Вместо вступления
Настало такое время - некуда спешить. Всю жизнь бежал, торопился, решал повседневные проблемы. Хотел везде успеть. Сейчас - нет. Появилась возможность остановиться, осознать  пройденный путь и выразить благодарность хорошим людям, встретившимся на этом пути.
Я благодарен своим родителям, в непростое время сумевшим мне, моим братьям и сестре привить трудолюбие, уважение к окружающим людям, воспитать в каждом из нас крепкий внутренний стержень, что всегда помогало нам в жизни.
Я горжусь своими предками, приехавшими во времена столыпинской реформы на Урал в поисках лучшей доли и, несмотря на все трудности переезда, устроения на необжитых землях, дальнейшей коллективизации, военного лихолетья, оставшимися истинными тружениками, людьми крепкой воли и жизненных устремлений. Ставших добрым примером для детей, внуков, и правнуков. 
Я рад, что у меня были замечательные дядьки, преподавшие нам пацанам житейскую сметку, опыт в повседневных крестьянских делах. Благодаря им я могу косить сено, пахать землю, класть печи, рубить избы и др.
У меня многочисленная родня, которая почитает свою малую родину, чтит белорусские традиции.
Я благодарен другу, что познакомил меня с моей будущей женой, родившей мне двух сыновей. Всегда добрым словом вспоминаю тестя с тещей, относившихся ко мне душевно, по-отечески. Рад, что теплые отношения сложились со свояками и сделали нас практически единой семьей.
Без суеты, без лишней спешки обдумывая пройденный путь, осознаю, что Колыма стала особой страницей моей жизни и не только моей, но и моей семьи. Когда дети были маленькими, они нередко просили вместо сказки на ночь: « Папка, расскажи нам лучше про Колыму». Некоторые из этих повествований попали и в эту книгу.
Далеко за спиной Колыма, моя молодость... Я давно мечтал рассказать об этом. Ностальгия по Колыме постоянно живет в моем сердце. Я чувствую это, примерно как слышат собственное дыхание.

Колымский край
Когда его нашли, парень был уже мёртв. Замёрз. Окоченевший труп, припорошенный снегом.
Колымская трасса. Обычный рабочий день. Холодина - 60 градусов. Всё началось с поломки. Техника подвела: полетело колесо. Водитель был новичком – совсем «зелёный», приехал с материка на заработки. Выпрыгнув из кабины, поставил машину на домкрат. Да, видимо, плохо закрепил. Несколько мгновений, и железная махина сорвалась, прижала руку водителя к промёрзшей земле. Смертельная ловушка. Кругом снежная пустыня, проезжающих никого. В отчаянии парень пытался перегрызть себе руку, чтобы спастись. Только кость он не смог переломить.
Другой случай. На большом перегоне бульдозер сломался. Бульдозерист заглушил двигатель, недолго покопавшись в машине, устранил неисправность. Надо запустить двигатель. Крутанул «пускач» раз, другой – не заводится.
Уже начинало смеркаться. Понимая, что может разморозить систему охлаждения двигателя, слил воду. И пошёл пешком за подмогой. А до ближайшего поселка триста вёрст. Позже бедолагу нашли по следам. Сначала он шёл быстрым шагом, потом бежал, потом полз и в конце концов замерз.
Когда человек устраивается на работу, он проходит техминимум. Инструктор, читавший нам техминимум много лет назад на прииске Гастелло, и привел эти страшные примеры из реальной жизни колымской трассы. На Колыме если даже случилась небольшая поломка не надо суетиться и спешить, первым делом надо развести костер, а потом уже заниматься ремонтом.
По завершении инструктажа по ТБ, всем выдали справки: такой-то прошёл техминимум по работе в зимних условиях. Подпись инженера и печать. Эту бумажку я храню до сих пор, хотя прошло уже 40 лет.

