Это уже вторая пачка за день, мать жалуется, что я курю, как паровоз.
Ночью не мог спать, лежал с открытыми глазами, представлял себе его.
Представлял, как это всё будет, смотрел на черные листья в белесом
сумраке за окном. Неделю набирался смелости, чтобы познакомиться в чате
с таким парнем из Питера. Поговорил с ним там, вроде культурный, хотя
кто его знает… Сказал мне, что не занят с четырех, будет ждать на
Московской, назвал номер машины. Я ему послал фотографию, где я голый
по пояс, в джинсах, это единственная фотка, где я сам себе немного
нравлюсь. Пока сидел за компьютером, ладони покрылись холодным потом,
наделал ошибок – правая рука была занята. Стало холодно, передернуло
всего, так, что грохнула выдвижная доска под клавиатурой – задел, когда
кончал. Напряженные ноги толкнули сетевой фильтр. Отошел немного.
Подумал: не дай бог, сестра в соседней комнате проснется, тоже
попросится в интернет. Войдет без стука, хотя мать ее учила всегда
стучать. Услышал, как Ритка ворочается на своем кресле-кровати, вытер
всё побыстрее одноразовым носовым платком. Прибежала в ночной рубашке,
отодвинула меня, плюхнулась перед монитором. Ей только двенадцать, а
уже лазает по каким-то хипповским сайтам, делать ребенку больше нечего.
Стало неприятно, что она касается места, где только что была моя
сперма. Хорошо, что у нее не такое чуткое обоняние, как у меня. Тронула
меня за руку – инстинктивно отдернул; сказала, что я какой-то нервный.
— На голых теток смотрел?
— Может, и на них. Тебе вообще еще рано об этом спрашивать.
Она почему-то обиделась, нашла свой эльфийский форум и забарабанила по
клавишам. Глаза впились в дисплей. Маньячка. Ее ник – Капитан
Джек-Воробей, моих фильмов с Джонни Деппом насмотрелась. Врывается в
любое время, ни хрена не соображает, когда можно, когда – нельзя;
пришлось ждать полтора часа, пока она свалит. В памяти прокрутил
строчки из аси, где он предлагает меня трахнуть; руки холодные, захотел
еще раз, отдрочил, размазал сперму по цветному пододеяльнику, на нем не
видно. Лежать под ним было холодно, дышать трудно, как всегда после
этого, в затылке пульсирует кровь. Положил желатиновый шарик валидола
под язык. Думал: скорей бы утро.
В голове звенело от бессонницы, представлял, как он держит меня своими
сильными руками (говорил, что самбист), как входит сзади. Задница от
этих образов млеет, сфинктер сжимается – психосоматика. Хватит уже,
потерплю до четырех. Где-то в девять очень кстати позвонили девушки из
моего класса, трубку взяла мать. Приглашали на чью-то дачу, на шашлыки.
Я сказал, что подумаю, может, приеду, если матери сегодня не нужен.
Пусть ждут. Мать обрадовалась: «Не нужен, поезжай, конечно!» Всё как-то
устроилось само собой. Не мог совладать с идиотски-мечтательной
улыбкой, сразу видно по морде, что мысли где-то в определенном месте,
ниже пояса. Посветился немного с трубкой в руке, завтракать не смог от
волнения. Мать спросила, почему у меня лицо белое.
Ответил, что не загораю (она прекрасно это знает), побрился, простоял
в душе минут сорок, подумал о том, что будет в четыре, занялся собой,
мать крикнула: «Тебе там не плохо? Не делай горячую воду!» Ненавижу
отвечать ей в это время, от ее голоса член падает, боится ее, наверное.
Увидел синие звездочки, побыстрее обернул бедра полотенцем и вывалился
из ванной, держась за стены. Рухнул навзничь в коридоре, полежал на
полу, оклемался, мать накапала валокордина, сестру прогнала –
правильно, не на что ей тут смотреть. Ругала как всегда, что сделал
горячую воду. Я совсем пришел в себя и отправился мыться снова.
Перебрал все свои твердые дезодоранты и намазался наиболее достойным.
Их тетка вечно дарит на праздники, как будто я хожу грязный и вонючий.
Зубы почистил, съел ложку меда, чтобы желудок не охренел. А желудок
болит, сволочь, в груди, тоже волнуется. Джинсы выбрал слегка
попиленные, футболку бледный хаки. Протер бы еще кроссовки, но сестра в
ванную залезла. Ввел себе «Хумулин НПХ», он действовать начнет часа
через три. Проболтался по квартире с сигаретой в зубах до одиннадцати,
так, что мать уже решила, что я не в себе. Душа неприкаянная. Чтобы ее
не нервировать, цапнул рублей триста и ушел. Она крикнула: «Не забудь
поесть». Ноги как-то не совсем слушались, но по лестнице спустился.
Поболтался по городу, съел что-то, не помню, что. В метро вижу свое
отражение на стекле: глазницы большие, как у привидения, волосы вечно
стоят – пригладил по возможности. Ветер из окна – опять дыбом. Ненавижу
свое отражение. Всего себя ненавижу, слабого, анемичного. Лучше бы я к
строевой службе был пригоден, ей богу.

