Хоронят деда. Первые мои похороны. За машиной- длиннющая колонна дедовых друзей и просто знакомых. У деда их много. Все приехали. Со всех окрестных деревень. Дед был знатный плотник. А этого достаточно, чтоб тебя любили. Зыркая детскими глазами на сотни людей, плетущихся за кузовом МОЕГО ЗИЛка, чувствую себя цесаревичем. Так сыновья Дианы, верно, себя чувствовали. Я звания ЕГО внука не оправдал. Чего же ждать от них…  
   Место мне нравится. Тесновато, но уютно и дружно. Могилок немного. Много одинаковых фамилий. Родня. Близкая и далёкая. Или друзья по жизни. В наихудшем случае- соседи. В смысле, просто соседи. ВСЕ здесь. Поминальные походы сюда меня утомляют- мать, отец и бабушка от деда тащат меня к его другу, потом- к соседу, от него- ещё к одному, после- вовсе к незнакомому мне мальчику, молнией убитому в восьмилетнем возрасте. Мне любопытно, но только в первый раз. После, каждый год смотрю в его металлогальванические, от дождей и тала блёкнущие глаза абсолютно безразлично.
   Здесь всегда хорошая погода. Вот как сегодня- майское солнышко, ветерок треплет причёску. Так ласково, что её не жаль. Вкусно пахнет. Свежей живой почвой и диким бунтом разно-ярких соцветий, тех, что там, за рвом.
   Вот я снова здесь. Вновь не пустой. Привёз милому моему сердцу кладбищу дядьку Серёгу. Дядька мой к отцу пришёл… Хуйня сельсовет. Это оно вот, моё вкусное и солнечное, роднит и объединяет. Нас. Боящихся и сторонящихся друг друга. Бежащих из отчих до

Кладбище города Кустанай. Люди бывают хорошими и плохими.

   К этому деду я чаще езжу. Потому всего лишь, что живу ближе. Но это место меня не любит. Потому наверное, что я не задабриваю мириады здешних поколений почвенных бактерий. Ничего никогда им не дарю. Пытаюсь отделаться булками и яйцами, но даже их вороны у чернозёма перехватывают. Вот и этот мой дед успел умереть до моего рождения. Поэтому я знаю его только таким- прямоугольно- каменным, мраморно- крошечным, краснозвёздно- алюминиевым. Таким и люблю. Люблю, не зная даже- хороший он человек или плохой.
   А люди ведь, они такие, разные. Как и погода здесь. Чаще здесь холодно. Снежное одеяло, прячущее здешних обитателей на добрых пять месяцев в году, не тает, а под грунт, наверное, прячется. И холодит оттуда мои стопы. И вечно надувает мне уши. Лишь берёзам нипочём- их здесь много. Ведь здесь и тепло бывает. И томительно- жарко даже.
   И людей здесь много. Но не хожу я к ним. Неспокойные они какие-то. Суетные. Хуетные.                      
   Одним вот не покоилось- и они не смогли придумать ничего лучше, как добавить сюда новую могилу. Папиного друга, корейца. За их грех плачу я. До сей поры. Отец вот снова меня сюда притащил. Торчу тут, как идиот, пока он копается с растительностью (тут любят её мелкой, называют ковриком) и наливает-выпивает из пузыря в кармане. Переборщит вот, мозги ебать будет вновь всю обратную дорогу сорок вторым, вечно полным, блядь, автобусом.
   Другие в институтах сношаться да пить только учатся. И единственного моего братишку уберечь потом не могут от постнатальной инфекции. Он тут же, с дедом. Хоть и не обозначен никак. О нём вообще почему-то не любят вспоминать…
   Третьи до слёз и истерики вот довели мамку какого-то в восемьдесят пятом погибшего афганца. Хлеба ради, ширева ради, водки ради, бляди ради, сандалек в школу ребёнку ради ли,- сняли ВСЮ хоть сколько-нибудь нержавеющую сталь в округе. На могиле того афганца её много было. И хорошей. Ещё одни плохие люди не пожалели тогда, в 85-ом, бюджетных денег на роскошный памятник и церемониальный карнавал, посвящённый его открытию. Хоть и двумя-тремя годами хоронили его сослуживцев здесь же, рядом, но- тихо. Более того, следили специально, чтоб никто ничего на тех похоронах лишнего там не говорил про них.
   Пяты
Кладбище села Селешты (Молдавская ССР). Фруктовый ангел естества.
  