***
Колымская трасса. Километры снежного полотна. Скользота! Помню, как будто это было вчера. Один в пути. Могу рассчитывать только на себя. Дорога, словно сама жизнь, движение из одной точки в другую, от рождения до смерти. Снег кружится перед лобовым стеклом. Всякое бывает. Наворот, авария, и конечная точка окажется ближе некуда, но я верю в удачу, в машину, в свои силы. Вера крепка! Каждый раз опережаю костлявую на локоть, на пуговицу. Остаюсь жить. У Венедикта Станцева есть такие строки:

Ходила смерть — легка в походке —
на фронте рядышком со мной,
и я привык к ней, как к винтовке,
как к неизбежности самой.

Вот. И, как в жизни, бывают встречные, но, по большому счёту, этот путь только мой. Кем я стану? Время пройдёт, а Колыма останется в моей памяти.
«Работяга», - мне не западло было сказать это тогда, а теперь, через четыре десятка лет, и подавно. Да, звучит хорошо, гордо.

1975
Все дело завертелось в 1975 году. В июне мы закончили Исовский геологоразведочный техникум и решением Государственной комиссии от 22.06.1975 г. нам была присвоена квалификация техника–механика. Это значит, мне и моему другу Анатолию Вернадскому. Позади остались школа, армия, техникум, футбольная команда Исовского прииска. Встал вопрос – что дальше? Раньше по окончании учебных заведений было обязательным распределение на работу по всему Советскому Союзу. Из всех предлагавшихся мест нас с Анатолием заинтересовали два места в Якутию. Наши парни-сокурсники после защиты дипломов по большей части уходили  в армию, поэтому они были не против, что мы с Вернадским эти места возьмем и поедем в Якутию. Но нашлись два ублюдка, которые из вредности перехватили  эти два места, хотя сами впоследствии не поехали туда. Нам же ничего другого не оставалось, как на распределении выбрать Вятку. Направили нас в «Межколхозстройобъединение». Желания туда ехать, конечно, у нас не было. Все решил случай.

Не судьба меня манила,
И не золотая жила, —
А широкая моя кость
И природная моя злость. (Владимир Высоцкий)
***
Изба просторная и светлая. Это сейчас в ней практически никто не живёт, батька и мати давно умерли, а тогда, много лет назад, жизнь здесь била ключом. Хозяйство, заботы с раннего утра и до позднего вечера. В ней прошло моё детство. Мой дом. Отсюда я уходил в армию, отсюда уезжал на Колыму, но, где бы ни был, всегда знал, что меня ждут здесь - в деревне Малая Белая. Родители, братья Сергей и Мишка, сестра Галя, друзья. Мне было куда вернуться. Эта мысль согревала меня в холодные непростые дни. Теперь здесь живут воспоминания. Хату часто навещает брат Миша, Сергей бывает реже. Сестра живёт далеко, в Карелии. Я тоже, нет-нет, да и наведываюсь сюда. Малая Белая. Моя Родина. Звучит громко, это правда.
В избе большая кирпичная печь, полати, на которых мы спали в детстве, круглый деревянный стол, комод, на стене много выцветших от времени фотографий. Вот. На старом шкафу стоит фотоувеличитель моего старшего брата Сергея. Благодаря его увлечению фотографией в те годы сохранилось много чёрно-белых снимков и с Колымы тоже.
***
Вечерком на своей «Яве» Вернадский приехал ко мне в гости и сообщил такую новость. Его мать, тетя Поля, ходила проведать брата, он жил в соседней деревне. Придя домой, рассказала, что там к соседям приехал мужик с Магадана в отпуск навестить престарелых родителей.
Толька выдержал паузу и говорит:
- Так что, может рванем туда?
Я, даже  не раздумывая, ответил:
- Не против.
- Ну, все, тогда давай, мать сходит, с этим мужиком поговорит, что и как, не против ли он взять нас с собой? Фамилия у него Грибнев.
