Респект Эрнесту Сетон Томпсону, Владимиру Высоцкому, Александру Розенбауму, Юрию Петрову - моему отцу. Лучшему из бультерьеров всех времен - Чарлику.

Жарких костров развеселый блеск, руки тяжелые над огнем, оцепенелый пригнулся лес. Серые мечутся меж берез, прячут детей, зарывают в снег, и в ошалевших глазах вопрос, "что же ты делаешь человек?" Кружит матерый - здесь главный он, чует, вот-вот и начнут стрелять, но на флажки не пойти - закон, лучше под пули, учила мать! Лучше под пули , ощерив пасть, молча за горло с разбегу в грудь, лапами сильно подмять, упасть, может и вырвется кто-нибудь. Кто-нибудь, пусть этот будет друг, он допоет, когда голос мой уснет. Он третий тост за меня молча поднимет… Он детей моих воспитает. Рвусь из сил, из всех сухожилий, но сегодня не так, как вчера, обложили меня, обложили, гонят весело на номера. Словно бритва, рассвет полоснул по глазам. Кровь на снегу и кувыркаются волки, превратившись в живую мишень. Волк не может нарушить традиций, видно, в детстве слепые щенки, мы волчата сосали волчицу и всосали "НЕЛЬЗЯ НА ФЛАЖКИ!" Наши ноги и челюсти быстры, но не на равных играют они, и не дрогнет рука, оградив нам свободу флажками, бьют уверенно, наверняка. Волк не может, не должен иначе, вот кончается время мое, тот, которому я предназначен, улыбнулся и поднял ружье… Я из повиновения вышел - за флажки! жажда жизни сильней, только сзади я радостно слышал удивленные крики людей. И остались ни с чем егеря. К лесу ! Там хоть немногих из вас сберегу. К лесу, волки! Труднее убить на бегу, уносите же ноги, спасайте щенков, я мечусь на глазах полупьяных стрелков. Ты за стаей моей не гонись, в равной сваре за нами удача, волки мы, хороша наша волчья жизнь, вы - собаки, и смерть вам собачья. Я живу, но теперь окружают меня, звери, волчьих не знавшие кличей, это псы - отдаленная наша родня, мы их раньше считали добычей. Я бегу и скликаю заблудшие души волков. Тот, кто жив, затаился на том берегу, что смогу я один? - ничего не смогу. Затупились клыки, изменило чутьё, где вы, волки, былое лесное зверье? Где же ты, желтоглазое племя моё? Кровь на снегу и пятна красные флажков. Улыбаюсь я волчьей ухмылкой врагу, обнажаю гнилые осколки, а на татуерованном кровью снегу тает роспись "Мы больше не волки". Цепи смыкаются, крик и смех, запах железа, собачий лай, волка не - лебедя, лебедя - грех, а волк - он разбойник, его - стреляй! Обложили меня, окружили. Зажали в кольцо и дышат, и лают в лицо. Готова каждая из них меня разодрать, но дрожит и боится быть первой. А я сражусь с любой и с каждой, и со всеми сразу. Друг мою песнь допоет.

