. С импровизированной сцены говорили много бессмысленных слов о значимости события, о содружестве представителей творческой профессии, о великой миссии в истории и высоком предназначении в современности. Среди разряженной толпы Пётр Николаевич нигде не находил знакомой Лариной фигуры, хотя её сотрудники присутствовали здесь чуть не полным составом. Он кивнул в ответ на приветствие Лёни, раскланялся, коснувшись пальцами воображаемой шляпы, с остальными. Лары не было. Он чувствовал себя разочарованным, как будто Дедушка Мороз всем раздал блестящие, перевязанные лентами подарки – а его обделил. Но вечер ещё только начался, может быть, она подъедет позже. Или уже приехала, просто его подводят немолодые уже глаза.

Он даже назло ей заинтересовался напыщенной речью ведущего, назло себе ответил на многозначительный взгляд какой-то пухлой особы в розовом. В конце концов, для своих сорока пяти он был ещё очень даже ничего, его фото неизменно размещалось на задней обложке его книг, да и в газетах нередко бывали его портреты. Так что при желании он мог бы легко отправиться с этого нудного вечера на какое-нибудь более жизнерадостное продолжение, надо только выбрать спутницу помоложе -  а там дело за малым: «Здравствуйте, меня зовут Пётр Николаевич Ефимов…» А там всё само собой образуется. Известность – удобная вещь, если пользоваться ею с умом. При желании можно горы своротить, если ваше имя мелькает то и дело на страницах прессы и в светских беседах.

Но именно сегодня желания воротить горы не было. Было желание плюнуть на всё и уехать домой. К телевизору, чаю с лимоном, Людмилиным рассказам об успехах Маниных детей на поприще постижения школьных дисциплин.

Неожиданно он почувствовал, что у него в кармане вибрирует телефон. Чёрт, как же он забыл его выключить? Ну что там ещё нужно Люде, ведь знает же, куда он пошёл. Он торопливо, неловко задев локтем соседа по креслу, втащил вибрирующую трубку. Номер, на удивление, высветился Лёнин.

-Чего тебе? – шёпотом, прикрыв трубку ладонью, спросил Пётр Николаевич, одновременно отыскивая его глазами. Лёня обнаружился на другом конце зала, он отчаянно кивал и вращал глазами в сторону двери.

-Вылези на лестницу, пожалуйста, - раздался в трубке его напряжённый голос – и он отключился.

Петру Николаевичу ничего не оставалось, как  только встать и, извинясь и наступая на ноги, пробираться к выходу. Вокруг шипели и неодобрительно вздыхали, как будто он своими действиями мог помешать им проникнуться духом действа и уловить самое важное в журчащей незатыкаемым потоком речи ведущего.

На лестнице было пусто, нервное притопывание Лёниного ботинка по ковру отдавалось гулким эхом под расписными сводами.

-Петя, Лариска не приехала, - без лишних слов сообщил Лёня.

-Я вижу. Заболела, что ли? – как можно небрежнее спросил Пётр Николаевич.

-Здорова, как лошадь. По телефону послала меня к чёртовой бабушке, сказала, что ей и дома хорошо.

-И?

-Что и? Она эту чёртову премию заслужила ещё пять лет назад. Мы все её заслужили, между прочим. И вот, наконец, до этих болванов допёрло. А Лариске ни с того ни с сего вожжа под мантию попала. Петь, она сама не своя последнее время, вся такая нервная и злющая. Ты меня прости, - он обнял Пётра Николаевич  за плечи и заговорил на пониженных тонах, - Не моё, конечно, дело, что у вас там происходит, но это точно совершенно не повод пускать коту под хвост результаты стольких трудов.

-Послушай, - сказал Пётр Николаевич, слегка морщась от Лёниного напоенного только что выпитым шампанским дыхания, - Мы, конечно, слегка…не сошлись во мнениях, но не думаю, что причина во мне…

Лёня вместо ответа поправил очки и внимательно посмотрел на старого знакомца через толстые линзы. Брови его при этом поднялись домиком, а губы поджались.

-Петя. Езжай и привези Лару на это чёртово сборище уродов.

-А сам ты почему не поедешь? – Пётр Николаевич ещё пытался сопротивляться, хотя, в общем-то, понимал Лёнину правоту.

-Через час начнётся вручение, к этому времени она должна быть здесь, при полном параде и с тобой под руку. На такси деньги есть?

-Да уж найдётся, - вздохнул Пётр Николаевич и зашарил по карманам в поисках номерка из гардероба.

-Ну вот и славно. Поспешай же, о мой несчастный безумный друг! – напутствовал его Леонид.