- Грибнев? –  вмешалась в разговор моя мать. – Так мы учились вместе с ним в техникуме. Геннадий. Хороший парень.
Оказалось, она когда-то в молодости училась в Исовском техникуме. Правда, не закончила, но проучилась там несколько курсов. И у них в группе был Геннадий Грибнев.
Мать даже нашла фотокарточку техникумовской группы, и там точно оказался Грибнев Геннадий. Это, видно, ее успокоило, и она не стала препятствовать нашей поездке. Наоборот, по-матерински благословила, дала денег на дорогу.
Тетя Поля сходила к соседу, передала нашу просьбу. Грибнев легко согласился:
- Помогу! Всё расскажу, покажу. Мне не сложно. Пусть собираются в дорогу.

Вскоре он собрался в обратную дорогу. А приезжал он с племянником Владиком, парнишкой лет 10-12-и.  До Нижней Туры к поезду нас согласились подбросить парни инструкторы из техникума. Вечером они захватили Грибнева с Владиком, Вернадского и заехали за мной. Мать Геннадия узнала, они пообщались, повспоминали юность, но время поджимало, надо было спешить на поезд. Попрощавшись, мы  поехали на железнодорожный вокзал в соседний город. Поезд до столицы Урала уходил ночью. Утром мы уже были в Свердловске, в аэропорту Кольцово. Но оказалось с билетами до Магадана напряг.

Дорога
Прямого рейса до Магадана не было. Да, что там говорить, не было билетов даже на транзитные рейсы, с пересадками. Потолкались у касс. Грибнев говорит: «Ну, давайте хоть поближе в ту сторону, хоть до Хабаровска полетим». Купили до Хабаровска. Долетели, а в Хабаровске опять напряг. В сторону Магадана транзитные идут, но все полные.
Надо было искать ночлег. Грибневу с племянником дали место в комнате матери и ребенка. Они там спали на одной кровати. А мы с Вернадским изучали и обживали  парковую территорию  аэропорта. Первый день мы с ним обходили  все, обсмотрели. Там такие большие скамейки стояли. Первую ночь мы на них сидя перекантовались.  Днем  Грибнев с Владиком прогуливался по аэропорту в ожидании свободных мест на транзитный рейс, при этом не забывая периодически заглядывать в кафе, чтобы пропустить рюмочку. В это время мы с Вернадским поочередно по два часа спали на их месте в комнате матери и ребенка.
На вторую ночь, уже освоившись, мы сдвинули две скамейки в парке и улеглись почти с комфортом. Одно неудобство – птички пометили. В народе говорят, птички на счастливых какают. Шутка.
Через несколько дней появилось два свободных билета на самолёт до Магадана, и мы отправили Геннадия Федоровича с племянником. Перед вылетом Грибнев объяснил нам, как добраться из Магадана до прииска Гастелло, где он жил.
В Хабаровске мы промыкались ещё четыре дня. Спали под деревьями на улице. Благо, погода была теплая. Безбилетные пассажиры в аэропорту митинговали, писали письма в Министерство гражданской авиации, выражая свое недовольство. Мы послушали и поняли, что этим вопрос кардинально не решишь. Начали тусоваться возле касс. Наконец нам удалось взять места до Новосибирска.
С Хабаровска до Новосибирска долетели, там опять дальше не на чем. У нас билеты до Магадана есть, но они транзитные. Бродя по аэропорту, я обратил внимание на мужика в униформе работника аэропорта, который мыл полы рядом с кассами.
Вдруг меня осенило:
- Мужик, на пару слов можно? – позвал я.
Мужик подошел.
- Слушай, до Магадана надо улететь. Можешь помочь?
- Не знаю. Сейчас спрошу, – стушевался мужик и отправился в кассу.
Минут через 10-15 он вышел в зал и кивнул мне – иди за мной.
– До Якутска полетите? По червонцу сверху на каждый билет, – шепнул он.
