Началось всё с того, что как-то вечером, опившись самогонки, потянул батька Юрко сразу трёх казачьих девок в баню. Что они там вытворяли, доподлинно неизвестно, только слышно было, как батька ржал словно жеребец, а девки сдавленно повизгивали.
  Маруся-атаманша, или, как она заставляла себя называть - Марго, такого стерпеть не смогла и, для начала, решила выпить самогонки.  Ни для кого секретом не было, что батька погуливал от неё втихомолку, да и сама Маруся не прочь была с мужиками покувыркаться. Ходили слухи, что любила она, при  удобном случае, с пленными этим самым делом заняться накануне казни. Говорили,  что перед смертью, у мужиков силища в корню появляется неимоверная, отчего удовольствие баба получает прямо таки неземное!  А наутро  Марго, собственноручно, до смерти, истязала своих полюбовников. Такой вот огонь-бабой она была!
    В тот раз отставила Марго  недопитый стакан самогона и посмотрела жутким белым взглядом. Такой взгляд становился у неё после того, как кокаину нюхнёт. В эти минуты робели все, потому что ожидать от атаманши можно было всё что угодно. И, как правило, ничего хорошего... То в «рулетку» из револьвера с одним патроном в барабане поиграть норовила, то спорить начинала, что с одного удара шашкой голову напрочь отрубить сможет. Или, заставляла пленных  нагишом, на четвереньках, с горящей свечкой в заднице наперегонки бегать. У кого свечка потухнет – тех тут же в расход…    Горазда  она была на такие выдумки!
    - Пошли вон отсюда! – вдруг взвизгнула атаманша и, неожиданно, добавила:
  -  А ты Гриша останься…
  Когда все мгновенно исчезли, не дожидаясь новых распоряжений, за столом повисла зловещая тишина. Стало слышно как заполошно кудахчут куры, устраиваясь на ночь в курятнике, а большая чёрная муха, с жужжанием, без устали бьется о грязное стекло подслеповатого оконца. Вдалеке погромыхивали то ли орудийные выстрелы, то ли раскаты грома…
    - Гриишааа  - протянула Марго, манерно растягивая слова,
    - Ты ведь батькин адъютант? Вот сходи и  посмотри как он там? Может ему уже поплохело в баньке, а ты здесь сидишь...
  Гриша хмуро взглянул на Марусю.  Как баба она была так себе. Непомерно большие  груди низко свисали под белоснежной кофтой-вышиванкой и  почти лежали на  высоком поясе  мужских гусарских штанов в обтяжку.  Тонкие кожаные ремешки подвеса шашки и деревянной кобуры маузера  крест-накрест пересекали дебелое марусино тело и делили грудь пополам, натягивая ткань, отчего сквозь тонкое полотно  в разные стороны выпирали большие коричневые соски.  Лифчики Марго почему-то не носила.. Толстые ляжки, обтянутые штанами малинового сукна с золотой вышивкой, свисали со стула, на котором она сидела. Большая бородавка над верхней губой, слегка подрагивала и ползла вверх в кривой усмешке.  По слухам, эта бородавка стоила жизни не одной бабке-ведунье, которые не смогли её вывести…
  - Хотя нет,  -  продолжала Марго:
  - Не надо ходить к батьке, пускай спокойно парится. Думаю, на всю ночь он в баньке закрылся. К утру только выползет!  А ты иди, перестели мне постель, что-то ко сну меня клонит…. И жди там, никуда не выходи!
  Гриша вздрогнул и почувствовал, как холодный пот выступает на спине. Стало зябко, несмотря на душный летний вечер. Такой же озноб и холодок в груди был, когда подростками с высокого железнодорожного моста в реку ныряли. 
  Всем хорошо известно, что бывало с Марусиными полюбовниками. Смерть  будет ждать наутро следующего дня, или, в лучшем случае, к вечеру.  А ещё, не дай Бог, атаман приревнует и тогда придётся умолять о смерти,  как об избавлении от нечеловеческих мук. Бывало уже такое и не раз. Вот только не думал и не гадал Гриша, что попадёт в такую переделку! От этих мыслей из желудка начал выплывать комок тошноты, подступая к горлу. Несмотря на то, что уже второй год  воевал он  в банде батьки-атамана Юрко, но к виду крови и страдальческим  воплям  так и не смог привыкнуть. Бледнел и дурно ему становилось при виде человеческих страданий, на потеху всем батькиным хлопцам… Обзывали они его за это обидным словом -  «Антиллигент»
  Медленно встав со скамейки, Гриша сделал шаг к порогу:
  - Пойду, посмотрю как там батько...
  - Стоять! Делай что тебе говорят! – взвизгнула Марго, и в руке у неё почти мгновенно появился маузер. Хлопнул выстрел, пуля с визгом  выбила щепу из половой доски  прямо у него под ногами.
  - Ладно,  - буркнул Гриша и, на подрагивающих ногах, прошёл в полумрак спаленки-пристройки, где изволил опочивать батька со своей гражданской супружницей. Расстегнул  ремень,  стянул портупею с плеч и бросил вместе с шашкой и револьвером в угол.  Сел, мягко провалившись в пуховую перину, задумался…

                                                *  *  *
  Вспомнилась юность, когда в той далёкой прошлой жизни был он молоденьким и глупеньким романтиком…
    Гришеньку, учащегося выпускного класса гимназии, в чудесные майские дни, когда цвела сирень, угораздило влюбиться. Виной тому были пронзительные стихи Блока и Фета, переписанные в тетрадку, а так же весёлая  хохотушка-гимназисточка, затянутая в форменное платье,  со светлыми завитушками волос и  с умилительно-трогательной россыпью прыщиков на покатом лбу.    Влюбился  тогда Гришенька до безумия, безнадежно, до умопомрачительного состояния, от которого судорогой сводило скулы и совсем не хотелось жить без предмета своей любви.
