Когда дед Григория почуял скорую смерть, он позвал внука - отрока доброго, но бестолкового - чей паспорт еще сырел подписью, и сказал ему:

-В том лесу, что за болотами, есть глубокий колодец заброшенный, большевиками в лихие тридцатые вырытый. Ни один луч солнца не может достигнуть дна его. В нем похоронена гидра-силища капиталистическая. Того колодца так просто не найти. Но ежели ночью, при полной луне позвать седую собаку свистом троекратным, то она приведет тебя к нему. К тому месту не ходи. А ежели пойдешь, то пеняй сам на себя.

Как деда схоронили, Григорий взял, да и, не смотря на предостереженье дедово, задумал неладное. Вышел он ночью во двор, когда луна полная стояла, да свистнул потихоньку три раза. Глядит, собака вдруг проскочила, белая вся в лунном свете, словно серебрится, копытцами по камушкам дорожным цок-цок, а хвостом след заметает.

Григорий в след бежит за нею, словно лунатик сноходящий, дороги вовсе не примечает. Только очнулся, как псина прямо в колодец сгинула, да тихо так, словно и не было ничего. Только вкруг могилы крестами шевелятся. Страшно отроку, зубы сами стукают.

Глядит он в колодец, а колодец на него любуется осьмнадцатью черными глазами. Деревья стоят - дубы засохшие огромные, какие в их краях и не случаются и шепчут ветвями-змеями: «Проси, проси».

-Денег хочу! Жизни беззаботной и богатой хочу! – вдруг вырвалось у Григория. – Много денег хочу, чтобы миллиард целый в валюте, как у Березовского.

-На хуй иди отсюда, - отвечает ему кто-то из колодца, - размечтался, долбоеб.

-Обещай ему чего-то, - земля могильная подсказала, да жабы и гады всякие вдруг закопошились в ней.

А нет ничего такого у Григория толкового за душой, разве только альбом с марками копеечными еще советскими. Очень их любил Григорий. «Ну да и черт с ним», - махнул рукой Григорий.

-Забирай альбом! – и упал без памяти.

Проснулся утром Григорий от стука. Открыл двери, а там налоговая с ордером уже стоит. «Покажите, уважаемый, декларацию о доходах», - говорят.

Оглянулся Григорий, а в доме повсюду пачками деньги лежат какие-то нерусские с намалеванными лицами недобрыми, драгоценности всякие, злато-серебро поразбросано. Да все ужасное, в крови измазано, перстни с алмазами-изумрудами да тяжелые печатки прямо на пальцах отрезанных, ожерелья да цепи золотые с крестами увесистыми на головах срубленных, груди да пупки пирсингованные огромной кучей посреди избы свалены, в придачу с серьгами дорогими в ушах уже сморщенных.

-Не я это!!! Не я!!! – кричит Григорий. – Колодец это все проклятый!!!

Взял да и рассказал все как есть Григорий архаровцам из налоговой. А те целый день злато от плоти отковыривали, карманы-сумки набивали. Про колодец сомнительно им было попервой, но уж очень соблазнительно. И ночью лунною собаку все же ждать задумали.

Как луна в небо вынырнула, появилась и собака скоро, словно из воздуха, завизжала криком сатанинским да стремглав наутек бросилась. Бегут за ней люди налоговые, калашами да броньжилетами побрякивают, фонариками подсвечивают. Григорий сам впереди поспешает, за свободу свою личную беспокоится. А кому охота в тюрягу, тем паче молодому такому, где педерасты зверствуют, да менты злорадствуют.

Добежали. Стоят, глазами хлопают, а из колодца чудище вдруг вылезло, в одной лапе у него серп большущий окровавленный, мошонками мужицкими обмотанный, а в другой молот громаднейший, мозгами людскими облепленный. И говорит им чудище колодезное голосом человеческим:

-Давно вас тут поджидаю я, мужичье неотесанное. Как слопаю вас, будет мне сила по земле русской беспредельствовать. Чую, что одна дорога вам сюда уготовлена.

Из колодца музыка вдруг заиграла бесовская, зычная да ритмичная. Громко так, аж ушам нестерпимо стало. Огнями болотными заискрилась местность мрачная. Огнями всякими – то красными, то синими, то желтыми, то зелеными. Вокруг черти пляшут, волосами косматыми машут.

А люди казенные палить из автоматов по чудищу вздумали. Стрельба стоит страшная, от чудища брызги черные кислотные во все стороны разлетаются. На кого тем черным брызнет – жжет нестерпимо, до костей железо с мясом проедает. Да только ни по чем стрельба чудищу, раненья пулевые тут же зарастают жилами новыми, словно и не было ему вреда никакого. Взяло чудовище да и слизало их всех языком ядовитым слизистым. Только Григория оставило:

-Иди говорит отсюда подальше, отрок ты имбицильный. Али сказок ты не читал народных, где тебе всю правду жизненную втолковано. Съел бы тебя, да мал слишком. А марки советские ты себе оставь. Нахуй мне сдалась твоя филателия эсэсэсэровская? Время-то сейчас пошло мое - напрочь капиталистическое.