-Ох, бля, не можу, ща подохну,- стонал с похмелья князь Федор,
усиленно пытаясь дотянуться до ендовы с огуречным рассолом. Княжеский
подсерала и верный воевода Балдоха, ожидавший пробуждения хозяина, с
трудом приподнял толстую жопу от скамьи и поднес рассолу. Его тоже
немного таращило после попойки, но жрать он любил не брагу, а просто
жрать. Правда, после того, как Балдоха употребил целиком вареного в
кагоре кабана, ему немного нездоровилось – пучило брюхо, да и
просраться уже второй день не мог. Причем пучило как следует: запашина
в горнице стоял такой, что сдохли несколько случайно забежавших мышей.
«Как бы перед князем не опозориться, а то будет потом
глумиться»-подумал воевода, чувствуя, что сейчас всперднет. Но Федору
Ростиславичу было вообще похуй все, ему казалось что мозг у него растет
и нестерпимо больно давит изнутри на череп. Давешнюю пьянку смоленский
князь закатил по поводу удачного похода на Дунай. Вообще-то на болгар
князь хотел положить болт, мол, не его это княжеское дело – болгарам
пизды давать, но ордынский хан сказал: «Если, сука, не усмиришь чурок,
то сам пиздюлей огребешь, да и дань ты давно зажимаешь. А вообще-то
делиться надо, все в общак, да и ты сам теперь мой этот… как это,
блядь, в Европе зовется? Типа, поссал… то есть, тьфу, блядь, вассал».
Пришлось Федору собирать дружину. Из похода он привез три сотни
болгарских шалав и сто сорок бочек кислого виноградного вина. Все это
было употреблено по назначению на пиру по случаю победы.
Теперь князь в очередной раз убедился, что священник Хренофонт,
посаженный на кол за антигосударственную агитацию, был прав насчет
блуда и пития, то есть блядства и пьянки. Едва Федор оклемался, как
почувствовал, что у него дико болит залупа. «Ох, бля, сколько же их,
болгарочек-то, за ночь… только бы не подцепить заразу какую-нибудь,» -
подумал Федор, непослушными пальцами затягивая пояс.
-Балдоха, чё вчера было-то?- спросил князь.
-Да так же, как всегда: ужрались в зеленую сиську, грозились всех
болгар перетрахать, когда вино добухаете, - воевода прятал глаза, было
видно, что кроме пердежа его еще что-то смущало.
-Ты мне давай тут не пизди, бегемот жирный, говори все, что помнишь,-
чувстсвуя какой-то подвох, разорался князь.
-Да это… дело было вчера такое,- Балдоха обиделся на «жирный бегемот»,
но князя решил не гневить, а то неохота жопой на колу висеть, - на
гульбище ты, Федор Ростиславич, пережрался, орать начал, что ордынцев
уважаешь, типа, это реальные чуваки и ты можешь им и жопу полизать и
елду пососать, и это все запомнили.
-Ебать-колотить! – обосрался князь,- вот и добухался, и допизделся.
Теперь все меня будут нахуй посылать, с ордынским подсералой дел вести
никто не будет. Да и потомки, они-то мне не простят такой хуйни,
скажут, вот, мол, какое чмо был смоленский князь, умел только пиздеть,
бухать, да перед ордынцами обсераться.
«Твоими бы устами да внатуре хер сосать,» - сердито подумал Балдоха,
прикидывая, каким образом князь сможет отмазаться.
-Сделаю так, - решил Федор, - ты, воевода, придумай, как меня
отмазать. Не придумаешь – кол тебе в жопу, лошадиную пизду на голову.
Пиздуй.
Балдоха выбежал за дверь и тут, не сдержавшись, громко и раскатисто
пернул. «Это, видно, с перепугу. А может и от обжорства,» - подумал
воевода, «Надо бы на диэту сесть». По дороге к сортиру он все
прикидывал, как же оправдать князя, но по-любому выходило, что Федор
пропизделся по-крупному и серьезно попал. Но после того, как в очко
сортира свалилось полтора пуда говна и воеводе полегчало, у него
появилась одна мыслишка. Даже не подтерев жирную сраку, которую эта
мыслишка спасла от кола, Балдоха ломанулся в горницу.
-Князь, я придумал, - радостно проорал он, - надо попам нашим пиздюлей
навалять и велеть твое житие написать. Пусть будет, как у этого
пиздюка… ну, у новгородского авторитета, Александра Невского. Он-то
внатуре ордынцам и хуй сосал и очко подставлял, а в житии написали, что
он, блядь, святой вообще. Вот ты прикинь, князь.
-А что, заебато придумал, воевода. Жалую тебе самую сисястую полонянку
болгарскую в наложницы. Вели созвать сюда всех попов, пусть суки
бородатые на благо родного Смоленского княжества поработают.    
                  


Так появился памятник древнерусской литературы «Житие Федора
Смоленского».