«- Подъём!
  Рядовой Копейкин открыл глаза, яркое солнце освещало казарму через распахнутые окна, ветер лениво шевелил занавески и приносил запахи полевых цветов и свежевыпеченного хлеба. Копейкин потянулся и рывком вскочил с кровати, приятно почувствовав отдохнувшие и готовые к движению мышцы. Мурлыча под нос что-то из Гершвина, он подошёл к турнику и сделал 5 подъём-переворотов: - Для начала хватит. Спрыгнув с турника, чуть не столкнулся с сержантом Самедовым.
- Виноват, товарищ сержант.
- Не опаздывайте на завтрак, Копейкин.
- Никак нет, товарищ сержант! – пошутил Копейкин, взял коричневый кожаный несессер и направился в умывальник. Сослуживцы, как всегда, смеялись и брызгались водой, воздух был наполнен запахами разномастных парфюмов и Копейкин вспомнил о вчерашнем письме Татьяны. Всё время, пока он неторопливо готовился к завтраку: умывался, чистил зубы, брился (его гордость – серебряный набор для бритья с лезвиями «Золинген»), он думал о Татьяне.

  Татьяна писала, что в городке всё по старому, собрали неплохой урожай вишни, а вот каперсы в этом году не очень, тридцать банок корнишонов уже ждут рождественских праздников в прохладных подвалах.
-Татьяна, конечно, неплохая партия, - думал Копейкин, - из хорошего старинного рода, неплохое образование, да и внешне достаточно привлекательна. Недаром его друзья по кантри-клубу подшучивали, что неплохо бы ухлестнуть за Татьяной пока он будет в армии... За окнами казармы натужно протарахтел гарнизонный фургончик, который каждое утро привозил к завтраку свежие яйца, бананы, а также почту: газеты, письма, заказанные в городе книги, - Пора на завтрак, - подумал Копейкин…»

- Подъём!
Рядовой Копейкин, ещё досматривая сон, инстинктивным движением перекинул ноги через край кровати и ёбнулся со второго яруса в проход. Глаза не хотели открываться, ноги – слушаться. Копейкин вспомнил: «До трёх ночи дедам показывали ночное вождение на табуретках».
- Учебная тревога!
«Ебать! - подумал Копейкин, - только бы не нарваться, только бы не нарваться, иначе увольнению пиздец!». Он ломанулся через толпу мечущихся солдат, теряя на ходу рваные тапки, к большому окну возле тумбочки дневального, чтобы развернуть штору светомаскировки. Тусклая дежурная лампа выхватывала из темноты только чьи то оскаленные лица. Бежать ему было дальше всех, остальным достались окна в расположении, возле кроватей. Завтра должна быть увольнительная в город, поэтому Копейкин не мог рисковать. Он сбил двух узбеков, удачно увернулся от стокилограммового грузина. Он мчался, как олень, расставив в стороны локти и бешено вращая глазами. От последнего столкновения, уже возле тумбочки, уйти не удалось, но он чудом удержался на ногах и , вспрыгнув на подоконник дрожащими пальцами начал развязывать штору: «Блять, узел затянул, бля-я-ять, надо оторвать завязки!». Он рванул изо всех сил и, не удержавшись на узком подоконнике, рухнул на пол. Не теряя времени вскочил и помчался в расположение к своей табуретке: «Успеть одеться, бля!».
- Рота! Стройся на центральном проходе! Кто в чём!
Включили свет, солдаты щурились, кроме узбеков, и шумно дышали. К чести Копейкина, надо сказать, что одеть форму со времени подъёма не успел никто, и рота стояла по обе стороны центрального прохода в зимнем белье, сером от многочисленных стирок. Зимнее бельё состояло из верха ( в таких косоворотках в кино обычно показывают комиссаров, которых расстреливают возле кирпичной стены) и кальсон с ширинкой и  завязками на поясе и внизу штанин.

  На центр вышел ротный, капитан Нечаев:
- Слоны, блять! Чё у вас тут за бардак! Захожу в роту, на меня из темноты выскакивает какое то страшило бля с торчащим из ширинки хуем, прыгает на окно, застывает там как блять ёбаный памятник, потом падает на пол и убегает!
У Копейкина похолодело внизу живота. Его хуй свисал из ширинки наружу и ещё по инерции покачивался, как бы кланяясь зрителям. Вся рота посмотрела сначала на Копейкина, потом на его хуй. Залупа отсвечивала красным: -Увольнению пиздец! – подумал Копейкин.
- Убери свой хуй, солдат, - сказал наконец ротный
Копейкин чуть было не ответил – Есть убрать свой хуй!, - но спохватился и начал одной рукой запихивать хуй на место. Вообще то, Устав не предусматривал эту ситуацию, её никогда не отрабатывали на строевых занятиях и выполнить команду ротного на счёт раз-два было весьма затруднительно. Глядя на манипуляции Копейкина, сжимавшего свой непослушный хуй, первым не выдержал ротный:
- Ха, ты чё, дрочишь, солдат?
Солдаты, поняв, что крайних мер от ротного уже не последует, грохнули дружным ржачем.
Копейкин, наконец то задействовал левую руку, оттянул край ширинки, запихнул хуй в кальсоны и вытянулся по стойке «смирно» лихо щёлкнув пятками.
- Старшина! – рота стихла, - Потренируйте учебную тревогу, дальше по плану!- ротный развернулся и вышел из расположения.

  Конечно, потом были пять раз подряд «Отбой-Подъём-Учебная тревога!», три минуты на поссать-побриться, лихорадочные построения на завтрак, но Копейкин ликовал: «Пронесло! Пронесло бля! Неужели пронесло?! Ротный не лишил увольнения!». Его сердце разгонялось всё быстрее и быстрее. Завтра утром его ждал сонный город, (быстрее переодеться в гражданскую, такую любимую и удобную одежду),  и его Татьяна… И чем быстрее стучало его сердце в предвкушении встречи, тем медленнее тикали его часы.