Выбежал из перехода, пульсирует в затылке. Номер на навороченном
черном «мерсе» — не к добру. Мужик лет тридцати в отглаженной кремовой
рубашке, дорогие брюки, ботинки ручной работы явно, часы на руке
сверкают. Старше меня вдвое. Нужно ли мне это? Лицо смуглое, густые
брови, плотный такой. Мотать от него надо, от такого, он же хачик,
наверное. Смотрит мимо меня. Рванул обратно к переходу – заметил.
— Это ты – Ник?
— Здравствуйте…
— Почему на «вы», я что, такой старый?
— Да нет, нет…
— Ну что, поехали?
Открыл мне дверцу, тронул за плечо – как обжег, ток прошел по всему
телу и шарахнулся волной крови в член; понял, что хочу этого хача
безумно, быстро запрыгнул внутрь на нагретое солнцем замшевое сидение.
— Вы не против, если я закурю? — Пальцы холодеют, несмотря на жару;
выронил зажигалку.
— Кури на здоровье…

Не домой к себе везет, за город. На правой руке – толстое обручальное
кольцо. Мой локоть на кромке опущенного стекла, пепел сдувает назад,
ветер покрывает волосы мелкой черной пылью. Расслабился под солнцем,
сладостная слабость, как сон с открытыми глазами. Вокруг поля,
проносятся редкие островки деревьев. Значит, это будет где-нибудь в
поле. Где-то затесалась трусливая мысль, что мужик – маньяк,
надругается, задушит, бросит где-нибудь. Спокойно машину ведет, будто
меня и нет рядом; вдруг ни с того, ни с сего:
— Не сиди просто так, правой кури, а левую сюда положи. — Положил,
мимо молодые парни на «Ладе» проехали, засвистели. Этот ноль внимания.
Даже не пытается завязать разговор, понятно, не для того меня везет,
чтобы трепаться, целеустремленный, гад. А чего я, собственно, ждал?

(На этом я прервался, отлип от клавиатуры, открыл окно – давно не
мытые стекла, солнце греет сквозь табачный дым, грязь на подоконнике.
Холодно так стоять, накинул косуху. Захотелось лета. Чтобы солнце
светило, блики на экране. Не заходи за тучи, продли мне настроение,
грей лицо и руку с окурком. Жить хочется, Летов в голове поет. Хорошо!
Хабарик задавил в желтой пепельнице – и обратно.)

