БОМЖ…
Ха, БОМЖ! Во, бля, поглядите на этого бомжа.
Да он нахуй - БОМЖ. Алкаш, сука.
Ходит как бомж, в обносках, без носков и берета, нах, полный БОМЖа.
Ему в бомжатник суке надо бы…к бомжам.
Сучара, бомжище, рвань, погань ебливая, мудилище сраное, БОМЖ, БОМЖ,
С-С-С-С-УКА!!!

Наверное, обидно БОМЖу, когда его так… не особо блядь ласково. А кто он? Всегда ли бомж это тот самый БОМЖ? Тот самый вонючий, опустившийся, сопливый и гангренный, обоссаный представитель уличной интеллигенции.
Нет, уважаемые, подонки, не всегда. Далеко не всегда. Я бы даже сказал - НИХУЯ не всегда.
И пример этому… ну пусть примером этому буду я. Для начала.

Второго мая, 2004 года, исполнился ровно, бля РОВНО один год, как я Б-О-М-Ж.
Нет, я слава те господи, не валяюсь по вокзалам, под перронами не ночую, не обсираюсь в вагонах метро (во Владике, бля, нет метро), и не сосу хуй за пачку ЯВЫ… я вообще не сосу у мужиков и детей.

Я ЖИВУ В РАЗНЫХ местах, то там, то сям. Без Определенного Места Жительства. БОМЖ.
Раньше я жил семейной жизнью, имел собаку, жену. То есть, бля, имел я только жену, а собаку прогуливал, кормил, любил… блядь нахуй я своего пса.
А второго Мая, в праздник всех ебущихся-трудящихся, в тот день, когда с корешем Антоном Кищенковым, педагогом юридического факультета ДВГУ, пьянствовал коньяк на балконе своей квартиры, я стал БОМЖом. Сука, в одночасье превратился из приличного жильца восьмого этажа в хуеплета алкаголика с вечно красным опухшим ебалом.
Жена в тот день меня бросила. Бросила через мой же, длинный и горбатый хуй. На произвол судьбы. И судьба, в свою очередь, отыграла на этой кожаной флейте прощальный марш Славянки. После чаго, жизненный поезд, в простонародье обзываемый судьбиной, понес мой больной разум по облеванным закоулкам столицы Дальнего востока. И до сих пор несет, нах, и будет нести, надо полагать еще долго… долго и непослушно. Игнорируя симофоры и перроны, слушаясь лишь мозолистую ладонь устало-пьяного машиниста, имя которому я еще не придумал…

Она ушла. Именно Она. Я остался в своем жилье, на восьмом этаже, на вполне определенном квадрате, при вполне человеческих условиях существования…
Но я не хотел и не мог оставаться, бляха, в этом логове загнанного зверя. В этой консервной банке. В этом хуевом, завешанном картинами и транспарантами, театре одного актера!!!
И я ушел.
Я стал появляться там только с компанией алкашей, с блядищами, и прочими чуваками и чувихами, с кем мы повязаны стаканом, папиросой или низкосортной ёблей. Хотя, надо признаться, ёбля не всегда была такой уж низкосортной. Случалось и обратное. Но гораздо, гораздо реже.
В моей хибаре постепенно поперегорали все розетки и все лампочки, одна за другой, пол я не мыл по несколько месяцев…плитка "Лысьва" сгорев, оставила в живых только одну конфорку, которая, сссука, нагревалась по пол часа… да что, блядь говорить - я год не спал как ЧЕЛОВЕК, на чистых простынях и наволочках. Я даже не стелил постель, и не раздевался еще чаще. Спал в чем падал. Потом диван сломали бухие друзья, устраивая на нем еблю.
Не стелил я и у родителей, у которых чередовал ночлеги. Мне было похуй… я с легкостью мог заночевать в подъезде, на скамейке, в подвале, на пляже, под лестницей или в чужом автомобиле… я мог, бля, спокойно спать в общаге, в гостях у приличной девушки, в гостях у ее подруги, на столе в офисе, да мало ли где я мог бы ночевать. Но спать… спать хотелось редко. Организм измученный посталкогольной бессонницей отказывался отдыхать… организм требовал заслуженного наказания в виде водки, химки, безответственной ёбли (без гандона то есть), блужданий по ночным облеванным проспектам и всякого прочего дерьма-дерьмища!

1. Исьян.

