САГА О ГЛАСТОНБЬЮРИ

Мы припарковались у коровьей лепешки. "Осторожно, здесь коровье говно" - сказал Тит, выходя из машины, но через секунду стало ясно, что дело совсем не в лепешке и дело сурово. Дождь хлестал как из ведра, носимый ветром, и за минуту мы вымокли как цуцики. Стало понятно, что автомобильный уют был лишь продолжением уюта городского, и вот мы как в сказке оказались посреди бескрайнего поля, угодив в мир срединной Англии с ее ветрами, штормами, ливнем, который пробирал нас до самого хребта. И что борьба с природой предстоит реальная.
Мы приехали рано утром в Четверг и до начала фестиваля оставалось полтора дня, но народ уже валил заранее обживать места и ничто не могло поколебать сурового бритта. "Что не сладко? У тебя что нет наркотиков? Хочешь сплифф?"- грубо переговаривались машины, и бесконечные пары ботинок от Доктора Мартенса месили вязкую грязь, а новые машины достраивали ряды.
Доктор придумал эти железобетонные ботинки, уже зная англичанина - на случай его похода в Индию, русской зимы где-нибудь в Купчино или ненастья в Гластонбьюри. Доктор уже знал, что такая беда может случиться с сумасшедшим британцем - что он способен устроить самый большой в мире рок-карнавал по колено в грязи. Местами по щиколотку. Но местами по самое колено. Представить, что всего через день здесь разразится парад практически всей современной музыки, было невозможно. Скорее это было начало какой-нибудь битвы при Гастингсе 1066 года.
Народ пер к воротам 6, и там уже было не продраться, но у Тита с Аленой были билеты и они как угорелые полетели к входу - ставить палатку поближе к концерту группы Радиохэд. У меня не было ничего, кроме спального мешка, который промокал в рюкзаке, но уже через минуту я нашел человека, который за десять фунтов подкинул меня на ворота, а другой, дежурный на вышке, за ту же цену открыл вторые, достаточно эфемерные, ворота. Признаться, через минуту мне стало понятно, что я опять поспешил - оба этих мавафакера не так-то мне были и нужны, потому что я мог легко перелезть сам. Гластонбьюри - фестиваль упрямо некоммерческий, и в отличие от многих других рок-фестивалей, куда реально не пробраться из-за двух заборов, между которыми дежурит охрана и просто перебрасывает через забор безбилетников, в Гластонбьюри забор не так важен. Потому что дело не в нем. Забор - это западло. Конечно, устроитель Гластонбьюри, он же глава местной фермы мистер Эвис обеспокоен наплывом людей без билета, но больше он обеспокоен другими вещами. Гораздо важнее не обломать кайф народам земли. А Гластонбьюри выдержит все. Корова - символ фестиваля - самое терпеливое животное.
И корова, кстати, терпела. На афише фестиваля она совала свою откормленную мистером Эвисом носастую харю прямо в фотокамеру, стараясь проглотить ее своей ноздрей, но реально ее отписали от музыки. Корова была главной мамой этого фестиваля, и запертая в загоне, она мычала, пердела, стонала, пихала своей жопищей другую корову, которая пихала третью, но на фестиваль ее не пустили. "Еб вашу мать, блядь, мир начинается с моих сисек", мычала корова, но мистер Эвис побоялся спустить ее с фермы, с горки, где она восседала, как царица Савская, в рот она ебись, как корова- блядь-священное животное, до которой никому уже нет дела. Так я думал, уже потом, неся ящик молока. При чем собаки пролезли кое как, боксерчик даже один проскочил, не говоря уже о дворняжках и карликовых породах (естестенно, официально животным запрещено посещение фестиваля).
И дело в том, что явление коровы на грязевых улочках фермы было бы вполне уместно. Гластонбьюри - самый большой рок-фестиваль в мире и самый сумасшедший. Сумасшедшим он был в эпоху хиппи в 1971-м, когда Марк Болан пел там свои частушки, сумасшедшим он был в 1991-м, когда хулиганы, привлеченные звуками манчестерских негодяев Happy Mondays, устроили там мочилово. Но самым сумасшедшим он был дважды - в 1985-м и 1997-м. Имя этому безумию - мад.
Мад - это почва средней Британии, темнокоричневая грязевая глина, похожая на почву Подмосковья. В эти годы мад выполз наружу и взбитый ногами стотысячной толпы, представлял из себя нечто невообразимое. Никто не спрятался от мада. Чистых не было. Как впрочем и нечистых.
В Четверг фестиваль еще стоял под вопросом, потому что если бы буря не стихла, всем было бы очень тяжело. Но в Пятницу шторм стал дождем, а потом и дождиком. Солнца не было, но стоял примерно октябрь. Но лето пряталось в самой земле, и этот проклятущий мад оказался теплее, чем все свитера. Когда я понял, что грязь надо не обходить, а идти сквозь нее прямо в кроссовках, я вырос на голову. Но, ребята, когда я вынул из кроссовок свои прелые носки, обмотанные целоффановыми пакетами, и ступил на землю босиком как Лев Толстой, я почувствовал свободу. Больше я их не надевал, одевая только кроссовки для быстрых перебежек от сцены к сцене. Мад, эта вздыбившаяся почва Британии, вылез наружу, чтобы дать народу энергию самой земли. Мад заменял солнце, которого не было. Мад был настоящим пиром этой земли.
Постепенно мад застывал как тесто, уминался. Фермер ходил с расцветшей улыбкой, дурнее чем вся дурь-трава, опизденевший от пира земли фермер, удолбанный музыкой, психоделизированный ароматными палочками, накачанный пивом, отъехавший на золотой колеснице ЛСД, подорванный на мине Экстази. Примодненный фермер голосил как гусь, мычал как корова, плюхался в мад, дышал перегаром сидора ( как у них выдерживает печень пить литрами сидора), а также лагера (пиво), скручивал пудовые косяки и пыхтел ими на всю ивановскую.
Но в Четверг на долю секунды я был готов уехать с фестиваля. У меня не было ничего, ни палатки, ни мешка, только голое худое тельце, которое скрючившись в три погибели дрожало в титовской машине, и это был весь я. Я жег свои африканские палочки, я курил табак, курил марихуану, ел железо, цинк и витамины С и Е, но ничто не спасало от проклятой дрожи. Мне не было так холодно даже русской зимой, потому что ты знал, что где-то в ночи все равно теплится огонек, чья-то квартира, метро, хижина, теплый сарай с печкой, зассаная батарея в подъезде. Здесь не было ничего - только хлещущий дождь, грязь, и тент в столовке под названием Китайская Еда, где их сраные макароны стоили 4 фунта, а помойное кофе - фунт (нигде, включая армейские и заводские столовки в России, я не пил такого мерзкого пойла как в Британии) . И хлестал дождь. И все утопало в хлюпкой грязи. В столовке можно было погреться у пыщущей кастрюли, но ненадолго - очередь сметала тебя. Тогда я нашел лавочку восточных палочек, барабанчиков, ковров, ювелирии, построенную на сене из неструганых досок и обтянутую цветными тканями. Там горел жестяной каминчик, топившийся углем. Я взял ритм, который недавно подслушал и запомнил в Камдене, и начал стучать. Я согревался. Сердце начинало подпевать огню. Фермерша с фермером меня не гнали и я обжился в лавочке. Я пробовал все барабанчики. Один вообще не звучал - и он достанется еще большему мудаку, чем я, открывшему его глухоту. Но долго в лавочке не засидишься. Ты должен что-то дать людям - купить побрякушку, сказать пару слов, иначе пространство начинает тебя выталкивать. Я просто встал и ушел.
И, оказалось, что всего в двух грязевых лужах от нас стоит прекрасный караван. Это была стоянка грузовиков всех расцветок, образовывавших свои внутренние пространства, замкнутые дворики, где горели костры и сидели компании, но один из грузовиков своим фанерным задом с объявлениями о стрижке выходил прямо на поворот нашей грязевой улочки. Там заправляла феноменальная женщина. Открывая заднюю дверь своей фанерной избушки на колесах, она спрыгивала к костру в обтягивающих штанах, с кольцами по всем ушам и обольстительной прической: почти незаметный гребень в полпальца на почти выбритом черепе, усеянном космическими блестками. Она была очень бойкая, женщина Роз (так ее звали - Роз), хайрдрессерша, то бишь парикмахерша, ставившая фермерам ирокезы и раскрашивавшая их во все цвета радуги. Ребята, я не помню уже во что она была одета, потому что всех одежд было столько, что все они сейчас улетучились как психоделический сон.
Никто так не одевается как англичанин в стране дураков. В городах эти типы порой уродливы как порождение Зубов Дракона Города Желтого Дьявола, но на карнавале все ирокезы, лисьи хвосты, тесемочки, кольца во всех ноздрях и во всех ушных раковинах, цветастые ведьминские волосья, космы, патлы, косички, косицы и просто комья засохшей грязи на головах, все это взрывается каким-то фейерверком, каждый раз сбивая тебя с толку. Пиджаки, заколки, юбки, прически, Индия, Китай, Мексика, скинхэды и модные фермеры, космические девочки и панкуши, то есть суки в драных колготках облепленных грязью, и конечно семьи, почтенные семейства олдовых панков, с детьми в пластиковых колясках с зелено-розовыми ирокезами, проезжающие мимо негров, одетых всех как один в защитные комбинезоны цвета хаки.
У каравана горел костер и курился гашиш. Сначала я высушил штаны, согрел грудь, прокашлялся как следует, потом притащил спальник и почти высушил его, и оказалось, что жить можно и даже нужно. Костер оказался спасительным. И у меня оказалась палатка, потому что Титы ушли спать в машину. Сражение с природой было выиграно.