  Познакомились они на гуляньях в городском парке. Гришенька, стесняясь своей старенькой гимназической курточки с вытертыми белёсыми локтями и облезлыми  оловянными пуговицами,  заикаясь и краснея, предложил прогуляться вместе.
    Гулянье не получилось -  все стихи, как назло, вылетели из головы,  и вместо высокой поэзии он зачем-то стал косноязычно рассказывать о классном наставнике, достающем гимназистов своей строгостью.  Предложить угостить барышню орешками или  купить букетик ландышей в подарок, он не мог по причине полного отсутствия денег.  Сделав круг по аллеям, они условились снова встретиться на следующий день.
  После горячечно-бессонной ночи, Гришенька  тщетно попытался разгладить  утюгом пузыри на коленях коротковатых форменных брюк и, начистив старенькие штиблеты смесью сажи с касторовым маслом, примчался в парк, где ждало горькое разочарование. Предмет его любви и обожания прогуливалась под ручку  с высоким и белокурым самцом в форме классического гимназиста.  Его форменная курточка была дерзко наброшена на плечи, вопреки  строгому гимназическому уставу.  Полы  этой щегольской чёрной куртки, укороченные по последней гимназической моде почти до пояса,  были  распахнуты таким образом, чтобы виднелась белоснежная шелковая подкладка.  Голову красавца украшала лихо заломленная и сдвинутая на затылок гимназическая фуражка  с сияющей эмблемой классической гимназии. Такой вызывающий внешний вид могли себе позволить только очень богатые и дерзкие гимназисты, имеющие влиятельных покровителей и не боящиеся никаких наказаний за нарушение формы одежды.
    А предательница хохотушка  кокетливо нюхала букетик цветов, с обожанием смотрела на своего ухажёра  и, запрокидывая голову, звонко смеялась в ответ на какие-то его слова…
    Гришенька  в ярости рванул  тугой ворот куртки, так что крючки-застёжки с треском полетели прочь, и бегом помчался домой. Упав на кровать, долго рыдал, кусая губы и колотил кулаками подушку. Ему хотелось застрелить соперника и застрелиться самому, но это совершенно не представлялось возможным по причине отсутствия револьвера.
    А мстить и любить хотелось страстно!
  Вдруг, вспомнились похабные рассказы одноклассников о любовных похождениях и, неожиданно для себя, преисполнившись мрачной решимости, прокрался Гришенька  на кухню. Холодея от собственной дерзости, неловко обнял сзади толстую рябую кухарку, а другой рукой  полез ей под подол. Та, ни слова не говоря, неспешно развернулась и с размаху свирепо хлобыстнула Гришеньку половником в лоб, добавив жутко болезненный и постыдный удар коленом в пах.
    Шипя от боли, согнувшись пополам, с трудом дополз он до своей кровати и  долго корчился от нестерпимой боли,  проклиная себя за этот постыдный приступ похоти. Вся его влюблённость мгновенно прошла. Немного придя в себя, Гришенька с наслаждением разорвал тетрадку с  романтическими стихами  и твёрдо решил  навсегда забыть про коварный женский пол.  Он должен стать аскетом и  посвятить всю свою жизнь    служению идеалам свободы и гуманизма.
  Гришенькина  безумная любовь на этом закончилась.
  Несколько дней он  едва ходил, широко расставляя ноги и морщась от боли в паху, но вскоре всё прошло, однако стыд за свою похоть и неприязнь ко всему женскому полу остались.
    После того как синяк от удара половником сошёл со лба, Гриша пошёл записываться в тайный кружок революционеров, адрес и пароль которого, по большому секрету, сообщил странноватый, сильно  заикающийся одноклассник.  Он же  замолвил о нём словечко и дал самую лестную характеристику как о страстном борце с самодержавием.

  Увлечённый идеалами Бакунина  и Кропоткина, Гриша старался не думать о женщинах и полностью отдался классовой борьбе. А борьба намечалась нешуточная, и, действительно,  вскоре всё свершилось -  грянул роковой 1917 год!
  По осени закрутило  его в бурном вихре революционных событий, и выплыл он из этого водоворота  в качестве сурового вдохновителя и теоретика анархизма в повстанческом отряде атамана Юрко, на почётной должности адъютанта самого батьки.
    Начинающий анархист Грицко немедленно обзавёлся  наганом на скрипучей жёлтой портупее и шашкой на тонком ремешке через плечо, а в трофейном обозе облюбовал себе почти новую гимназическую куртку с  белой шелковой подкладкой, правда, с небольшим бурым пятном на груди, которое, впрочем, было совсем незаметным. Оружие, как воинственные атрибуты классовой борьбы,  очень здорово смотрелись на такой родной гимназической форме!
  И понеслась разгульная анархическая жизнь с кровью, перестрелками,  неизменными попойками и грабежами…
  Научился бывший гимназист Гришенька лихо пить самогонку не закусывая, по поводу и без повода стрелять из нагана в потолок и красиво разглагольствовать  об анархическом государстве, которое они собираются построить  с помощью  «справедливого бунта свободы».
    Вот только в отличие от других бойцов, анархист  Гришка сторонился женщин,  вызывая за спиной нелепые слухи  и  ухмылки соратников…