Я общался с такими же хронами, каким являлся. Один из них - мой друган Исьянов Иван, по кликухе Исьян, актер драматического театра, двухметровый бивень с переломанным в сорока местах носом. Исьян жил аналогичной жизнёй. Бухал, дурь шибил, дрочил под одеялом, часто под моим грязным одеялом, пиздился в рок-н-рольных клубах, которых в нашем городе целых ДВА, ну и т.д. Да, еще он играл во всяких пизданутых спектаклях, и ему это вкатывало. Мне тоже. Мы часто собирались на кухне, жарили коньяк или белую, песни орали под гитару и губную гармонь, снимали на камеру всякие пошлости…

Однажды, на Емаре, родном районе Исьяна, там, где находится всесоюзный пэонэр лагерь "Океан", мы сильно, да какой нах сильно, до блявотины, набухались. Начали пить на дне рождения одной чувихи, а закончили в гараже у Исьяна. Причем начинали с Мартини и Арарата, а заканчивали, бля нахер, 92 градусной жидкостью для мытья автомобильных окон производства республики КНР, которую Исьян отыскал в багажнике своего авто.
На улице пидарасил богомерзкий ливень, а мы, в компании двух районных шалав, облаченных в короткие донельзя платья, сидя в вонючем джипе (бензином воняло) стойко вливали в свои обожженные пасти спиртосодержащее огненное пойло. Я его разбавил дождевой водой, в пропорции 50\50, в пластиковой таре из под Ласточки, и мы его хуячили. Из закуски был арбуз. И сигареты. Какие не помню.
Потом, когда мы все выпили и всех выебли, долго торчали у Ванькиного подъезда.
Исьян стоял на коленях и блевал на скамейку. Я же в это время держал левой рукой его за волосы (что бы ему было удобно изрыгать из себя арбуз), а правой упирался в стену. Чтоб не свалиться. Как долго продолжался этот концерт - я не знаю. Проснулись мы на диване, в Исьяновой хате, по-прежнему пьяные, обутые, в мятой грязной одежде… за окном продолжал лить дождь, в комнате горел свет, денег в карманах не было. Ни в моих, ни в Исьяновых.
ВсЁ бля пропили!!!

2. Новиков.

Новикова я начал приучать к выпивке еще с восьмого класса. Вернее не я один. Наш друган Максимов принимал в этом безобразии активнейшее участие. Все дело в том, что по пиздючеству, когда все жили с родителями, распивать "портвэйн" и прочий "агдам", можно было лишь в подвалах, подъездах и на лавочках во дворе. У Максимова же мы распивали на квадрате. Его родичи работали до вечера, и очень часто, вернувшись с работы, находили нас уже пьяных в говно, если не сказать сильнее. Тогда то Новиков и стал забредать на Максимовскую кухню…
С той поры, до этого приличный Саша, начал медленно, но охуительно верно превращаться в алкаша. Много позже его конечности покроют пепельные татуировки, а алкоголь будет далеко не единственным стимулятором поддерживающем жизнь в его вопиюще изуродованном теле.
А пока что он втихаря от мамы смаковал "Алушту", курил первый в своей жизни табак, и учился правильно выговаривать слово "Хуй".
Мы все, вся наша дружно-ебанутая компания, под благодатным воздействием алкоголя, самым естественным образом превращались в пьяниц, лентяев и развратников. Нас ругали добрые родители, пытались контролировать учителя, но мы все яростнее, все безрассуднее влезали в петлю стакана, не забывая делать из него хороший, смачный глоток.
Максимов же, меж тем, пытался не спалиться перед строгой мамой, и постоянно придумывал средства заглушить духан спиртяги и табака, вырывающийся каждый вечер из его огромной, не по возрасту хриплоголосой пасти.
Перед тем, как переступить порог квартиры, там, где уже дежурила мать с младшей сестрой, он забрасывал в глотку какую ни будь пакость. Он ел ёлку, грыз спичечную серу, полоскал глотку скипидаром… Разве что говна у него во рту не побывало.
Однако, большей популярностью у Максимова пользовался дешевый одеколон "Иглз", оборудованный пульверизатором. Этот массивный, 500 граммовый флакон он стабильно таскал во внутреннем кармане своего джинсового пинджака. После очередного спиртовливания, Максимов брызгал несколько раз одеколоном себе в рот, отчего напивался еще больше.
Как то раз, когда в моем подвале, мы ухлопали пару тройку флянов крепленного вина, и собирались расходиться по домам (еще нужно было сделать уроки), Максимов набрызгал своей ебучей туалетной воды не только себе в рот, но и рот Новикову. Набрызгал дюже, не жалея для друга ни капли.
- Т-т-т-еперь н-н-н-н-н-е-е спалишь-ь-ь-ь-ся…
Взобравшись на четвертый этаж, позвонив в дверь своей квартиры, Новиков попал под перекрестный допрос родителей. С кем был, где пил? Вопросы эти носили чисто риторический характер, ибо ответы на них были давно известны. Тем более, что наша компания уже была засечена с Новиковского балкона, в тот момент, когда мы, неуклюже обнимаясь, прощались у гимнастических брусьев. И вот Саша, во всем своем опиздинительно-запойном великолепии, предстал перед взволнованными домочадцами.
Стоял на ногах он до блядства хуево, и разговаривать тоже не особенно желал, и даже отказывался.
Родители не распознали сивушный запах крепленной барматухи по семь рублёв за бутылку, зато ВОНЬ не менее дешевого одеколона уловили в момент. Всё обернулось тем, что якобы Новиков начал хуячить (нет, уже не портягу) - одеколон!!! Допился… типа того.
Это было уже слишком, и родители Александра вострубили тревогу. Перво-наперво ему было строго воспрещено общаться с Максимовым, и вообще впредь не появляться на его уже тогда "легендарной" кухне. Я тоже оказался в числе опальных персонажей. Дальше шел целый ряд всевозможных запретов, нарушающих, уже ставший привычным, ритм его ханыжной жизни. Но это нихуя не помогло. Каждый раз, когда Саша встречался с нами - домой его несли, нет! не несли, ТАЩИЛИ… бесы.