Для британца Гластонбьюри такая же гордость как изобретение футбола, как традиционный английский фиш-н-чипс (рыба с картошкой). Британец горд, что это одно из чудес света имеет место быть на его земле. И это очень мастштабное чудо. Это тотальная смена времени, которое начинает плыть во все стороны сразу. Это самый грандиозный в мире Рок- Карнавал, в духе воспетых русским филологом и ученым М.М.Бахтиным средневековых действ, полная дурь, полное опизденение коров и людей, всего на свете, при уровне современной технологии, уносящей тебя в космос звуков, и наркотиков, меняющих твою химию по мановению волшебной палочки.
Со времен Битлз и Сида Баррета, британец не перестает экспериментировать с наркотиками, и он достиг немалых успехов в своей внутренней инженерии. Но основных наркотика все-таки два - пиво и гашиш. Рядом с ними идут марихуана (африканский буш, Джамайкская ганджа и самая улетная трава - сканк, зеленые цветочки с бронзовыми прожилками, пахнущие как ничто другое на свете), затем сидр, потом вино и водка, текила и виски, и дальше уже идут враги народа ЛСД , Экстази, кетамин и спид, область чистой науки, куда я запретил себе соваться раз и навсегда. Я оперся на так называемое Натуральное Экстази из трав, изобретенное одним голландцем и легализованное в Британии. Это очень хороший наркотик. Это просто энергетическая вставка и стоит она всего пятерку. Сильное стоит восемь.
Но изначально Гластонбьири - это просто ферма, с навозом, сеном, ревущими тракторами, бабами и мужиками. В том-то все и дело, что это абсолютно реальная ферма, которая никуда не пропадает несмотря на килотонны звука, парад планет, племенные раскраски, друидские колпаки. Мы на ферме, ребята. Фактически, мы дома.
Ферма - самое лучшее место для коллективного вылета в космос, потому что любой город - это западло. В городе можно запереться в клубе, но все равно ты будешь ощущать себя немного в загоне как та корова. В городе правит вуду - магия замкнутого пространства. Настоящий космический аэродром строится только под открытым небом. Вечный прообраз такого фестиваля впервые был создан на Вудстоке в 1969, и тогда же он был назван всемирным событием, меняющим течение цивилизации. Но через несколько месяцев в конце 1969 состоится Алтамонт с его кровавой драмой, которая поставит под вопрос богоугодность таких фестивалей вообще.
Причиной алтамонсткой трагедии стало само секьюрити - Ангелы Ада, нанятые Роллинг Стоунз в качестве охраны и опьяневшие от власти. C тех пор вопрос секьюрити, то есть вопрос власти, стал основным вопросом психоделической революции.
Мистер Эвис сразу же столкнулся с Ангелами, предложившими ему свои услуги на первом же фестивале в 1971-м, и когда он ответил "нет", они сожгли его фургон. И он пошел другим путем. Секьюрити вообще не было на фестивале. Полиция ездила в автомобилях, за стеклами, не показываясь на люди. Всем работникам охраны был строго-настрого дан наказ: не ломать народу кайфов. Не гнать лишнюю волну.
Ребята бросали куски мада на сцену, бросались в охранников, но ответа им не было. Давай еще, сказал здоровенный верзила из охраны, получив в плечо куском мада.
Секьюрити не просто вело себя корректно, оно создавало впечатление, что его просто нет. Это были святые люди с самой здоровой нервной системой.

Две главные сцены, два поля, назывались Сцена Пирамида и Другая Сцена. Основная масса толпилась там, но ребята, за редкими исключениями, там играла одна группа. Барабанщик колошматил по всем барабанам, гитарист терзал гитару, бас бил по струнам, вокалист орал песню. NME посвятило четыре страницы обзору выступлений этой группы музыкантов, я постараюсь быть короче. Жаль, что я не видел Radiohead и Prodidgy. Возможно, они бы добавили колорита в общую картину.
Главная сцена называлась Джаз и Мировая Музыка: там шел парад мировых музык, но в основном это была черная сцена: афро-фолк, фанк, хип-хоп, эйсид-джаз, реггей. Там я и пустил слабый корень. Там пыхтели самый пахучий сканк. Там не было первомайского ажиотажа главных сцен и народ просто балдел себе потихоньку, чувствуя себя дома.
Дэнс-тент, прокуренный от основания до макушки, я полюбил, но не очень. Там тоже играла одна группа: тох-тибидох. Еще был тент под названием Авалон, Акустическая Сцена, Театр, Цирк, Зеленые Игрища с факелами. Все это я пропустил. Я не мог разорваться на 10 частей. Гластонбьюри - это Британия, играющая всеми цветами радуги, которая снова правит всеми морями, пытаясь напустить в свое пространство ВЕСЬ МИР. Одновременно, это анархическая вольница сельского населения Британии.
И Вилли Шекспир, вывороченный наизнанку, будет плавать кверху брюхом в навозно-грязевой жиже, вибрируя под техно-музыку. Ебать-колотить!
Ребята, одна маленькая карнавальная картинка. Лэди и джентльмены, сошедшие с обложки Сержанта Пеппера, рассевшись на роскошном диване у костра, пьют текилу из маленькой рюмочки, закуривая гашишем и сканком. Гашиш прет в одну сторону, сканк подбрасывает во облацы, где сознание начинает делиться на части, на текиле ты приземляешься, но ненадолго, потому что рюмочка испаряется в тебе за считанные минуты, но горячий коффеек входит винтом, а новый сканк, который пахнет на милю, выкуренный из трубочки, просто отпиливает тебе полголовы, чтобы вдруг туда въехало колесо Камаза с комьями грязи.
Диванчик, подвинутый Камазом, подвигается на полшага - к костру. Но этого достаточно, чтобы лэди и джентльмены слегка зашевелились. WHAT THE FUCK. Они оборачиваются и видят этот самый настоящий ФАК - колесо тягача, въехавшее на повороте в их роскошный диван. Спрыгнувший водитель приносит тысячу извинений. Удолбанный народ лениво встает с дивана, постепенно оживляется и под гики, крики и свист толкает удолбанного фермера. Все плюхаются на диван без сил как после тяжелого рабочего дня. У кого еще остался хэш?
Нет, больше нельзя. Иначе можно не встать с дивана.
И тот кто не вставал с дивана, был таким же центром фестиваля как группа Продиджи. В рот она ебись.

П Я Т Н И Ц А

Как я ждал Нила Янга, объявленного главным человеком фестиваля еще зимой. Но Нилыч, мастеря себе сочный гамбургер, отрезал себе кусок большого пальца вместо ветчины. Поначалу он этого не заметил, задумчиво глядя в даль своего каньона, усеянную бизонами. Но внезапно он очнулся: FUCK. Ебааать! FUCKING HELL. Вот жизнь ебаная! Опять на фестиваль не поеду!.
И действительно это была непоправимая весть: Нил Янг отхватил полпальца и на гитаре ему играть практически нечем. Поэтому он остается у себя на ферме с бизонами. Но дух Нила Янга был везде. Его могучий рок-н-ролл уже рассказал про эту жизнь все, выведя эту музыку из тесноты стилевых излишеств и модных извращений, возвратя ей ее грубую простоту. Все здесь было так как задумал Нилыч: палатки, звезды, прорезавшиеся к третьему дню, штормовки, грузовики, костры, племена, племена...
Нил Янг не просто воспел все это в "Покахонас", он был всем Гластонбьюри более 30-ти лет, этот романтик бесконечного хайвея, олдовый хиппи, никогда не игравший в стиль, носивший рваные джинсы и считавший себя Шекспиром своего времени. "Жаль что я не траппер, пел он в "Покахонас" - и мне не спать с Покахонас и не узнать как она чувствует себя ранним утром на зеленой траве, на родине, которой нам не увидеть никогда". 100 акров Гластонбьюри были родиной всех бесприютных скитальцев, одним огромным ковчегом, приютившим все разрозненные племена.