Мысль о второй собаке появилась у моих родителей, когда нашему первому псу, очень красивому ньюфаундленду, было уже два года. Время от времени мой отец склонялся к тому, что это должен быть ротвейлер, чему я не по-детски радовался. Ротвейлеры всегда мне нравились. Мощные, красивые и сильные. Но вот однажды нам принесли домой белого в крапинку поросенка, называемого бультерьером, стоимостью в годовой отцовский доход. Белый, весь в пигментных пятнышках, лоб сморщенный, весь покусанный (это в полтора то месяца!), голова изодрана, даже глаз подбит. С первых же дней в доме, он начал доказывать, что мы ничего не смыслим в "настоящих" собаках. Хозяином - вожаком был признан отец. Я, мама и Алиса (наш ньюфаундленд) были равноправными с ним членами "стаи". В четыре месяца на Чарлика (так мы его назвали из-за носа-бабочки, напоминавшего усики Чарли Чаплина) был надет намордник, с которым он больше не расставался. Я ни разу не слышал, как он скулит. Даже когда он летел через всю прихожую, получив папиного пинка за свои проказы. Даже когда его грыз за шею сенбернар, а он, будучи в наморднике, не мог ответить. Но как только намордник слетал, незамедлительно раздавался почти щенячий визг любого из его противников, независимо от размеров, массы и возраста. Он никогда не рычал, как это делают все собаки. Не скалил зубы. В ответ на раздражитель следовала мгновенная атака. В голову! Исключительно - в голову. Водили его всегда на поводке, и из-за этого атаки были не всегда точными и случалось так, что и он попадал в пасть противника, поэтому его голова всегда была в шрамах, с самого детства. Чарлуня "перечитал" все журналы и книги, стоявшие на нижних полках, "прослушал" половину имевшихся в доме виниловых дисков, вынудил сменить мебель в большинстве комнат, "поиграл" моими мягкими игрушками. После всех этих жизненно-познавательных процессов, он заинтересовался собственным хвостом. Видимо вспоминая о том, что в щенячьем возрасте ему удавалось ухватить себя за кончик хвоста, он, будучи зрелым кобелем, не оставлял этих попыток. К сожалению, они были обречены. В одной из схваток, которую мой отец пытался предотвратить и дернул его за поводок, заставив повернуться спиной к сопернику, ротвейлер откусил ему кусок хвоста, сделав бесполезными попытки Чарлика догнать свой хвост. Он часами вертелся на одном месте, но без толку. Видимо, инстинкт охотника не позволял ему сдаться, когда добыча так близко. Вообще он не знал, что такое - сдаться. Для него существовала только победа, и не важно, какой ценой. Однажды вырвавшись, он погнал кошку на чердак. Когда мы с отцом поднялись вслед за ним и выглянули на двухскатную кровлю нашего дома, то увидели Чарлика с мертвой кошкой в зубах, в считанных сантиметрах от края крыши, не имевшей ограждения! Он соскальзывал вниз (наклон металлической крыши более 30 градусов), но не оставлял свою добычу. Охотник. Так с кошкой в зубах отец и втащил его на чердак. Победа или смерть. Других вариантов для него не существовало. Никогда ни на секунду он не сомневался в целесообразности поединка, и всегда доводил его до конца. Причем, в отличие от других собак, для которых скулящий, поверженный на спину соперник, является сигналом о победе и безоговорочной капитуляции, сигналом к прекращению боя, для него подобных сигналов не существовало. Любой бой должен был быть доведен до конца. Именно поэтому, гуляя с ним, мой отец всегда носил с собой плоскогубцы для разжатия челюстей Чарли. Все мы наслышаны о "челюстях, давлением в 22 атмосферы" и "зубах в два ряда". Разумеется всё это легенды и полный бред. Клыки у него, конечно, были не маленькими, но не больше чем у любой овчарки, а челюсти не сильнее ротвейлера. Дело совсем в другом. У бультерьера - есть воля к победе. Вцепившись однажды, он не отпустит добычу ни за что, а лишь будет сильнее и сильнее сжимать челюсти. И ничто, и никто не в состоянии ему помешать довести "дело" до трагичного, но логичного финала. Даже когда "бойцов" сталкивали в воду, задыхаясь и захлёбываясь, Чарли не разжимал зубы. Плоскогубцы были сломаны во время одной из таких попыток разнять дерущихся. Случалось и ему быть побитым, но никакой горький опыт не мог вселить в него и крупицы осторожности, не говоря уже о страхе. Этот пёс был преисполнен уважения лишь к моему отцу и Алисе, позволяя им делать с собой всё что угодно. Мне и маме он позволял играть с собой, но не больше. Одним из его и моих хобби было катание на санках. Щенок весом в 21 килограмм с легкостью тянул санки с двумя подростками, да еще и с такой скоростью, что за нами едва поспевал отец. Катания наши продолжались часа по два. Он не знал усталости. Энергия била из него ключом. По осени, его внимание привлекали летящие по ветру листья. Прогулки в это время были просто наказанием для меня. Совершая стремительные прыжки, он ловил абсолютно каждый летящий по воздуху предмет. Чарли на дух не переносил ласки, а тем более фамильярности. Мои попытки погладить его, тут же пресекались глухим басовитым рыком. Других людей. протягивающих руки, он атаковал без промедления, не тратя время на рычание, не разглядывая противника, не сопоставляя силы и не прикидывая шансы. Молча, с прыжка - в голову. И до конца.