Теперь Новиков вполне сносно зарабатывает, имеет погоны старлея, и напивается не в подвале, а в клубе. Максимов давно переехал в Новосибирск, работал там поваром в поезде Новосиб-Сочи, охранником в ночном киоске, опосля вохравцем в зоне строгого режима, покамест его не уволили. За пьянство и дебош в рабочий понедельник.
Я пью не меньше, а гораздо больше, работаю газетным журналюгой, на жизнь жалуюсь в умеренных дозах, ебусь, дрочу, курю анашу, ношу чужую одежду и мечтаю влюбиться…

3. Миха.

Михаил Ерёмин, бесподобный (и совсем не безобидный) во всех отношениях алкаш, яхтсмен и начальник отдела розыска районного УВД, рос с нами в одной упряге, и, само собой, принимал участие во всех районных попойках. Пил Миха много, и очень часто.
Его можно было бы назвать самым настоящим БОМЖом. Бомжатиной.
Он ночевал в рабочем кабинете (на табуретке заляпанной известкой), в душном контейнере яхт-клуба, он, блядь, ночевал в яхте, мерно покачиваясь всеми тощими, мускулистыми боками в ритм волне и крепко сжав мозолистыми пальцами никелированную кружку с остатками чафиря… Совсем изредка спал у себя дома, одиноко ютясь в гостиной на жестком диване, пугая своим алкогольным храпом бабушку и младшего невоспитанного брата Колю… Спал Миха и на тротуаре в далеком японческом городе Хакодате…
Миха спал у меня на квартире, спал на полу моего гальюна, бережно, как любимую женщину обняв треснутый унитаз, спал в подъезде… да где нахуй только не спал Миха! Это при том, что смыкать глаз Ерёмину удается далеко не часто. Он пьёт и бдит. И то и другое Миха с регулярной частотой проделывает одновремЁнно как на служебном посту, так и в моменты отдыха. И все ему, менту злобному, нипочем.
Теперь же Миха ночует, да и не только ночует, а вообще пригрелся подлец, у какой-то кареглазой девахи на отдаленном от центра города, уебански периферийном районе. Там Еремин вкручивает в обоссаном подъезде лампочки (которые он вЫкручивает в соседнем доме) и гоняет безобидных ханыг, размахивая табельным самострелом.
Из этой гаубицы, называемой в простонародье ласковым именем Макар, Миха любил популять где угодно и когда угодно. Он мог выстрелить в кабаке, мог выстрелить в трамвае или в аптеке, стоя в очереди за Аллахолом - все зависело от степени Михиного опьянения и его боевого духа.
Как-то провожая корешей яхтсменов в заграничное путешествие, в которое он по недоразумению не попал (была какая-то хуета со службой), балансируя на трапе скучающего у причальной стенке "Конрада", Миха давал торжественный салют из своей вороной болванки. Все девять девятимиллиметровых гильзы, со звуком похожим на плеск падающего в очко сортира говна, утонули в бирюзовой воде бухты Федорова. Выпущенные в облачную даль куски свинца, канули в той же бездне.
Ареста Еремину удалось избежать чудом. Нет гильз - нет улик! А патроны были нихуя не служебные. Патроны Миха спиздил, ловко заныкав в сейфе обойму, отобранную у пойманного им накануне головореза-хачика.

Макс Мухин.