   Удар по руке. Значит, мама. Отец влепил бы подзатыльника. Поднимаю на взрослых глаза. Точно, мама. НЕЛЬЗЯ ЗДЕСЬ ЕСТЬ НИЧЕГО ! НИЧЕГО НЕ ТРОГАЙ ! И вообще, дай, мол, руку. Ты что, отравишься и умрёшь, здесь ведь МЁТВЫХ людей много. Правда? Вот уж ни в жизнь не подумал бы! Мёртвые, а сливы, груши, орехи и абрикосы- растут! Вот и растут они- ИЗ ТРУПОВ! Корни у деревьев- в гробах, представляешь? Ну и что, слива-то хорошей была, вкусная наверное- вон, укатилась из-за тебя…
  Молдаване- странные люди. Мало того, что погост у них- средь села, так ещё и усажен весь буйноцветом фруктовых деревьев. У них вот всё как надо- смерть старого- начало нового. На соках покойников настаиваются превосходнейшие крупные плоды. Почему мама есть их тогда мне запретила? А село как будто растёт ОТ кладбища, как от церкви в русских селениях. Как будто основатели села, пришед сюда, похоронили здесь кого-то, а уходить от него не хотели. Так и остались тут жить. А на караул некрополя выстругали из дуба двух ангелов в три моих роста. И раскрасили их, прям как ворота своих дворов- пёстро, тепло и живо. Любо-дорого смотреть на этих крылатых! Не то что…
   ВСЁ, что есть здесь кладбищенского, так это- мои родители. Сделали себе смурные лица и ходят за своей дальней роднёй. Те- улыбаются себе чего-то там, лепечут, а мои же… Мне  стыдно за них. Хотя и молдаване, как я скоро понимаю, не одобряют моего стремления набить ненасытное детское брюхо фруктами ИМЕННО здесь. Не перестав, правда, улыбаться, осуждающе качают головами- бабка перевела им суть моей с родителями ссоры.
   Каждый раз, из двух имевших место, посещаю его с удовольствием. Когда меня там нет, скучаю. В последнее время я чего-то как-то слишком уж заскучался- тринадцать лет меня там не было. Тринадцать лет грусти- это пиздец, просто какой-то. О чём грущу? О разрушенной великой стране, наверное, грущу. Политики вместо того, чтоб повсеместно объявить кладбища нейтральными, НИЧЬИМИ, как оно есть по сути, территориями, иногда от меня отгораживают их грани                      

Богословское и Волковское, Питер. Рок-н-ролл мёртв.

   Как вот в этот раз. Правда, будущие российские мертвяки в погонах оказываются почему-то добрее молдавских. Пограничный шмон и шкнёж позади. До документов, конечно же, доебались, но да хуйня, псы они и есть- псы. Вот я еду метро до Финского, и траликом- по нескончаемо-серому Кондратьевскому. Чувство: меня жестоко наебали эти тупые питерские старухи:    а где здесь Цой? Воооон там, от часовни налево- сразу увидишь…   Увидел, блядь!!! Каратиста, бля, какого-то в кимоно! Ну, ссуки, думаю! По еблу бы! Переспрашиваю. Показывают точное место. Оказывается, дальше от каратиста надо хуярить ещё. «Сразу увидишь», блядь… С собой- пузырь казахстанского «Туркестана». Малолетняя, но уже манерная пизда на лавке успевает поправиться: «Аааааа!!! Коньяк! Уау! Тогда- буду!». Распиваем пластиковые стаканы в четверых- присоединяется беззубый ижевский растаман в красно-чегеварной майке. Его подруга беременна, а потому- на алкогольном моратории. Только солома! Но и её нет- всё скурили панки с Пушкинской (нахуй мы с ними знакомились? Впизду бы их…). Ветерок сбрасывает с цоевского стакана сигареты. Манерная пизда с важным видом поправляет. Она- местная. Отдаю ей ставший ненужным билет на шнуровский концерт- он- 19-го, мне же 15-го съёбывать- край! Ёбаные пидары, спиздившие всё бабки из вчера оставленного, по- распиздяйству, на пять минут на лавке кошелька! Она рада. Пиздим, попивая, за российские цены на коноплю. Я охуеваю. Называю им казахстанские. Они охуевают. С пиздою скучно. Она уходит первой, прикалывая приходить вечером. «Наших много будет». Кого, спрашиваю, ваших? «Киномааанов…». Но вечером я не могу. Да и нахуй нужно. У растаманов поезд- в пять вечера, раскланиваемся. Я, зарядившись двумя портвейнами и теми же стаканчиками, еду дальше. В трамвае- снова бабки. И снова ебут мне голову. В спровоцированный невиннейшим моим вопросом «Как проехать на Волковское?» спор включаются старух десять, беспизды. Даже между собой ругаются, когда мне уж похуй и просто смотрю в окно, ничего и никого не слушая. Они не могут выяснить- на протестантское мне Волковское, на православное ли? А может, на католическое? Или в «сектор художников»? Неееет, до центральной усадьбы ему! И вообще, Волковское кладбище, молодооой человек, самое большое в Европе. Точнее спрашивать надо. Но «Музыканта Михаила Науменко» они не знают. А куда уж, БЛЯДЬ, точнее?!   Едва затихший бабочий спор возобновляют вновь зашедшие. Трое. Вполне рокнрольной наружности. Спрашивают то же самое, что я. Слово в слово. Трамвайные бабки (мне подумалось, что они живут прямо здесь, в трамвае, по кругу так и ездят всю жизнь, вот им и скучно, вот и рады попиздеть по любой хуйне) спорят ещё ожесточённей. Каждая- на своих позициях, никто не уступает. Несколько бабок, правда, я заметил, успели изменить своё мнение и горячо впаривали уже его, обновлённое, троим охуевающим провинциалам. Я- тихо ржу. Они- из Казани. Дорогу к Майку и Дюше ищем уже вместе, четвером. Вместе выслушиваем предостережения сторожа (ёбаная молодёжь, орут тут, пьют, ебутся, спят, блядь, не надо, а, мужики?! ) и благодарности ну очень уж старенькой бабки (да маи вы милаи, да спасиба, дай бог вам щастья, всегда приходите, да тут вот сынок мой рядышком, да ему там не скушно, наверное, сердешному. Разговаривайте, пойте, харошие вы маи…). Пью. Пьём. Пиздим. О Майке и его стиха  