Я метнулся к Толяну. Он дремал на стуле в зале ожидания.
- Да какие вопросы! – узнав, обрадовался Вернадский.

Так транзитом мы долетели до Якутска. Здесь история повторилась, мест снова не было. На сей раз инициативу в свои руки взял Толян. Положил по червонцу в паспорта и пошёл к кассам. Там Толя недолго потрещал с мощной  якуткой-кассиром. И уже через час мы летели в Магадан. Еще любопытная история. В аэропорту Якутска познакомились с парнем. Он летел из Индии, был там в отпуске. И тоже никак не мог добраться до Магадана. Толька ему подсказал, как надо действовать. И он в самолете оказался рядом с нами.
Когда приземлялись, я внимательно смотрел  в иллюминатор самолёта, видел горы,  синеватые, без растительности. Тогда я еще не знал, что по местному их называют сопки. Картина мрачноватая, но захватывающая суровой красотой.
Прилетели в Магадан. Но нам еще надо было добираться  до прииска им. Гастелло. На автобусе это больше шестисот километров. Грибнев, улетая, нам объяснил, что на автобус тоже билетов может не быть. Но есть такой выход: подойти к водителю и с ним перетереть. В рейс обычно идут два водителя, и у них есть места для отдыха.
Сунулись в автокассы – билетов нет, разобраны на несколько рейсов вперед. Пошли мы, разведали, где нужный нам автобус. Подошли к водителю, поговорили. Он сначала помялся, потом согласился: «Ну ладно, тут я садить вас не буду. Идите вот туда, на выходе из аэропорта я приторможу, вы заскочите».
Мы так и сделали. Подошел автобус, мы с Толяном запрыгнули  и поехали по знаменитой Колымской трассе. Глаза по яблоку, по сторонам вертим головой. Все в диковинку. Время было ближе к осени. Природа необычная: низкорослые деревья, листва вся разноцветная, сопки. Глаз не отвести, тем более, что мы все это видели впервые. Деревушки проезжаем все какие-то неказистые. Но встречаются и приличные поселки: Нелькоба, Транспортный. Автобус шел до остановки рудник Матросова, а нам надо было на Гастелло. Поэтому мы переживали, как бы не проехать. У всех спрашиваем. Попутчики нас успокаивают: не переживайте, мимо не проедете. Миновали Транспортный, и мужик какой-то говорит: « Вот сейчас Гастелло будет».

Гастелло
Подъезжаем, выходим. Грибнев, видимо, когда накануне приехал, навел шороху на своих домочадцев: ребята с Урала едут, надо встретить. Сам же  подмухоморил в этот день, и пришли нас встречать его жена и сестра. А они  нас раньше не видели, поэтому взяли с собой Владика. Подошли, познакомились и повели нас к себе. Дело уже к вечеру. Зашли в квартиру, а там стол накрыт. Угощение богатое, даже красная и черная икра на столе. Было немного удивительно, что так радушно принимают совсем незнакомых. Вот такие люди душевные оказались.
Пока мы раздевались, умывались с дороги, пришел старший сын Грибневых с женой и сыном, пацанёшкой годиков четырех. Он ко мне как-то сразу потянулся. Не слезает у меня с коленей. « Бабушка, это мой Вася». И потом, сколько я там жил на Гастелло, мы с ним продолжали дружить. Славик никогда мимо нашей общаги не проходил. Идут из садика, а он : « Бабушка, здесь мой Вася живет». И как припустит бегом в общагу. Или еду на машине, увижу его, остановлюсь, он такой радостный. И всем рассказывает: «Это мой Вася!».   
Но вернемся к первой встрече. Застолье получилось на славу. Надо сказать, красную икру я еще пробовал, а черную видел впервые. Я ее попробовал.  А они все смотрят на мою реакцию. Я говорю: « Вы что хотите, я ее первый раз вижу. Рыбкой вроде отдает».