Пятница бесспорно была самым длинным днем. Но поначалу в музыку было не воткнуться. ECHO AND THE BUNNYMEN играли свою десятилетнюю психоделическую занудь, обосравшись перед всем народом своим неприятием мада и обронив дурацкую ремарку по поводу денег, которых никогда не получит спонсор фестиваля Гринпис (мистер Эвис подает на них в суд, кстати).
Нигерийка NICOLETT, спевшая две замечательные песни на последнем альбоме Massive Attack, на которую я бежал по любви, оказалась просто взбалмошной черной истеричкой, хотя ребята зубоскаля поддавали настоящего жару на своих синтезаторах, но не суть, до FUN-DA-MENTAL несколько часов я плавал в полной прострации.
Фундаменталисты с первой же песни начали войну. Негрило, страшно тряся патлами и скандируя рэпы своего живота, посылал в зал энергию войны. Смерть вам суки. Смерть, смерть, - поддавал жару человек из ордена Кривого Полумесяца, жилистый воин ислама. Пакисы колошматили в барабаны. И когда негрило начал орать свою версию "Войны" Боба Марли, бросая в зал Война, Война, я получил в себя эту энергию войны, и на каждый его выпад отвечал ему ФАКом. Он меня не слышал, но я завелся как сумасшедший, стараясь докричаться до него из толпы. Смерть тебе, проклятый негрило. Получи свое назад.
От BECK'а я впервые немного отлетел, выкурив слабейший косячишко. Курить большой косяк на Бэке - трата священной травы. Потому что все понятно и так: Бэк демонстрировал нам вечный американский цирковой фургончик, взбодренный новыми ритмами, недавно изобретенными ниггером - Хип-Хоп. Очень простой ритм. Вложим его в свои компьютеры или в барабанщика - и вперед заре навстречу. Бэк взял мир тем же, чем Боб Дилан за 30 лет до него: психоделической поэзией, где сэндвичи и гаечные ключи мешаются с оранжевым рассветом и лунными каньонами. Бэк - интересный композитор, но ДиДжей Маггз гораздо интереснее, потому что Маггз курит более крутую траву и такое делает со звуком, что не делает никто. А Бэк уж не знаю что и курил, слушая в последнее время великих Cypress Hill и беря от их звуков кривляющихся чертенят многие идеи прямо себе в фургончик.
Балаганчик Бэка шел мимо яиц. Фактически, ему нужна была маленькая акустическая сцена. Где бы все слушали его поэзию-блядь. Но Бэк - шишка, и его личико с фальшивыми бакенбардами промелькнуло во всех журналах. Бэк продает очень много пластинок - и его позвали на Пирамидальную Сцену. И на "Looser" меня конечно пробрало: убей меня сука за то, что я неудачник. Хит хитов последних двух лет. На самом деле без ругани: просто грустная констатация неопровержимого факта, спетая заунывно, в затяжном блюзовом сне. Пиздец мне настал ребята.
Но Бэк сейчас гений, миллионер, владелец того Макдональдса, в котором еще несколько лет назад он мыл посуду, и он вынужден лицедействовать. Играть в дурачка, в невротика, в лузера. И пиздец крадется с другой стороны. Шоу-бизнес крепко схватил его за задницу, и сколько не разыгрывай из себя ковбоя, все равно дядюшка Сэм, мистер Бак собственноручно, просто позовет тебя пальчиком и ты подойдешь к нему. Мистер Бак даже не пошевелится, он просто пошевелит пальцем. Подойди ко мне, сынок. И Мистер Бэк, делая первый шаг навстречу мистеру Баку, заранее проигрывает эту партию. После гениального второго блюзового альбома One Foot In The Grave (вообще никак не оцененного в Англии), он сделал две коммерческих залепухи, как бы ни хвалили их все эти пидора из ебаного нью-музыкаль-экспрессо.
Бэк словно чего-то недоигрывал, хотя порой откидывал очень смешные музыкальные штуки. Да и хуй с ним. Я могу хвастаться перед потомством, что видел гения (а он правда гений американской песни), но вот фургончик-то его подзастрял блядь в гластонбьюрском маде. И вот зачем понадобился SUPERGRASS - бесспорно самый бодрый английский бэнд. Поднять всех на две затяжки вверх.
Фактически, эта группа и есть Бритпоп. Конечно, Оазис массивнее, но Суперграсс резвее. И какое название - Супертрава. Коротко и ясно. И никто из их сраных групп так не гармонирует с лучшим что есть в Британии - зелеными газонами, травой, зеленью. И какое под них идет разгуляево в пабе ближе к вечеру. Лидеру группы Гэзу Отец подарил способность уникальную - писать летящие мелодии, которыми всегда был славен лучший Бритпоп, и их мелодику может оценить только Бурлака, специалист в мелодике.
И ребята из Оксфорда, играя втроем, развили настоящую скорость игры, с барабанами, забегающими вперед, резкими сменами ритмов. Песню о том как его повязали менты за траву Гэз посвятил всей тайной нарко-полиции, находящейся в толпе.
Суперграсс, попав в яйца, дал почувствовать: ты еще очень молодой человек. Будущее за нами. Пошли они все на хуй.

SMASHING PUMPKINS
Джазовый барабанщик по образованию, длинноволосый Чемберлен, похожий на слугу дьявола, был ответственен за треть успеха Smashing Pumpkins. Чемберлен прорубил что такое грандж как ни один барабанщик и вдохнул в него сумасшедшие джазовые фантазии, сыгранные на пределе скорости. Чемберлен мог играть очень романтически и сравниться с ним из стариков может только великий Джон Бонэм. Но Чемберлен крепко сидел на героине. Героин был его бешеной лошадкой (героин на слэнге - лошадка) которая довела группу до бешенства их последнего альбома НОЛЬ, от героина помер его собрат по игле клавишник группы. Билли Корган очень дорожил Чемберленом и знал что второго такого барабанщика на свете нет. Билли уволил Чемберлена. Билли - великий диктатор. "Смерть тебе проклятый Чемберлен,- сказал Билли, - ты довел коллектив до разложения".
И пока Чемберлен решает героиновую проблему, которая возможно неразрешима, за него стучил новый барабанщик - тупее, проще, топорнее в двести тысяч раз, но для Билли он достаточен. Билли вылетает на своей гитаре, подлинный маэстро гранджа, гений соло-гитары, прошедший выучку у припадочного эпилептика Нила Янга, непревзойденного соло-гитариста. Билли играет просто и гениально, ибо источник его музыки - страдание. Ему не надо ничего выдумывать. Хотя, конечно, критик во мне вынужден признать, что великая полифония их "Сиамских Снов" без Чемберлена уже недостижима.
Тыквы вышли в черных пиджаках и галстуках как классики нового тысячелетия. Не сказав ни слова, они заиграли и на каменном голом черепе Билли не отразилось ничего. Это было даже не лицо - а просто череп. Но сразу пошел такой пер, что меня начало переворачивать. Это был самый высоченный мой пик за весь фестиваль. Давно уже я так не открывался и не отрывался.
Я услышал Курта Кобейна, настоящую проклятую гитару Курта, сыгранную гитарой Билли Коргана. Они были реальные соперники еще в 91-м, когда Курт увел у Билли эту ебаную продавшицу из мясо-молочного отдела, Кортни Факин Лав, и Билли, крупнейший музыкальный гений поколения, стал учиться у Курта играть просто, выжимая максимум отчаяния из гитары. Так вот, когда я услышал Курта, я опизденел. Я двинулся вперед, но вся толпа двинулась вперед, потом качнулась влево и вправо, и открылось море. Море распахнулось во все стороны горизонта - ты был посреди него. Билли пел о любви, с такой силой, что все пробки повылетели за первое мгновение. И когда вдарил грандж - толпа пошла беситься. Девки начали терять сознание. Их поднимали на руки и пронося по морю рук, сбрасывали богатырям-дружинникам. Пилот за пилотом уходили по рукам. В основном это были тинейджерки, которых начинало реально тошнить, у них закатывались глаза, их распирал экстаз, и они знаком показывали наверх, без сил падая на руки ребят, которые их подкидывали. Фермер с грязной харей лез в тот же рай, но его так и не смогли поднять и кованым сапогом его угораздило в чью-то голову. Это было неважно. Группа измазанных грязью олдовых хиппи ворвалась в толпу с криками - они прорубили Тыкв. Они рвались к сцене, по пути измазывая всех грязью. Но и это было не так важно как охваченная паникой девушка, у которой ноги намертво завязли в глине. Она страшно завопила и опытный гранджер начал оцеплять девушку, защищая ее от толпы, чтобы она смогла вытащить ноги, мы сделали полукруг, и она, вырвав ноги и оставив ботинки в грязи, дала быстрого пилота. Страх начал расти, потому что ноги реально увязали в дьявольской жиже, словно в ЛСД. Одна негритянка была в ужасе, стреляя глазами, она явно не ожидала такого разворота, но для меня это было спасением, и прыгая на нее я ее обнюхивал, вдыхая ароматы африканских снадобий любви. Очень люблю ароматы черных баб. Но ноги продолжали вязнуть, у меня, у всех, и паника росла. Но внезапно Билли Корган переключался на медляки, народ начинал качаться как море и все становилось предельно ясно: ты свободен как птица.
Тыквы играли новые вещи и кажется, их следующий альбом грозит выйти гениальным.
После Тыкв я вылетел со сцены как воздушный шар. Встретив по дороге приятелей, английскую чету, я влетел в них, расставил в них все по местам, и полетел на МASSIVE ATTACK.