Ни разу не уклонившись от поединка, не засомневавшись и не потеряв ни одной лишней секунды своей жизни, не уклонялся он и…
Сумасшедшее это было время для России. Начало девяностых. Эпоха "шестисотых". Особой популярностью в те годы пользовались собачьи бои как способ самоутверждения "братков" в формирующемся "новом" обществе. Самоутверждение через боль, насилие и кровь, не только человеческую, но и тех, кого мы приручили, за кого в ответе всю жизнь. Чарлик имел довольно жалкий и неказистый внешний вид. Непропорционально большая голова, тонкие ноги, выступающие ребра, сильно развитая мускулатура грудной клетки, откушенный хвост и всегда покусанный и израненный, но только на голове. Да еще и похожий не то на крысу, не то на свинью. У владельцев мощных "бойцовых" собак он вызывал лишь сочувствие и презрение, но "слава" о его боевых подвигах была на столько огромна (без преувеличения, его знали в в других городах и даже странах), что вызывала у всех остальных собаководов желание раздавить "поросенка". Отец мой, человек миролюбивый и всегда трезво оценивающий ситуации, однажды вернулся домой и сказал, что ему угрожают расправой "уралмашевские бандиты", если он не выставит Чарли на бои против их собак. Что ж, ничего не оставалось делать, как подчиниться. Первым был повержен бультерьер по кличке Юпитер, превышавший раза в полтора Чарлика и по росту, и по весу. Следующим был бультерьер по кличке Архип, принадлежавший Виктору Цыганову. На этом самоутверждение "уралмашевцев" закончилось. И слава богу! /"они дерутся и погибают, жаль, что, хозяева их не узнают вкуса собачьей крови и цвета собачьих слёз" (С) DOLPHIN/ Чарли тогда сильно досталось, да и мы нервничали, глядя как наш пёсик рвет "бандитских" любимцев.
Отец мой родом из Сибири. Там у них свой дом. Его отец, мой дед, был в том числе охотником. Когда-то у них даже жил свой медведь, пока не вырос, и его пришлось отпустить на волю. в тайгу. Охота на волков - старая забава, вот только волки Сибири, совсем не те, что степные,. Эти волки, выросшие в снегах и холоде, резко отличаются от своих "южных" собратьев, которые едва ли больше немецкой овчарки, и размерами, и выносливостью и силой. Да и охота в Сибири имеет не только развлекательный характер, но скорее необходимость, когда озверевшие волки спускаются от холода близко к деревням и начинают свой ночной промысел. В одну из таких лютых зим мы поехали навестить отцовские родные края. Разумеется наш "пёсик" был с нами. Просто не с кем было его оставить. За Алисой согласились присмотреть, но от Чарлика эти люди на отрез отказались. Предки наши жаловались на озверевших волков и на никчёмных овчарок, которые никак не могут взять волка. Не смотря на наш с мамой протест, отец решил взять на охоту Чарлика. Лесная охота сильно отличается от степной, где собаки выгоняют волка, на егеря, а тот в свою очередь лишь нажимает на курок. В лесу собаки сами должны справится с волком, так как выгнать его точно на егеря практически невозможно. Ранним утром мы выехали в тайгу. Свора была превосходная. Русские борзые предназначались для гона, доги - для резерва, а волкодавы - для генерального сражения. Кроме того, припасено было две-три гончих, которые должны были своим тонким чутьем выслеживать зверя, если его потеряют из виду. Воздух был прозрачен и чист. Солнце показало свои первые лучи из-за сопки, как раз в тот момент, когда мы расставляли флажки и разбрасывали куски мяса. Отраву и капканы дед не признавал. Дед расставлял всех по позициям и рассказывал каждому что делать. На меня была возложена важнейшая функция, состояла он в том, чтобы не мешать. К поставленной задаче я подошёл со всей ответственностью 13и летнего парня. Гончие засуетились, и дед начал свистеть в специальный свисток, изготовленный из консервной банки. Нечто подобное я видел