На время, пока оформлялись, устраивались, нас приютила Валентина, сестра Геннадия. Она жила в двухкомнатной квартирке. Стелила нам с Толькой на одном диване.
Через пару дней мы пошли в контору прииска, в отдел кадров, устраиваться на работу. Начальник, мужчина представительный, бывший военный, по фамилии Титорага, выслушал нас и сказал:
- Специалисты нам нужны, но инженерно-техническую работу предложить не могу, все места заняты. Водителями – пожалуйста!
А я и не стремился попасть на руководящую должность, хотелось пороху понюхать.
- Тогда завтра пройдете медосмотр, инструктаж по технике безопасности и вперёд, – постановил Титорага.
На следующий день мы с Вернадским ломанулись в поликлинику. Всех специалистов на медкомиссии прошли, кроме ухогорлоноса. Он мне не подписывает и все. « У тебя,- говорит,- пробка в ухе». Да какая пробка? Я пальцем в ухе поковырял, нет никакой пробки. Вернадский на меня ворчит: « Ты что уши не моешь что ли?». Да как не мою? Мою. Неудобно даже как-то стало. А в это время в поликлинике свет вырубился, даже воду подогреть не на чем, чтобы промыть ухо. В общем изнервничался я весь, еще Толян тут зудит над ухом. Потом свет включился. Медичка мне ухо промыла. И в самом деле, такая пробка вылетела, и так слышать стал отлично!
Прошли медкомиссию и вернулись обратно на прииск. Чтобы сдать технику безопасности, надо было учебу пройти, дня три или четыре. Мы пришли, в отделе женщина, инженер по технике безопасности, дала нам литературу – читайте, изучайте, потом я у вас экзамен приму. А Геннадий Федорович работал старшим горным инспектором и сидел в кабинете в этом же здании. Пошел на обед и увидел нас: « Вы чего здесь?». Да вот, технику безопасности надо сдавать. « Сейчас»,- говорит. Забрал наши документы и пошел к этой инженерше. Слышим, она ему доказывает, что должны три дня изучать техминимум. А он возражает: « Чего они должны? Они же молодые специалисты. Только техникум закончили. Чего их мариновать? Спрашивай, экзаменуй их, и пускай идут работать». Ну, и правда, она побеседовала с нами, вопросы позадавала по технике безопасности, подписала, и мы на следующий день уже вышли на работу в автотракторный цех.
***
Посёлок Гастелло небольшой, компактный. Автотракторный цех и бульдозерный парк, всё рядом. Вернадского посадили рулить на ГАЗ-51, дежурка такая, закрепленная за бульдозерным цехом. Она постоянно колесила по приисковым участкам (Ремонтный, Транспортный, Омчак). А меня определили в ремонтно-строительный цех на ЗИЛ-585, в народе эту машину называли «весёлый».
Хорошая машинка, малооборотистая. Что я только на своем «захаре» не возил: уголь, стройматериалы, опилки, песок, дрова в садики. Незаменимая машина. Зимой другие машины буксовали на перевалах, а я пускал свой зилок в натяжечку и проезжал мимо них дальше. Водилы только кулаки показывали вслед.
Название РСЦ говорит само за себя. Его работники занимались ремонтами теплотрасс, жилья. На севере почва ходит: зимой бараки поднимает, так что крыша горбом становится, весной же, напротив, проваливается и кверху задираются края. Естественно, от таких подвижек штукатурка в бараке осыпается. Вот женщины РСЦ штукатурили, красили эти бараки. Мужики-плотники меняли окна, двери, провалившийся пол. Контингент работников был в основном возрастной, но каждый – асс в своем деле. Да и по жизни люди были интересные.
В первую же смену меня начальник окликнул по фамилии. Услышавший это мужик, подошел ко мне и поинтересовался:
- Ты родом из Белоруссии?
- Нет, с Урала, но предки мои из Белоруссии. Почему интересуешься?
- А я из Белоруссии, у нас вся деревня Титовцы и Корнеевцы.