МА - это бристольская саунд-система, создавшая особую модель Джамайки, затонувшую в Британии, некое подводное реггей, грустящее в иных северных широтах. (В библиотеке им. Маркуса Гарви я нашел их в отделе Реггей - и так оно и есть!) Это три человека - два черных и белый - которые расставили ручки своих пультов так, что все зазвучало магически. Эти люди ничего не поют, они приглашают других артистов в свою систему и их выбор говорит только об их чуткости: Хорейс Энди, Шара Нельсон, Николетт, Трейси Хорн - все это очень особые люди, со своей изюминкой. Вот уже несколько лет МА звучат везде: из колонок модных магазинов (их постоянно крутит негритянка в лавке свитеров), в кафешке на одной из крыш Портобелло-роад, в магазине Верджин-мегасто, на камденском рынке, и даже в Финсбьюри парк в качестве разогрева к Dreadzone. МА есть в каждом доме, где хоть одно ухо слышит музыку, и их печальные песни можно назвать саундтреком этого неизгадимо печального времени.
Их критиковали за статичность их концертов, которым никак не развернуться в праздник, но в Гластонбьюри они поднатужились, набрали живых музыкантов, собрали всех своих артистов и выдали абсолютно чумовое шоу. Народ не безмолвствовал. Народ веселился. Одна беда: к 2-м часам ночи я уже ни черта не соображал. Я залил весь свой пожар замечательным напитком Сангрия, известным в России по литровым пузатым бутылкам, и дошел до полной кондиции. Помню лишь одно: МА - это очень внутренняя вещь, и Машрум, 3-Ди и Дэдди Джи ходили по сцене как по своей снятой на троих квартире, куда они запустили целое парти, переговаривались, чувствуя всех остальных, и музыкантов и публику, у себя в гостях. Им не нужно было подпрыгивать, подбадривать народ, улюлюкать и рвать рубахи, они просто завели свою машину магическим ключиком - который есть только у них - и кажется сами немного скучали.
"МА - самые лучшие", сказал мне человек, показав большой палец, но я уже ничего не соображал. Во мне не осталось ни грамма личной силы.

С У Б Б О Т А

Ребята, я проснулся очень поздно, потому что выспаться нужно было капитально. Но какая-то сила понесла меня к ближайшей сцене, и приближаясь я понял почему я туда рванул: 60Ft Dolls играли "Anarchy In the U.K." Народ почти безмолвствовал и я пошел на них войной один, расталкивая этих скисших факеров и вопя победную песнь: Анархия! Ребята, впервые за полгода своей жизни в Британии я услышал настоящий панк. Панку, признаться, пиздец настал окончательно и бесповоротно в Британии. Sex Pistols, Clash, Buzzcocks - это сейчас некое забытое средневековье, темное прошлое, к которому нет возврата. Нигде я не слышал панков в публичных местах Лондона. Я слышал Битлз и Стоунз, черный фанк, соул, джаз, реггей, я слышал тяжелый металл и готик-рок, но я не слышал того натурального панка, которым вошел в историю Лондон 70-х. И знаете почему? Потому что последняя панк-группа Британии Manic Street Preachers при жизни Ричи Маника явила собой такой панк, что всем стало просто жутко. Жутко, страшно и очень не по себе. Ричи проорал последнюю песнь мироотрицания так, что большая публика отвернулась от панка. Он закончил идею панка. У Маников много фэнов - но все они сидят по норам. После исчезновения Ричи (который по слухам в Индии, но скорее всего в земле сырой) группа записывает поп-альбом, предавая идею панка, и становится одной из фасадных групп Бритпопа.
Есть еще одна причина: недавний тур возрожденных Пистолз под названием Презренный Металл потешил народ изрядно, но убил эту легенду.
Так вот, когда я услышал как шотландцы мочат Анархию, я встал на дыбы. Я глотнул динамита. Я бросился танцевать пого и орал как бешеный. Но фактически я был один среди таких же эпизодических одиночек. Потому что ИМ удалось-таки убить панк-рок. Но пиратский дух Джонни Роттена сумел застолбить себе место в Гластонбьюри. Флаг был водружен.
Так началась Суббота. Потом несколько часов играла какая-то одна факин-группа, пока я не достиг GALLIANO.
Скажу я, что музыка была там везде, но у каждого был в ней свой путь. Роз стригла фермеров у своего фургончика, пританцовывая под космическое техно. Другие сидели рядом у костра в дыму, в гашише, в сканке и гандже, слушая друг друга под магнитофон и соображая что-то отрывками. Другие просидели в прокуренном травами дэнс-палатке, слушая техно. Продавщицы фиш-н-чипс плясали под бодрые танцульки космических пришельцев. Тох-тибидох, тибидох-тох-тох, как сказал Тит. Джамайка 60-х играла из другой палатки. Другие сидели и слушали акустическую музыку под тентом. Две большие сцены напоминали праздник Первомай, но самой крутой была сцена Джаз и Мир. Я бы назвал ее Groove Stage.
Галлиано - настоящие груверы. Галлиано вынули тебя из мада на полступни и пустили в танец. Их музыка называется эйсид-джаз, но я бы назвал ее просто фанк, играемый по заветам лучших мастеров, таких как Слай и Джордж Клинтон. Галлиано устроили фирменную фанковую круговерть, когда концерт с публикой любого количества становится уютной фанкоделической вечеринкой. И ко мне приплыло одно Лицо из Лондона.
Это был очень странный человек с копной длинных волос, высокий, с перламутровыми глазами и несказанно тихий. Впервые мы встретили его со Стасом (менеджером приехавшего в Лондон Аквариума) в самом мерзейшем пидорском гадюшнике на Чаринг Кросс под названием Хэвэн, где он был похож на нас, бродя с потухшим видом. Мы хотели к нему подойти, но не вышло. Я решил подойти к нему сейчас. Но он отпрянул. "Нет, сказал он,- я не был в Лондоне" - и буквально убежал от меня. Кажется, он плохо говорил по-английски. Он определенно наврал - он просто испугался контакта с человеком. Странно, странно. Хуй с ним. Я выбрал глазами негритянку, прилег к ней и разговорился. Но та приехала с герлфрендом. Герлфренд (рыжая сука) зло на меня зыркнул, забил крепкий косяк, мне не предложил, и вместе они улетели от меня навсегда.