Некрополь Александро- Невской, там же. Die Young.

   В жизни каждого наступает момент, когда за любовь нужно уже платить. Плачу за свою любовь к этому месту в лёгкую. Люблю я его. С восьмого класса, когда нас, толпу малолетних провинциальных уебанов, сгрузили тут из экскурсионного автобуса. И быстро- быстро прогнали меж могил. Протестовал против этого невъебенного, несвойственного кладбищам ритма я один. Ко мне, ясен хуй, тогда не прислушались. Ко мне же это кладбище относится, как любая платная женщина- добро, ласково, но отстранёно, один хуй. Сколько не плати. Похуй. Лимит и доза.
   Наслаждаюсь своей сполна. Тем более, с бодуна я. Просто хожу. Смотрю. Курю. Читаю. Тихо и влажно. Зелено. Фоткаюсь у Фёдр Михалыча. Обдумываю всякие штуки с надгробий, типа:

Уходит человек из мира
Как гость с приятельского пира.
Он утомился кутерьмой,
Бокал свой допил, кончил ужин,
Устал, довольно- отдых нужен.
Пора отправиться домой.

   Большевисткое кладбище мне нравится больше. Убрал бы с десяток помпезностей 60-ых годов, моя б на то воля. Забывая о них, просто и реально- кайфую. У скромных до аскетизма, нигилистичных круглых и плоских чёрных камней с надписями типа: «Зое Файнштейн. 1919».
«Большевик Райхе. Убит бандитами в 18-м». Сижу, курю и мечтаю о чём-то таком же. Любимое кладбищенское занятие- подсчёт прожитых разными людьми лет, впервые даёт вполне поддающиеся анализу данные. Здесь я впервые нахожу логику в теме «рано умер, скоропостижно умер, прожил насыщенную жизнь».
Люди, сделавшие революцию, умели умирать рано. Умели жить быстро и ёмко. Не то чт



Кладбище древних кочевников Чубар-Ата (Мангышлак, Казахстан).  Даже ОНИ умирают.  

   Ёбанный водила, пиздосос! Какого хуя? Блядь, уёбок, не мог, нахуй, перед выездом что ли проверить, нахуй, свой трижды ёбаный бобер? Командировки, блядь, четыре дня всего, один из которых потрачен на вояж в эту глушь, и, бля!!! Терять, бля, столько времени!!! Четыре часа ремонтироваться- я ебу!!! Хули там, блядь, он там делает, мамбетина косоёблая ?! Ебёт он, что ли, там, свой карбюратор? Шкворнем, ага, бля… А вообще, не смешно нихуя. Заебись, бля, хоть кладбище. Так бы- мимо проехали. Какой век, говоришь? Девятый- четырнадцатый?! Хуею…
Голые камни, и- пиздец! Ни- ху- я!!! Даже всякой там вязи арабской нет уже, а видно- древний, бывалый камень, правда? Заебись! Так просто всё… А вот, смотри, вообще нет уже памятника! Стёрся?! Что значит- стёрся? Ветром и дождями? В натуре что ли?! Хотя да, хули, больше тысячи лет простой так, на этой, каждую секунду, безостановочно обдуваемой равнине. Да и не ухаживал, не ремонтировал их никто отродясь. Люди кочевые просто мимо проносились стадом, и пиздец! Как мы. Не сломалось бы это чмо- хули? Не было б И НАС тут! Хуй знает, как долго бы оно ещё простояло. Вот так, в смысле,- одиноко. Ещё лет тысячу, и- пиздец, ничего от него, наверное, не останется. Всё сдует, смоет. Да хули? Тысяча лет для ЭТОГО кладбища- хуйня совсем! Вот как для тебя, примерное твои тридцать, половина жизни, ну, чуть меньше. Хули, тридцатник для тебя- много? Ну и вот, нахуй… Пиздато, один хуй! А сколько ИХ тут, за 500 лет, прикинь?! Ну чё там этот гандон, отремонтировался ли, блядь такая? Ехать, блядь, уже, скор