Мы с ним разговорились. Я рассказал, что мои деды во время столыпинской реформы из Белоруссии перебрались на Урал. Ну, а я уже родился на Урале. Поэтому считаю себя уральцем.
Потом мы с этим мужиком общались по-родственному, он меня с семьей познакомил, неоднократно я у них в гостях бывал. Сейчас, по прошествии лет, жалею, что более подробно не выяснили наши родословные, может у нас и общие корни были. Но тогда об этом не задумывался, молодой был.
Вообще, в цехе работали люди самых разных национальностей. К примеру, латыш Юргутис Пронас Пронасович. Мужичок в годах, постоянно подшофе, это было его обычное состояние. Если он был трезвым, начальник цеха обращался к нему по имени-отчеству, когда же в подпитии, то называл строго – Юргутис.
Бывало, ремонтирует забор, чтобы вкопать столбик, сделает пожег для оттайки земли, а сам в магазин за чекушечкой. Пару глоточков сделает и слоняется по цеху. Начальник увидит: « Юргутис, что бездельничаешь?». А у мужичка сразу отмаз: « У меня пожег». Остальные работники только посмеивались.
Как-то раз приезжаю в цех и вижу незнакомца. Достаточно молодой парень, внешностью похож на грузина. Смуглолицый, на голове тюбетейка. Так сошлось, что нас в рейс отправили вместе. Познакомились, разговорились. Я его спросил: «Ты грузин?». Он сказал, что он абхаз и у него русское имя Руслан. Оказалось, что он недавно приехал на Гастелло и его поселили  в нашу общагу. Через некоторое время, когда в нашей комнате освободилось место, он переехал к нам. На Колыму он приехал после серьезной размолвки с родителями, чтобы доказать им свою состоятельность и независимость.
Он как-то незаметно влился в нашу дружную компанию уральцев, местные в поселке даже стали называть его «обуралившийся грузин». Он обладал, как все кавказцы, горячим и вспыльчивым характером. Вспыхивал как спичка, но так же быстро успокаивался. Во всех наших терках и конфликтах с местными он принимал активное участие.
В основном же в цехе мужики были солидные, степенные. Работал в РСЦ плотником украинец. Фамилия у него – Лысый. Сам он не был лысым, шевелюра седая. Ну, просто досталась такая фамилия. С юмором мужик. Была у него собачка. Ходила за ним как привязанная. Кличка у нее - Босый. Порой путается у хозяина под ногами, он не заметит, наступит ей на лапу. Пес взвизгнет, а хозяин ему: « Не ходи босиком!». Звучало это прикольно.

Завгар
До сих пор добрым словом вспоминаю нашего завгара Виктора Андреевича. Всегда спокойный, уравновешенный. Не помню случая, чтобы он на кого-то повысил голос. Всегда вникал в проблемы водителей, старался советом или даже добрым словом подсказать, успокоить в разных ситуациях. В первый мой самостоятельный выезд случился у меня «косяк»: распорол радиатор у машины.
Со стройцеха меня и еще двух мужичков послали за песком на речку. Надо было переехать мостик. А он деревянный, хлипкий на вид. К речке-то мы проехали нормально. Мужики машину песком нагрузили, поехали. В обратную дорогу по мостику я не решился ехать, двинулись по броду. Машина старая, заслонки радиатора не было, волна, как пошла, и загнула лопасти вентилятора. Деформированные лопасти распороли радиатор, вода из системы охлаждения вытекла. Всё, стоим. Благо кто-то проезжал мимо, зацепил нас и приволок в гараж. Виктор Андреевич  даже виду не показал, что недоволен, не отругал меня, хотя я сильно переживал, что напортачил, вывел из строя машину в первом же рейсе. Завгар только и сказал: « Снимай, будем паять».  Я «мухой» передок разобрал, радиатор вытащил. Виктор Андреевич сам вооружился паяльником, я трубки зачищал, мы в два счета отремонтировали радиатор. И я снова отправился в рейс.