А Ф Р О - К Е Л Ь Т С К А Я С А У Н Д - С И С Т Е М А
Признаться, злой на распиздяйство отставшей на час джаз-сцены, сбившей мне весь график, я готов был убежать на Кулу Шэйкера. Но я дождался-таки AFRO-CELT SOUND SУSTEM и с первых же бонгов я понял: сейчас начнется настоящая магия.
Это была бесспорно лучшая музыка фестиваля. Растаманский Заян, наконец, побратался с кельтским Авалоном. Я никогда не слышал такой музыки. Объединяя мистические традиции двух полушарий, северного и южного, они приводили к праистоку музыки вообще.
Тон задавали кельты - урчащие дуделки, многообразие струнных, мистический инструмент диджери-ду, заводной гармошечный трень-брень в стиле Погз, но все это внутри барабанного гула Африки. Это было как качели, как два типа музык, вступивших в единоборство, но не поглощающих друг друга, а открывающих внутри себя все новые и новые грани. Две равноценных мифологии, не теряя себя, вступили друг в друга, создав нечто грандиозное. Ирландские саги, водруженный на гору барабанного гула. Порой Африка побеждала и барабанные соло вытрясывали из тебя все остатки разума. Но вот наступал штиль, вступал кельтский вокал, и все плыли в Страну Блаженных, где, постепенно раскачиваясь, начинались ирландские пляски, настроение галдящего вечернего паба, но внутри уже тихонько начинали стучать конги, постепенно вырастая в новый барабанный ком. Перло всех: кельтов заводил барабан, а афры чумели от Авалона, афров распирало на части и они бегали по сцене, не зная куда деваться, напоминая пляски опричников из "Ивана Грозного" Эйзенштейна - один в белых одеждах отплясывал гопака, а другой... другой был настоящим духом фестиваля.
Он играл на большом струнном инструменте по имени кора, основанием уперев под свой живот. Инструмент представлял из себя громадный голубой хуй с одним большим яйцом. Вероятно, так и было задумано. Голубой Хуй, опущенный в народ и пощипываемый африканцем, издавал божественные звуки в духе какого-нибудь Генделя, понятого ритмически, то есть как барабан. Абсолютно потрясное соло, которое игралось специально в танцующий народ, и в ритм.
Впервые две традиции сошлись воедино, сплавив все свои инструменты в общий праздник, и знаете, эта музыка реально сблизила расы. Я даже приобнял танцевавшую рядом черную, но она быстро убежала к бойфренду. Но все стали поворачиваться лицом друг к другу, смотреть друг на друга, улыбаться, потому что для каждого что-то было в этой музыке.
Афрокельты, найдя общую землю, где север повернут на юг, а юг на север, а прошлое встречает будущее, образуя кольцо времени, на всех парах ворвались в новое тысячелетие, где если и будет звучать какая-то музыка, то это будет музыка единения мифов народов мира. Афрокельты связали всех и перекинули все мосты.

На PRIMAL SCREAM я бежал со всех ног, брызжа мадом в народ. Это моя личная группа, мое сокровище, и я его терял. Добежав до дэнс-тента, я понял, что к сцене мне не пролезть. Я начал продираться вперед, идя за другими первопроходцами, толкаясь, получая тычки обратно. Но я пролез только до середины этого гигантского шатра. Я уперся в татуированную спину американца и понял, что у этой скалы мое место.
Рrimal Scream - это один романтический шотландский юноша Бобби Гилеспи крайне эфемерного телосложения, который поет песни о любви, окруженный ломаными музыкальными пространствами. Это тайное тайных британской музыки.
Своим альбомом "Vanishing Point" они снова выбились в люди, по крайней мере, должны, судя по рекламе. Они взлетели в 1991 на "Screamadelica", самом многогранном опусе второй кислотной хаус-революции, связав рок-н-ролл с эйсид-хаусом и главное, найдя слова для описания невозможного.
Новый их сингл "Kowalski" заставил ждать этот альбом, который выходит только сейчас. И Primals лучше всех подготовились к Гластонбьюри, рекрутировав себе в звукорежиссеры Адриана Шервуда.
Адриан Шервуд - это гений, в одиночку создавший целый подвид музыки вокруг своей студии On-U Sound, что-то вроде электронно-психоделического даба. На окраине Лондона он сумел создать свою джамайкийскую заводь, взяв пример со студии Ли "Скрэч" Перри. Но как он вживую умеет плести из звуков кружева он продемонстрировал в Гластонбьюри. Это был полнейший улет. Звуки уносились вверх и сходились в верхушке этого шатра, сползая по стенам. Звуки обволакивали и крались меж людей. Танцевать было очень странно, потому что все кишело звуками, то задевая тебя, то проваливая в какую-то вакуумную яму, но моя американская скала двигалась, шатала меня и периодически получала легкого тумака. Бобби пел плохо, вероятно, у него было мало сил. Он был как чистый дух. Но на самой чудодейственной их песне со "Screamadelica" "Higher Than The Sun" я полетел.
Я долетел до макушки шатра, я облетел стены шатра, я побратался со всеми. Звуки закрутились меня таким образом, что я потерял точку сборки. Мне нужно было прийти в себя. Выйдя из-под тента, я направился куда глядели глаза. Я встал на холме, потом лег на спину и снизу смотрел на проходящие ноги, руки, головы и все это кружилось как в Колесе Сансары. И вдруг я услышал знакомые звуки. И Зимбра. И Зимбра.
Я тут же узнал эту песню 10-летней давности - это был Дэвид Бирн, заканчивавший свое выступление на Джаз-сцене. Я рванул к старику, который, давно разогнав свою группу, выдавал такие версии старых песен, что Talking Heads лучше бы их и не слушать.
Еще в 1984 на знаменитых гастролях Stop Making Sense Бирн понял, что гораздо веселее играть с блэками - лучше прет. И ТН рассыпались как карточный домик. С тех пор Бирн вырастил умопомрачительную музыку, доведя до совершенства старые песни, озвученные реальным мастерством десяти перкуссионистов и хором темнокожих красоток и оседлав своим тонким голоском эту лавину. И я опять оторвался как пушинка. Ребята, все это в один день.
В клаустрофобической палатке было откровенно гнусно. Просто нечего делать. Титы спешно катапультировались после полученного оргазма на группе Радиохэд. Я решил отпраздновать свой вылет в космос, запалив костер.
И я решил разжечь самый большой костер. Бабы-соседки не возражали (через полчаса вернутся их пьяные мужики и под стоэтажные факи заберут их вместе с палатками в ебучий Йоркшир), и я притащил коры, зеленых веток и поднял пламя в человеческий рост. Я разделся догола, попил кофия, умял с молоком все булки, и тут забрели уэльские ребята.
"Fucking Hell. I've never seen that fire." (Черт побери. Я никогда не видел такого пламени).
А я услышал запах: эти зеленые ветки пахли как сто ароматных палочек. Сравнительно с обычными кострами, где все и вся утопало в дыму, люди и мысли и сканк, мой костер пыхал ароматами Англии. Добро пожаловать, джентльмены.
Разговорились - и оказывается, Россия обломала одного братка, решившего начать у нас скромный бизнес и напоровшегося на бандитов. Ребята, сказал я, я живу в самой засраной стране, я ее люблю, конечно, но иногда мне нужно съездить в другие страны. Я прикован к земле как Лев Толстой. Мне не подняться с земли. Это чудо, что я очутился здесь. Я просто обманул ваше посольство.
Костер догорал, братки ушли, я допил зеленый чаек и нырнул под тент.