у своего дяди, когда мы ходили охотится на рябчиков. Никогда бы не подумал, что и волка можно подозвать свистом! Естественно, нет! На этот свист подбежали собаки, а дед дал им понюхать кусок волчьей шкуры, и тогда гончие, немного покрутившись на месте, бросились бежать. Вся свора последовала за ними. Выбежав на небольшую опушку, мы заметили серое пятно на краю оврага. Отбив его от стаи, свора собак уже гнала его прямиком на нас. Голова его была опущена, хвост вытянут по прямой линии, а в пятидесяти шагах за ним мчался Ося, несясь, как ястреб над землей, вдвое быстрее, чем волк. Минуту спустя борзой пес настиг его и рявкнул, но попятился, как только волк повернулся к нему. Они находились теперь как раз под нами, не дальше как в пятидесяти футах. Через мгновение примчалась вторая борзая, затем одна за другой и остальные собаки. Каждая неслась, горя яростью и жаждой крови, готовая тут же разорвать серого на части. Но каждая поочередно отступала в сторону и принималась лаять на безопасном расстоянии. Минуты через две подоспели и русские волкодавы - славные, красивые псы. Издали они, без сомнения, желали ринуться прямо на старого волка. Но бесстрашный его вид, мускулистая шея, смертоносные челюсти устрашили их задолго до встречи с ним, и они также примкнули к общему кругу, в то время как затравленный бандит поворачивался то в одну сторону, то в другую, готовый сразиться с каждой из них и со всеми вместе. Вот появились и доги, грузные твари, каждая такого же веса, как волк. Их тяжелое дыхание переходило в угрожающий хрип, по мере того как они надвигались, готовые разорвать волка в клочья. Но как только они увидели его вблизи - угрюмого, бесстрашного, с мощными челюстями, с неутомимыми лапами, готового умереть, если надо, но уверенного в том, что умрет не он один, - эти большие доги, все трое, почувствовали, подобно остальным, внезапный прилив застенчивости: да, да, они бросятся на него немного погодя, не сейчас, а как только переведут дух. Волка они, конечно, не боятся. Голоса их звучали отвагой. Они хорошо знали, что несдобровать первому, кто сунется, но это все равно, только не сейчас. Они еще немного полают, чтобы подбодрить себя. В то время как десять больших псов праздно метались вокруг безмолвного зверя, в дальнем кустарнике послышался шорох. Затем скачками пронесся белоснежный резиновый мячик, вскоре превратившийся в маленького бультерьера. Чарли, медленно бегущий и самый маленький из своры, примчался, тяжело дыша - так тяжело, что, казалось, он задыхается, и подлетел прямо к кольцу вокруг хищника, с которым никто не дерзал сразиться. Заколебался ли он? Ни на мгновение! Сквозь кольцо лающих собак он бросился напролом к старому деспоту тайги, целясь прямо в глотку. И волк ударил его с размаху своими двадцатью клыками. Однако малыш бросился на него вторично, и что произошло тогда, трудно сказать. Собаки смешались. Мне почудилось, что я увидел, как маленький белый пес вцепился в нос волка, на которого сейчас напала вся свора. Мы не могли помочь собакам, но они и не нуждались в нас. У них был вожак несокрушимой смелости, отваги и мужества, и когда битва наконец закончилась, перед нами на земле лежали волк - могучий гигант - и вцепившаяся в его нос маленькая белая собачка с чёрным пигментом по всему телу. Волк был мертв. Я окликнул Чарлика, но он не двинулся. Я наклонился к нему. - Чарли, Луня, все кончено, ты убил его! - Но песик был неподвижен. Теперь только увидел я две глубокие раны на его теле. Я попытался приподнять его: - Пусти, старина: все кончено! Он слабо заворчал и нехотя отпустил волка. Грубые скотоводы стояли вокруг него на коленях. Я взял Чарлика на руки, назвал его по имени и погладил по голове. Он слегка заворчал, как видно, на прощание, лизнул мне руку и умолк навсегда…

Помню, люблю, скорблю… уважаю.