Мужик сказал на всякий случай, что он – армянский еврей. («Ты не
подумай, что я на азера похож, не смотри на меня волком».) Зовут его
Арсением (Арсен, блин!). Я ответил вежливо, что мне насрать на
национальность, я сам еврей наполовину. Он растаял и погладил мое
колено. Любит своих. А с виду все равно хачик, член здоровенный, все
нутро уже протестует: порвет как пить дать. От мысли, что порвет, и от
его прикосновений спустил ненароком. Никакой выдержки, работать над
собой нужно. Знакомое чувство слабости, нога дернулась, он всё понял –
ленивая довольная улыбка, полные губы.
— Тебе, я вижу, много не надо. Не перегори у меня.
У меня перед глазами валяются его права и фотография черноглазого
мальчика лет трех. Добрый папочка, наверное. Неприятно стало от мысли,
что у него сын, он к нему так же прикасается, когда купает в ванне.
Намыливает его маленькую попку, целует в лобик своими похотливыми
тёмными губами, по-отцовски.
— Сережей зовут, ему сейчас пять. Вчера вечером с женой в Сочи
отправил, к тетке. Правда, хороший пацан? Ты извини, что не к себе
везу, тёща может заявиться, уборку делать. Не хочу с ней связываться,
прошлым летом из-за нее чуть не развелись. Климакс у этой твари. Жена
со мной теперь почти не спит, с сыном возится. Эта сука ее против меня
настраивает. Сделал ребенка – свободен, деньги в дом носи.
— Жена знает, что ты?..
Тихий, тихий, а взорвался:
— Ты меня за идиота держишь? Откуда ей знать?
Внутри стало пусто от страха. Он успокоился. На открытой шее – мелкие
капельки пота. Мускулистые руки; шерсть выводит, наверное; кожа чистая,
смуглая, блестит. Нос прямой, породистый, глаза с поволокой. Красивый
мужик, этого у него не отнимешь. Явно знает себе цену.
Спросил, сколько я хотел бы получить, «чтобы развязаться с этим
сразу». Я для приличия возмутился, хотя деньги карманные мне очень даже
пригодились бы. Он извинился и съехал на грунтовую дорогу, ведущую в
поле. Под колесами зашуршали камешки, ветка куста пролезла в окно и
хлестнула меня по лицу, больно. В воздухе духота, дышать нечем. Жалко,
валидол оставил в кармане других джинсов – торопился хрен знает зачем.
Остановились.
— Ну что, здесь устраивает? Пошли.
Он выбрал небольшую полянку, окруженную кустарником со стороны шоссе —
партизан чертов, забитый тёщей. Аккуратно покидал свою одежду на траву.
У меня аж сердце захолонуло от его тела, в голове мелькнуло, что я ему
в подметки не гожусь, ростом ниже, кожа бледная и вообще ЧМО. Даже
стыдно стало перед ним раздеваться. Он благосклонно посмотрел на меня,
заметил, что я очень стройный (точнее, я тощий). И у меня красивые
глаза (и еще я люблю животных, как в том анекдоте). Спросил, почему у
меня лицо такое бледное, догадался, что я в первый раз. Заметил, что у
меня руки холодные: «Дай, погрею», — Взял в свои, и вниз. Не то чтобы
мой член был маленьким, он сантиметров шестнадцать, средний, но у него
он был здоровенный, твердый, как дубина. Я, честно говоря, был бы рад,
если бы у него был поменьше. Он спохватился и сбегал к машине за
смазкой.
— Ты не против, если я без резинки? Я все время проверяюсь. Не против?
Я был очень даже против, но он держал мою голову, и ответить я не