В О С К Р Е С Е Н Ь Е

Эрнест Ранглин, с которого я начал день, играл для двух десятков человек. Его гитара сплетала три рода музыки: блюз, ска и реггей, высекая звуки удивительные. Он отыграл в величайшем бэнде всех времен и народов, the Scatalites, он записывался с Бобом Марли и с Ли Скрэч Перри, старик-негр, считающийся изобретателем ска и одетый в строгие одежды в духе чикагских блюзменов. Он играл очень легко, переговариваясь с бассистом и барабанщиком, и впервые я почувствовал, что музыка - это просто часть жизни, такая же как приготовление завтрака из картошки и овощей. Эрнест растил ее всю жизнь и возник как старый приятель, отыграл свой блюз и откланялся.
Я побрел на Вэна Мориссона, потому что он - шишка немалая. Свой лучший альбом "Astral Weeks" Вэн записал в 1967 году и с тех пор он вырос в очень крупную фигуру: поэт-лауреат Премии им. Фрэнка Синатры, то есть насос беспредельный, музыкант, продающий миллионы пластинок, а также руководитель большого оркестра, изо всех сил аккомпанирующего его туманной кельтщине на предмет баб. Опять на сцену вышла Америка, вышколенные суперпрофессионалы, и Вэн в центре, одетый в традиционную шляпу и черный пиджак, дирижирующий своими музыкантами отрывистыми выстрелами руки с указательным пальцем. Блестящий мужчина в летах. Один из легиона ирландцев, осевших в Америке, сумевший добиться всего. Но, ребята, оркестр играл бледную копию Джеймса Брауна периода его знаменитых концертов в театре Апполо. С той разницей, что у Брауна все ходило ходуном, у Брауна шла истерика тела, а Вэн отсек все лишнее, лезущее наугад, и задал оркестру свою меру, прищелкнув пальцами: играйте под меня. В какой-то момент меня заебал Вэн Мориссон, потому что я вдруг понял, что его ритм не качает, а наводит меня на очень грустные думы о первой жене, и я стал месить босыми ногами глину под собой. Вэн о чем-то стонал, но я его отказывался слушать, поглощенный творчеством: я лепил скульптуру. Скульптура называлась Шаги Гиганта.
Вэн с оркестром начали скандировать "Джеймс Браун, Джеймс Браун" и я понял, что я был прав: дух похотливого быка Джеймса Брауна возник в Гластонбьюри, идя по низам. Браун - это самый мощный титан черной музыки, в одиночку создавший два независимых жанра - соул и фанк, и его дух пустил меня в пляс, но в какой-то момент я понял, что это просто чучело Крестного Отца, выставленное напоказ сопливым оркестром Вэна. Ладно, хватит, сказал я, Вэн заебал. Но дух похотливого старика Джеймса Брауна мужчина Вэн Мориссон сумел-таки вызвать в Гластонбьюри и какой я почувствовал прилив сексуальной энергии, и , ребята, продравшись сквозь толпы, я опять встретил эту негритянку.
Первый раз я встретил ее в грязевых топях Четверга. Она бродила в защитном комбинезоне как шпион, одна, без друзей, подруг и бойфрендов, выкатив свои круглые шары на мад. Она двигалась с изяществом кошки, плавно, делая непредсказуемые повороты. Отлов негритянок - одна из задач моего пребывания в королевстве и я начал брать ее след, но быстро потерял его, спеша по своим проблемам. Растворилась в грязи одна - другая уже зовет в грязь и юность все равно моя пройдет. Но, ребята, в 150-тысячной толпе я увидел ее снова. Она ходила по лавкам, присматриваясь к еде, к товарам, огибала людей, и я встал на ее след как мне казалось очень твердо, но вжик - и она ушмыгнула в одну секунду. Где она? Где она блин?- закричал я. Я побежал вперед, я побежал назад, но ее не было уже нигде. Путь негритянки в джунглях Гластонбьюри - это тайна тайн. Но это и была любовная драма, спетая Вэном и всеми грязными стариками до него. Это было чудесное видение, коснувшееся сердца и улетучившееся как туман. Меня снова пронзила стрела страдания, только что воспетая Вэном. Я был готов завыть от горя и улегся на грязную траву возле колонки с Бобом Марли и тут в меня пошло лекарство. Кайфы солнечной Джамайки. Но все равно было очень печально - она исчезла. На фиг мне усрались эти дурни THE JUNGLE BROTHERS вместе с факин ЛЮЧИАНО...
Но все равно надо было шагать дальше. Меня звали духи хип-хопа. Я побрел на джаз-сцену.
Хип-хоп - это такой особый баскетбол. Делай как я. Делай как я. Шагай со мной в ногу. Раз-два, раз-два. Я говорю - Джунгли. Ты говоришь - Брат. Джунгли - Брат. Джунгли - Брат.
Одетые в защитную униформу, Братья по Джунглям, Толстый и Длинный, включив себе в поддержку немудреную ритмовку, маршировали как на разминке в спортзале. Они ссорились друг с другом, они дурачились, ерничали, строили рожи, путались в микрофонных проводах, обращаясь с микрофоном как с игрушкой, они нападали на публику - "кажется этот козел нас не понимает, пошел ты на хуй, эй ты, ублюдок, я еще до тебя доберусь, иди, иди сюда, сейчас я дам тебе прикурить" - и все они делали в ритм, прыг-скок, прыг-скок, заряжая тебя собой как от батарейки.
Их философия была проста: все мы живем в джунглях, и все мы - братья по джунглям. Смотри в оба, приятель. Мы идем через джунгли. Здесь не может быть друзей или врагов, поэтому будь мне братом, а если не хочешь - ты сейчас просто получишь пизды. Раз-два, раз-два. Я говорю - Джунгли, вы говорите - Брат. Джунгли - Брат... ЭЭЭЭЭ, я вас ни хуя не слышу - и он кривил мерзкую гримасу - еще раз - Джунгли - Брат - разражалась толпа, но ниггера было не так просто удовлетворить. Еще раз: Джунгли - Брат. А теперь - Делайте Шум. Шум, шум. Кто во что горазд. Больше шума. Мы хотим чтоб вы шумели. Мы устали выделываться вдвоем.
Все шло в ритм, они не сбивались, они могли пропиздоболить минут 10, но снова возвращались на трэк. Они заставляли зал идти с ними в ногу - и только так ты сам становился участником действа. Хип-хоп или рэп - самая массовая культура черных Америки, и энциклопедическая Англия, всегда старавшаяся отделить зерна от плевел и найти подлинные жемчужины жанра, будь то Public Enemy, De La Soul или Arrested Development, сейчас очень надеется на JUNGLE BROTHERS как на спасителей хип-хопа от рук криминогенных элементов. Но хип-хоп - очень жестокий бизнес, в котором крутятся миллиарды долларов, это культура выскочек, это вечная гонка с преследованием, пожирающая таланты. Вспомним недавнюю драму, разразившуюся в Америке - двух покойников Шакура Тупака и Ноторайеса Бига, которые просто перестреляли друг дружку. Из-за баб и из-за денег.
Но они очень смешные, Братья По Джунглям, дурилки картонные, и я их буду помнить, потому что через них я врубился в настоящий американский хип-хоп.
Признаться, черным было несладко на фестивале, и, одетые в униформу десантников, казалось, они приехали во вьетнамские джунгли. Они были откровенным меньшинством на фестивале и ненавидели мад. Они возникали у палаток как черти, навязывая тебе ЛСД и Экстази. Они сидели на каменном мостике, кидая в ночь выкрики - Трип, Трип, Продаю Трип. Они сверкали глазищами и оскаленными зубьями. Они были партизанами во вражеском племени. Их женщины бродили партизанками. Более-менее солидные подразделения составляли только отряд Джамайкской столовки и комьюнити камденских марихуана-диллеров.

