Сопливой ленинградской осенью нас опять погнали на картошку. Ветераны труда и мамки с детишками провели там август и начало сентября, а как грянули холода - очередь дошла и до нас, мэнээсов. Несмотря на мои протесты и саботаж, меня не только запрягли на две недели, но и, как ахуенного комсомольского вожака (я заведовал культ-массовым сектором, то есть пил со своей "рок-группой" в "каморке что за актовым залом"), назначили командиром смены. Не ожидая ничего хорошего, я уломал коллегу-приятеля ехать со мной комиссаром.
Перед самым заездом директор конторы провел со мной инструктаж, и под конец вскользь заметил что после семилетней отсидки в совхоз вернулся тамошний краснознаменный пастух, а сел он за то что пырнул ножом кого-то из наших проектировщиков. Пастух, по слухам, преисполнен жажды мести, и может легко проявиться на нашей базе, так что, мол, ухо востро.
А у меня в смене - молодые специалисты, только что окончили институт, необстрелянные, три четверти - девченки. Ну что, я предупредил своего бывалого коммисара, и поехали.
Жили мы в заброшенной усадьбе на берегу озера. До революции здесь гостили Крамской и Шышкин, и чуть ли не сам Тургенев написал свою "Муму". Теперь же на первом этаже была наша база, а на втором, без воды, с угарными печками, гнездились работники совхоза - стопервокилометерники, люди весьма колоритные. Один из них, разухабистый старпер, пил только одеколон, и днем, когда мы были на поле, а поварихи отлучались за водой, прокрадывался в комнаты и шарил по тумбочкам в поисках духов и лосьенов. Беззубая мать-одиночка волокла на себе двойняшек-олигофренов. Тем было около четырнадцати, и когда подо ржавым навесом автобусной остановки местная молодеж ебла сестру, брат, как человек ответственный, руководил очередью.
Немедленно по приезде я распределил подопечных по комнатам, назначил поварих, показал где сортир, где дрова, и ушел пить с комиссаром. Позднее мы совершили обход (молодые понуро слонялись по территории или вяло стучали в пинг-понг) и поварих увели к себе. Наутро, под противным дождем, поехали на поле. Покопавшись в грязи в борозде, и собрав пару ящиков гнили, моя смена обьявила забастовку. После долгих уговоров дамы вернулись в борозду, а парни - ну ни в какую. Пришлось пригрозить что не дам машину ехать за бухаловым. Порядок сразу восстановился, но работа шла без огонька. К вечеру мы собрали едва ли треть нормы. Тем же вечером ко мне заявился малолетний олигофрен, передал привет от пастуха и сказал что нам всем, а в особенности мне, как очкарику, пиздец.
Дождь шел всю ночь, под утро затих, но днем зарядил по новой. В этот день девушек отвезли на картошку, а парней - на брюкву. Мы закидали две тракторные телеги, влезли сами, и поехали на ферму в гости к коровам. В раздолбаном бараке, по колено в гавне, томились плоские буренки. Увидев трактор, коровы истошно замычали и стали кидаться на стены и друг на друга. Брюкву им ссыпали прямо с прицепов, вместе с землей и камнями, коровы хватали ее налету, как в цирке, видимо не каждый день их кормили.
Вернувшись ввечеру, девушки сообщили что нормы они опять не выполнили, и к ним приезжал главный агроном, совестил и ругался. Поужинать я не успел - пришел пастух. Здоровенный чернобородый детина, похоже его предок и был прообразом Герасима. Он тоже ничего не говорил, а все больше мычал потому что был нажран до бровей. На лице - глупая улыбка, в руках - топор. Захватив последнюю бутылку водки, мы с комиссаром с шутками и прибаутками вытеснили его за пределы усадьбы, и разыгрывая раненных куропаток, увели на базу другой организации - наших соседей (тех он считал хорошими, так как еще не успел там никого порезать). По дороге он все на нас кидался, размахивал топором, но потом водка свое дело сделала, его сморило, и он сдал топор, обнялся с нашими "конкурентами" и мирно заснул. Вернулись на базу совершенно охуевшими и потребовали сдать нам все оставшееся бухло. Бухла не было. Тогда велели принести еще не украденные духи и лосьены. Именно тогда я в первый и последний раз пил лосьен "Огуречный" - заебатая штука.
На другой день на поле опять приехал агроном. Требовал ударной работы, грозился райкомом. Когда он свалил, я собрал с молодежи наличность и укатил с комиссаром в райцентр за бухлом. Перед магазином клубилась толпа человек в триста (Горби как раз насаждал сухой закон). Мы выискали какого-то бывалого местного, из тех что днюют и ночуют в кустарнике либо сквере напротив ликероводочного, сунули ему бабки, и он протаранив очередь купил ящик портвейна. Тут же попытался с ним удрать, но и мы не зевали, сбили его с ног, отобрали бухло, оставив обещанную бутылку, и дали деру, так как страждущие на нас как-то нехорошо поглядывали и уже начали подтягиваться поближе.
Вечером опять пили с поварихами, а остальные, оказывается, в это время варили глинтвейн. Делали они это следующим образом - слили портвейн в ржавый таз, и кипятили минут двадцать. В результате весь спирт испарился, и они остались с тазом сладкого блевотного пойла. Я заглянул на кухню, увидел это святотатство и уже собрался было проклясть малолеток и отлучить от винно-водочного до конца смены, но в это время позвонил директор конторы. Сказал что на меня поступают сигналы, и что если показатели не возрастут, то в город мне лучше не возвращаться. С тоски я ебнул два стакана "глинтвейна" и пошел спать.
Наутро девушек опять отвезли на картошку, а парней кинули на силос. Мы построили из тюков с сеном изгородь от ветра, лежбище, и было собрались спокойно поспать, но тут опять приехал агроном с местным парторгом. Многозначительно и зловеще переглядываясь они посадили нас с комиссаром в газик и отвезли к директору совхоза. Комиссару велели ждать в коридоре, а меня ввели в кабинет, и втроем, с директором во главе, стали полировать мне мозги, перемежая лозунги про светлое будущее со всевозможными угрозами. Орали они минут двадцать без перерыва, когда уставал один - подключался другой. Сейчас я подозреваю что меня хотели зомбировать. А че, может этот совхоз был полигоном где чекисты отрабатывали новые методы психиологической войны. Короче, я и рта раскрыть не мог. Наконец они замолчали, и парторг дал мне слово. Я был немного не в себе с перепою и недосыпу, потом еще эти крики... Короче, я сказал (дословно) следующее: "Соседи не спят, им слышится стук копыт... Мешает уснуть, тревожит их сон. Те, кто не может спать, отправляются в путь... Те кто спасен... А тем кто ложится спать - спокойного сна..." Из приемной тенором подтягивал комиссар. После второго куплета я распрощался, и мы с комиссаром вышли из приемной горланя "Группа крови на рукаве, мой порядковый номер..." Что самое удивительное, после этого никто к нам на поле больше не приезжал, а директор моей конторы больше не звонил. Уже потом я узнал что его из-за нас вызывали на ковер в райком партии. Интересно, а что он им там спел?
После этого случая нам перестали выдавать молоко, на поле возили через день, никаких норм не требовали, словом, предоставили самим себе. Мы пили, жгли костры, орали песни под гитару, у молодых началась романтика. Многие потом даже переженились.
На днях залез на яндекс и прогнал серч на эту деревню, усадьбу - стоит, блин, такая же раздолбанная как и была…