смог. Челюсти болели, потом их свело, он не отпускал, пока не кончил. Я
думал, прошла целая вечность, меня чуть не стошнило от терпкой дряни во
рту, он обиделся. Пробормотал: «Ни хрена не умеешь…» Спохватился: «Для
первого раза неплохо». Интересно, что бы он сказал, если бы я
проблевался ему на ноги? Вероятно, убил бы на месте.
Моя задница почувствовала, что сейчас начнется самое интересное, то,
для чего я ее принес в этот медвежий угол. Этот брезгливый с виду мужик
выдавил на средний и указательный пальцы большое количество смазки,
нагнул меня и осторожно полез ими в анал. Мышцы непроизвольно сжались,
меня пробрала мелкая дрожь, не мог сладить со своими погаными нервами.
Он заметил это, лег со мной на траву, гладил, успокаивал, я в него за
это почти влюбился. Глаза миндалевидные, затуманены желанием. Целовал
мой обкончанный рот, щекотал языком нёбо, слизал остатки своей спермы с
моего подбородка. Улыбка у него все-таки была самодовольная, лениво
растянутые восточные губы. Покрыл мою шею засосами (мать увидит – умру
на месте!), оставил засос на подбородке, прикусил до крови нижнюю губу,
а я и не заметил, только почувствовал, что она немного распухла. Лег
сверху всей тяжестью, я расслабился как мог, мне лежать неудобно, трава
колет, почувствовал дикую боль, потом стало легче, я обрадовался:
дальше будет не больно, а приятно, так везде пишут. Ни хуя не приятно!
Он начал ебать в полную силу, так, что у меня в глазах потемнело и
появились невольные ассоциации его члена с дерьмом. Ноги напряглись и
дрожали, сфинктер расширился наконец, лопнула пара капилляров.
— Ой, извини, у тебя кровь пошла…
— Ничего, ничего…
Ни хуя себе извини, — думаю, — порвал меня всего. Руку левую закусил
от боли, чтобы не орать. У меня самого стоит от этой боли, как
ненормальный, хоть бы догадался мне подрочить – ни хуя обо мне не
думает, обалдел, как онанист, долбит и долбит. Перед глазами у меня
наручные часы – минут тридцать меня истязал, потом излился наконец –
дернулся раз пять и вынул. Сообщил, что у меня задница была чистая,
вытерся и предложил еще пососать. – В глаза бы ему наплевал. Понял, что
ответных услуг от него точно не дождусь. Смылся в машину за сигаретами,
пока он отдыхал. Там же кончил по-быстрому. Прикуривал одну от другой,
штук шесть, пока не заломило в висках, ноги теперь действительно не
слушались – подкосились, сел на землю около правой передней двери.
Глаза стала заволакивать темная пелена с маленькими цветными
звездочками, поляна и небо медленно поплыли, во рту появился неприятный
пустой щелочной привкус. Отлежался, подумал, что с утра ничего не ел, а
выкурил вторую пачку — давление, наверное, под двести. Этот мужик не
появлялся, заснул он там, что ли? Без него мне все равно отсюда не
выбраться и за одеждой придется вернуться. Подождал минут десять, пошел
обратно к нему. Лежит, загорает, наслаждается своей свободой. Спросил
его на всякий случай, нет ли каких-нибудь конфет. Он ответил, что на
заднем сидении должны быть M&M`s. И правда, там завалялась упаковка с
двумя конфетками, видимо, ребенок не съел. Но этого мало, чувствовал,
что скоро засну.