Передвижная столовка Ital Cook (чистая еда) - это был пиздец. Я вылетел из данс-тента, взведенный техно, и тут мне предстал этот Заян: бабыньки плавали в полнейшей прострации, медленно передавая друг другу лепешки, удолбанный негрило мучительно вглядывался в незнакомую ассигнацию и казался абсолютно пустым как шоколадный мишка-на-севере, в кухне было чуть более оживленнее, но и там очень хотели спать. Посреди всеобщего фейерверка плавал отъехавший растаманский остров, и немногие к нему приставали - это была другая планета. Рядом летали чипсы, лилось пиво, а здесь ты заставал себя на том, что ты исчезаешь в каком-то тягучем сне. На хуй, на хуй - я бежал на концерт, который уже где-то начался.
И на самом деле черным мавафакерам было на что обижаться: им выделили клочок земли размером с почтовую марку. Единственный островок реггей назывался Джаз и Мировая музыка. Сравнительно с предыдущим фестивалем в Брайтоне, где я наконец наслушался настоящего живого Реггей, Даба, Фанка, Рэпа, Гластонбьюри проигрывал по всем статьям, и кажется мистер Эвис всерьез недооценивает всемирную миссию реггей. На Реггей покоится добрая половина современной поп-музыки. Потому что все техно - это упрощенный даб. На крохотных Джамайкских студиях начала 70-х такими людьми как Ли Перри и Король Табби были уже придуманы все те космические эффекты, которые закрутит современная дискотека, иначе техно. Ли Скрэч Перри выдумал эмбиент на своем четырехканалнике в трущобах Кингстона на студии под названием Черная Арка, расщепляя, распыляя тарелочные удары и уводя гитарный чес в открытые небеса. Именно тогда музыкальный космос распахнулся еще на одно измерение. Планка была поднята. И белая музыка пустила туда свои НЛО, девочки придумали цветные косички, серебряные штаны, светящиеся браслеты и часики, космос был окончательно завоеван орбитальным техно, которое устроилось на редкость комфортно. Но само это небо первые продрали растаманы в своих дабах (инструментальных версиях реггей-песенок).
Современное космическое техно утеряло вязкий бит даба, но добавила заводки, то есть спида и кетамина, облагородило дикие Джамайкские шипы и свисты, уложив их в форму научной фантастики, иначе Эмбиент, обкурило всех толкиническими палочками, создало некую округлую закольцованную форму. И эти космические девочки и мальчики, для которых танец стал такой же религией как и для черных их дабовые саунд-системы, со своей мифологией, цветными волосьями, светящимися в ночи знаками и дугами, они и есть новое поколение хиппи в Британии. Пожалуй, лучшая музыка, которую я от низ слышал - Dreadzone.
Корневой Джамайкский реггей представлял Лючиано, первый человек в Англии по продаже пластинок. Его "Messenger" в полной мере сохраняет пряную Джамайку и сам он - певец народный, и удивительный артист в духе великих Burning Spear u Culture, выступающий в белых одеждах с золоченым теремком на голове, повязанным тесемкой - и какие он отмачивает сальто.
"У меня было видение,- пел Лючиано, - и я видел, что черные и белые живут в мире". И все народы, распри позабыв, в единую семью объединялись.
Ребята, у всех черных разный цвет кожи. И чем темнее у тебя кожа - тем дальше ты отстоишь от ебаной цивилизации и ебучего общества потребления. Тебе тяжелее всех. Ты дальше всех отписан от вавилонской жизни, которую придумал белый человек. Это гораздо серьезнее, чем плохой английский: это клеймо. Вглядевшись в толпу с первых рядов я увидел двух гуталиновых братков, сверкнувших в этих джунглях, и пошел с ними на встречу. Они были фанами Лючиано, которые бежали с задних рядов пожать ему руку. Они были жуткие и держались очень отстраненно. Я что-то им сказал и они мне протянули портрет Лючиано - "это тебе". Это были единственные их слова. Они были здесь в еще больших джунглях, чем у себя в Африке.
Подписав мир с Африкой, я не знал что делать дальше. Я поперся на главную сцену слушать Bluetones и заценил их барабанщика, но долго я не выдержал. Эту группу я уже слышал сто раз. Белые так и не научились играть музыку, как ни старались все эти годы.
Вот и все, праздник закончился. Я слонялся по 50 гектарам земли. Творилась фантасмагория отъезда: люди, машины, палатки, все пришло в движение. Но поля пустели, открывая горизонты во все стороны света. Где-то там я и понял, что такое настоящий Гластонбьюрист. Гластонбьюрист - этот тот, кто, куда бы он ни шел, всегда стоит на месте, перекатывая планету под себя. Это очень особое состояние ума. Ты - центр земли и только в тебе точка опоры. Ты и есть космос.
Бредя по полю, я решил выйти на связь и пошел на флажок телефонной компании БиТи. Набирая номер, я поймался на том, что все это очень похоже на "Сталкера"Тарковского, когда в залитом подвале внезапно звонит телефон. Я был в космосе. Я набрал Данию. Оставьте свой мессэдж, сказали мне по-датски. "Людка, еб твою мать, ну ты дура, я же говорил тебе приезжай … !"
В караване пыхтели тысяча сто двадцать первый косяк. На нем я и отъехал в ночь, полную духов фестиваля. Я начал их даже считать: Секс Пистолз, Нил Янг, Джеймс Браун, Burning Spear, Курт Кобейн, Кухулин-воитель, Гигант, оставивший свой след близ Пирамидальной Сцены, Джордж Клинтон...

П О Н Е Д Е Л Ь Н И К В Т О Р Н И К С Р Е Д А

Наутро все что-то продавали, из последних сил все старались вывезти с праздника последний фунт. Хэш, хэш - ходили люди с воззваниями, сканк, сканк - говорили другие, марихуана, марихуана - бубнил я, стараясь достать денежки на обратный билет. Но я ничего не продал из трав, вот уже 3О лет рекламируемых реггей-музыкой. Эту траву всучила-таки мне Джамайка в последний день, застав меня в очень открытом состоянии. Зато я продал две банки пива, которые поутру принесли мне отъезжавшие уэльсцы. Фермер с трясущимися руками вынул свои паунды и тут же залил свой пожар.
Какой же я мудак, что истратил последние деньги на сканк! На что теперь я буду жрать? И я пошел по полю, устланному грудами мусора, где копошились люди, собаки, машины... Это был тот страшный капиталистический сон, который рисовала мне моя партия и правительство, и который я помню с детства - эти покосившиеся фургончики на фоне неизгладимой осени, дымящиеся кучи мусора, объедки, тенты, зубные щетки, спреи, пачки от сигарет, и копощашиеся в них люди. Вот где факин-коммунисты нашли эти нужные им кадры - в Гластонбьюри, в аккурат в Понедельник. Картины этого Апокалипсиса не укладывались в сознание - поля, усеянные помойкой, бескрайние как космос. Но скоро ты обживаешься, и сколько там всего интересного!
Спускаясь на дно Гластонбьюри, люди становятся братьями по помойке. Кого только не встретишь в этих бескрайних мусорных полях, но в основном это крепкие сбитые тетки, похожие на учительниц физкультуры, и небритая окольцованная молодежь. Кто делает бизнес, кто просто отъедается.
Я принес себе и в караван ящик молока, ящик яблок и апельсинов, я набрал макаронных супов, целые пачки печенья (варенья вот не нашел), прекрасные таблетки от кашля, десять абсолютно целых палаток, из которых под ветром надувал воздушные шары. Я пировал как Гаргантюа и Пантагрюэль. Я выпил все недопитое пиво и заел поджаренными на костре сосисками. Я слил молоко в один чан и засыпал туда все корнфлексы и хлебал его ебалом. Я ходил по кострам, ставил народу молоко, фрукты, печенье и съедал хлеба, масла, сахара. Я пил десятирной кофе с сухим молоком из огромной лохани. Я съел все. Но мне хотелось еще.
Длительные походы по помойке под серым небом, когда само пространство становится мусорным, давали представление о том, что случается после конца света. Наступает охуительное просветление. У тебя есть все. И ты не знаешь, что с этим делать.
И музыка продолжалась. Зайдя в один из шатров, я обнаружил там настраивающуюся группу. Исключая афрокельтов, это были две лучшие группы фестиваля, которых я узрел - Dubwiser и Kenguru Moon, сыгравшие без приглашения, сыгравшие потому, что этого требовала их музыкальная этика. В шатре пахло навозом и марихуаной. Народ плясал, допивал последнее пиво и несколько раз мне было видение, что я снова попал на дискотеку в деревню Лебяжье с той лишь разницей, что это были музыканты экстра класса. Музыка покоилась на фундаменте ритмов реггей, на котором восседала Англия друидов - опять этот урчащий в животе инструмент диджери-ду, гармошки, струнные, далекий вокал, звавший в Авалон.
Сидим у костра. Со мной по-английски разговаривает какой-то пьяный узбек, которого я абсолютно не понимаю. Здоровый похотливый негрило ластится к двум английским коровницам, сворачивая им косяк и протягивая пиво. Златовласая парочка мальчик-девочка улыбаются костру, а костер - им. Они еще не спустились на землю и очень хотят понять, что же здесь такое. Плюхается рядом фермер и начинает нести полную околесицу. Возникает бутылка вина, которая спотыкаясь бредет по кругу. И тут рядом со мной садится молодой человек с посохом в светлой холщовой накидке с большой серьгой в ухе. Он столь тих, что его появление я замечаю не сразу. Он медленно протягивает руку за бутылкой вина, медленно ее отдает. Он тих как глубочайшая пещера, в которой горит огонь. Я немного задумываюсь о нем, вхожу в его пещеру и меня подбрасывает в космос - этот человек уже тысячу раз перерос этот мир, он уже не здесь, он витает в облаках, ходит по друидским холмам, щупает посохом отжившую отгоревшую землю. От него исходит тихий свет как из бронзового ночника. Но мне надо идти дальше.
Возможно, это была моя ошибка, но я носился как ветер. Но я кое-что повидал. Я посидел на Магическом Холме.
Стоунхэдж - это самое святое место Англии, сохранившееся с античных времен: выложенные вкруг камни, когда-то бывшие Богом древнему человеку. Он находится недалеко от Гластонбьюри и до 94 там проводились ежегодные фестивали, но полиция их запретила, вероятно, из-за наркотиков. Модель Стоунхэдж была построена в Гластонбьюри: Круг Камней, внутри которых сидели люди, играли музыку, пели.
Дойти туда было непросто. Нужно было пройти по проезжей дороге, свернуть на Зеленые Поля где шло Шоу Зеленой Дороги и совершенно другой мир горел кострами, жонглировал факелами, танцевал под тентами. Но где-то стучали барабанчики, поверх Зеленых Полей, откуда-то с горы, и ты понимал, что до этой горы нужно дойти во что бы то ни стало.
В понедельник я позавтракал водкой со сканком. Водку с пивом и чипсами принесли уэльские ребята, с которыми мы жгли костер ночью и которые спешно уезжали домой. Я глотнул четверть бутылки и пошел к каравану. В караване пыхтели большую зеленую трубочку и я затянулся, прокашлявшись. Все поплыло - я перестал понимать кого бы то ни было и пошел куда глаза глядят. Машины, люди, дорога, рюкзаки - все было в движении, и все пришло в новое движение, все полетело. Я мало чего помню. Но я помню, что оказался на этом холме.
И он меня не пустил в себя. Там творилось что-то особенное, магия, мистика, медлительные барабанные перекаты. Я схватил барабан, постучал по нему и ушел. Ушел спать в палатку. Я был не готов.
Он пустил меня на следующий день - я увидел там человека, которого угощал марихуаной. Сев у костра, я тут же пустил корень, угостил народ молоком, мне дали тостов, поджаренных на костре. Там было три центральных человека. Негр с Уганды с красными глазищами бил по струнам и орал что-то вроде блюза, косматого такого, африканского, грудного. Он накачался пивом до невменяемости и лез ко всем разговаривать. Он нашел себя хорошую няню в лице гигантской негритянки с гигантской вздыбленной жопой, которая мазала ему сэндвичи. Понадобился кому-то доктор - и он заорал "Я - доктор, вич-доктор", что значит "маг", и на это я ему ответил, что я тоже - вич-доктор, но он схватил гитару и промычал песнь радости.
Другим центром был египтянин мексиканского происхождения, одетый в меха, увешанный серебром и амулетами, с убийственно красивыми глазами и медлетельностию в теле. Настоящий кочевник, объездивший мир, он не подпускал к себе мычащую Уганду и требовал от нее уважения к себе. Он просвещал девушек на предмет магии. Он царил в своем пространстве и я с ним сказал всего несколько слов, потому что сразу испортил отношения.
Дело в том, что он забивал в свой чиллах (кальян) грибы. Блядь, не выдержал я, это же трата, трата священного гриба... "Но на трип этого не хватит, - сказал он - этого мало". "Это до хуя, до хуя, ребята, давайте я вам сварю отварчик, на костре, все пропрутся", но они не послушались моей магии и выкурили машрумы. Он немного разозлился, потому что я вторгся в его магию. Но я знал, что моя магия круче. Что они просто дураки. Я попрощался с ним раз и навсегда, вписав его в свою книгу как волшебника-недоучку.
И тут мы наконец встретились с другим человеком. Он был по части баб. Он забрался на спину гигантской негритянки и елозил по ней, пока не свалился. Он совал свою голову ей между ног. Он целовался с другой австриячкой по имени Коринна. Он перетискал всех баб, и ему было все мало. Мы встретились глазами и он полез на меня.
"Эй, ты же хороший, - сказал он. -Ты самый лучший здесь, парень. Делай что хочешь. Не слушай никого. Твой путь открыт. Твоя чистота натуральна" - говорил он, беря меня за рубашку.
"Слушай, я просто весь день сегодня пью молоко".
"В тебе нет страха" - сказал он, смотря мне в глаза.
"Есть" - сказал я.
"Коринна тоже очень хорошая - и он схватил австриячку и подвел ее ко мне так, что мы чокнулись лбами, - Но ебать ее не надо".
Но как он меня порадовал. Это было чем-то вроде благословения холма камней. Слова эти были правдой, потому что к четвертому дню я чувствовал себя просто частью природы. Я сливался со звездами, с запахами, с почвой и перестал ощущать ограниченность своего тела в пространстве. Мне казалось, что я и тут, и там, и там, и еще вон там.
И тогда подъехал этот фургончик. Это было маленькое английское чудо - модель Джамайки эпохи ее расцвета, сконструированная британским Кулибиным. Это были шесть раскрашенных велосипедов, из которых была сооружена повозка, где из динамиков играло кельтское реггей, шары бились друг о друга, дети крутили холостые педали. Фургончик не сказал ни единого слова, но его явление невозможно было проигнорировать. Каждый из нас внезапно стал частичкой этого дорожного шоу. Я схватил барабанчик и подыграл черным кельтам. Детей подсадили на камни и они, хлопая в ладоши, подпрыгивая, были выше всех, доставая почти до облаков. И когда фургончик поехал дальше, стало отчаянно грустно. Пора прощаться с Гластонбьюри.