(Прерываем повествование, чтобы передать пламенный привет olo.)

Он снова был готов, возжелал обучить меня насаживаться сверху, а меня
уже ноги не держали, он позлился и пригнул меня к капоту. Надо было
сказать ему, что я должен поесть, иначе потом он меня не откачает.
Инсулин уже действовал вовсю. Когда он ввел, было еще больнее, потому
что он всё натер, но потом стало терпимо, он подустал, во рту опять
появился щелочной привкус, снова темная пелена на глазах. Он сказал:
«Ты нормально себя чувствуешь? Какой-то ты вялый, голову напекло?»
Потом он в кои-то веки вспомнил про мой член, я почувствовал такую
благодарность, что словами не передать, как будто взлетел над этой
сраной полянкой. А вот после того, как я взлетел над этой сраной
полянкой, я ничего не помню.
Чувствую, что где-то идет дождь. Похолодало. Надо мной разговаривают
два мужика.
— Да не умер он, чего ты психуешь? Гипогликемия это называется.
Кормить его надо было. Жид ты все-таки, Арсен. Дома надо было трахать,
где продукты в холодильнике. Еще скажи спасибо, что я догадался. Скажи
спасибо, что раствор глюкозы был.
— А мне откуда знать? Я думал, у него инфаркт. Пульса не нашел. А я в
него кончил несколько раз. Изнасилование и неоказание медицинской
помощи. Знаешь, на сколько это тянет?
— А ты где пульс искал, в жопе у него? На шее надо было щупать.
— Прекрати, а? Ты представляешь хоть, что я бы с ним с мертвым делать
стал?
— Еще бы оттрахал? Мертвенький, послушный…
— А по морде?
Они помолчали немного.
— Думал, не дозвонюсь до тебя – брошу прямо там. Знаешь, как я гнал?
Если бы мент остановил, я бы сдох на месте… Я чуть с ума не сошел. Этот
лежит пластом, одни веки дергаются. Думаешь, легко в одной машине с
трупом?
Кто-то чиркнул зажигалкой.
— Чем он лучше меня? Тем, что мелкий? Говно ты, а не человек.
— Я же сказал: «Прости»! Мне что, в ногах у тебя валяться?
Я открыл глаза. Незнакомая комната в доме городского типа, этот хачик
и еще один, русский его возраста. Русский сразу на меня наорал:
— Ты чего удостоверение диабетика с собой не носишь? Сдохнуть захотел?

Я быстренько ответил, что это не их сраное дело. Спасибо, конечно, что
глюкозу ввели, но мне домой пора. Встал, обнаружил, что кое-как одет.
Эти двое засуетились, довели меня до машины. Русский ни с того ни с
сего дал Арсену по морде, тот вскинулся, но сдачи не дал. Я стрельнул у
русского сигарету и забрался на заднее сиденье. Русский пнул колесо
«Мерса» и пошел под дождем обратно в подъезд.
Он вел машину молча всю дорогу, только спросил, где я живу. Сунул мне
в задний карман четыре тысячи. Я не стал ломаться, не вернул.
— Думаешь, я сволочь, да?
— Да нет, не думаю. Сам виноват, не сказал тебе.

Сестра сидела на скамейке у парадной, дышала озоном после грозы. В
лужах – желтая кромка цветочной пыльцы, воздух чистый, без выхлопных
газов. Она-то подстелила полиэтиленовый пакет, а я не сообразил, сел
рядом на мокрое. Спросила, что у меня с лицом. Я ответил, что она не
маленькая, может и сама догадаться.
— Уже догадалась.
— Не пали меня, ладно?
Мать, наверное, решила, что это я с девушками на даче. Глаза так и
просияли: ребенок стал мужчиной. Шепталась на кухне с отцом о принципах
свободного воспитания. У отца голос все равно громкий: «Откуда мы
знаем, что они предохранялись?»

Сестра не стала меня беспокоить, все-таки не дура она. Ночью лежал с
открытыми глазами и думал, не заразил ли он меня СПИДом. Ненавидел свое
больное тело. Увижу ли я его еще? Не увижу скорее всего. Сам виноват,
такого мужика упустил. Хотя он бы и так не стал со мной второй раз, это
было понятно сразу. Представил дурную бесконечность: каждый следующий
будет со мной только один раз. Это я сейчас молодой, а в сорок? Кому я
буду нужен такой? Никому, ясен хрен. Подумал, что умру однажды,
занимаясь сексом. Кому-то со мной не повезет. Надо будет искать
человека, который меня будет любить, не бросит в поле после смерти.
Короче, я теперь за серьезные отношения. Но где они, эти отношения? А
деньги потрачу на что-то хорошее, еще сестре плеер куплю, у нее старый
сломался.
Подошел к столу, пальцы босой ноги рефлекторно потянулись к
выключателю сетевого фильтра. Нервное возбуждение в процессе дозвона.
«Больше не выводить это окно». Грохнула доска под клавиатурой. Хер с
ними, с отношениями. Чат.