Мне пришлось наняться в бригаду чистильщиков мусора. В Англию я ехал с панковской установкой - не работать. Или точнее - работать только на себя. Но поработать на мистера Эвиса - дело богомольное как говорит один сосед по прозвищу Мужчина. Вот почему в свое ебаное тридцатилетие я встал в 6 утра и пошел в Гусиный Холл, про который мне сказала негритянка с неописуемой жопой.
Какая это была жопа! Это были два надувных шара, выступавших чуть вверх от таза, которые она смачно перекатывала так, что они терлись друг о друга. Как я хотел вскочить на нее верхом и немного прокатиться. Но она была девушка очень серьезная. "Я каждый день хожу в Гусиное Собрание".
Гусиное Собрание - это местный сельсовет: избушка-столовка, где раздают пищу, рядом с большим шатром, под которым люди едят. За большим столом выдает деньги персонально мистер Эвис, выспрашивая подробности твоей работы. Гашиш курят после обеда и после ужина. Некоторые пыхтят прямо на работе. Я старался не пыхтеть, но чертова ганджа просыпалась мне в карман, где был табак, и я с утреца пыхнул-таки натуральный косяк. Хорошо работается под косяк - ты вообще ничего не помнишь. Помню, что я прилег к дереву и тут же возник этот мудило - "еще раз увижу - уволю тебя, а ты если увидишь кто сидит- сразу скажи мне". Все это он проорал даже не комсомольским, а пионерским горном, но я смотрел сквозь него.
Этот человек был пошлейшей карикатурой на тех, кого я помню из сна туманной юности - комсоргов, парторгов, и прочих дегенератов. Он вскрикивал мерзейшим голосом. Он кричал: "вы, вы, вы счастливы и знаете почему - потому что вы работаете СО МНОЙ в самой лучшей бригаде. И вы работаете на нас, вы счастливая нация". Ребята, такого я не слышал даже у нас. Этот человек был машиной для сбора мусора. Он издавал вскрики. Всем за него было страшно стыдно. Он был невыносим в первую очередь эстетически.
Мистер Эвис с супругой, сидя под тентом, сами выдавали зарплату. Оценив меня своим глазом-ватерпасом, порасспросив о работе, в смысле "работала или не работал", он отсчитал мне двадцатку - и дорога была открыта. "Мы выезжаем через 5 минут" - сказала Роз, когда я дошел до каравана.
Задняя боковая дверь ее грузовика закрывалась на ржавую щеколду, что твой сарай, и дверная щель была размером с палец. Надо мной раскачивались розовые, желтые и голубые перья. На бампере лежала какая-то кукла. Полупрозрачная австралийка (с которой Роз познакомилась в Индии и теперь вот встретилась на карнавале) сидела спереди и сворачивала убийственные косяки, мешая гашиш пополам с табаком. Пыхнув Роз становилась стальной женщиной, крутя изо всех сил свою баранку и ругаясь на дорогу. Грузовик громыхал как десять телег, но было в этой разухабистой машине что-то от ботинок Доктора Мартенса: надежность, допотопное изушество, чисто английская стать. В таких грузовиках многие люди живут большую часть жизни, путешествуя по миру - это был уютный передвижной дом.
Я думал об Англии. Передо мной, наконец, предстала эта страна, какой я никогда ее не видел и не думал увидеть, съехавшая со своей оси, безумная, ржущая, пердящая, пыхтящая, корчащаяся в спазмах на траве в кислотных видениях как тот старик на холме, объевшийся ЛСД, Англия колхозниц и колхозников, дураков, друидов, сексуальных розовощеких коровниц, которых обожал Джон Фальстаф, всемирная Англия, пустившая в свои палатки все народы мира, Англия фургонов и покосившихся вывесок, раскрашенных в аляповатые цвета, Англия, на ходу строящая походные торговые лавки из необрезных досок, разбрасывавшая по ферме пачки сена в качестве скамеек в непролазной грязи, - и музыка как на чертовом колесе закружила все это в нескончаемой карусели и не было ей конца. Встречая по пути гластонбьюристов, мы махали им руками, а они нам, как последнее братство, с роковой неизбежностью рассеивающееся по миру, но уверенное в скорой встрече.

июль 1997

Если у кого-то есть желание прочесть книгу целиком - пишите: semantic@rol.ru