После этого случая я проникся к завгару большим уважением, и впоследствии не раз еще убеждался в его человечности и порядочности. С ним можно было любые проблемы порешать. Он любил повторять: « Что мы за шоферы, если даже для своих нужд, конечно, не в ущерб производству, не можем съездить куда надо». Так и велось. Рейсовые автобусы в поселок ходили редко, поэтому если возникала нужда поехать по личным делам, с ним всегда можно было договориться. Мебель перевести, на природу с семьей съездить, документы в район отвезти, на рыбалку мужики задумают поехать - Виктор Андреевич никогда не отказывал, выделял транспорт. Ну и мужики наши, водилы, старались не подводить завгара: не злоупотребляли своими просьбами, работать тоже старались на совесть, в смену выходили в свой выходной, если была необходимость.
***
Если в жарком бою испытал, что почем,
Значит, нужные книги ты в детстве читал. (Высоцкий)
***
Трудоустроив, нам выделили и жилье. Свободных мест в общежитии не оказалось, и нам дали место в вагончике. Это довольно распространенное жилье в условиях Колымы. В каждом по восемь человек. Эти вагончики стояли вдоль небольшой речушки под названием  Ключ Мороз, который разделял поселок на две части. Речка эта вполне оправдывала свое название. Вода в ней была ледяная. Кстати, специфика колымских рек: вода в них только с весны по осень. Зимой же вода куда-то пропадает. Дно русла высыхает. На Колыме у старателей даже есть поговорка: « Вода долой, и мы домой». Потому что именно в это время заканчивается старательский сезон.
Пока мы жили в вагончике, в качестве закалки я каждое утро оголялся по пояс и шел умываться на Ключ Мороз, чем сильно удивлял местных старожилов. 
Когда освободилось место в общежитии, мы с Вернадским  поселились в одной комнате, позже, когда приехал на Колыму, к нам подселился и мой брат Сергей. Быт был более-менее обустроен, а вот питаться приходилось в столовых. Утром, обычно, спишь до упора – позавтракать не успеваешь. Зато в обед отрываешься по полной.

Столовая
Надо отметить, что в двух километрах от Гастелло располагался небольшой поселок Нагорный, а в нем была отличная столовая. И все водители старались к обеду подъехать в эту столовую. Даже дальнобойщики так планировали маршрут, чтобы удалось пообедать именно здесь. Помещение столовой небольшое, но в ожидании своей очереди никто не роптал. Бывало, вдоль трассы выстраивалась целая вереница машин, водители которых приехали пообедать. Я тоже старался по возможности приезжать обедать в эту столовую. Позже, когда брат приехал работать на Север, я и его старался захватить с собой, чтобы вместе пообедать в этой столовой.
Поварами в этой столовой были женщины-хохлушки. Готовили вкусно, по-домашнему, порции были большие. Огромный шницель порой свешивался краями с тарелки. Чебуреки пышные, сочные, больше свиного уха. Про щи-борщи и говорить нечего. Большую тарелку такого супа навернешь, вторым блюдом закусишь, свежевыпеченной плюшкой догонишься, потом и за баранку еле влезаешь. По тем деньгам на рубль можно было налопаться, а я другой раз и на полтора рубля набирал всего.
Вкусы у людей разные, в еде кто чему отдает предпочтение. Иногда, встречались и настоящие уникумы. Помню, был у нас огромный такой мужик, на вид словно топором вытесан. Большой любитель перца. Он сыпал перца столько, что в тарелке черно становилось. Увидит, что я чуть-чуть сыпну в суп перчику, и усмехается: « Чем так сыпать, лучше вовсе не сыпать». Правда, такое пристрастие к жгучей специи обернулось для этого мужика боком: сердце прихватило, да так, что он перестал перец употреблять вовсе.
Другой мужичок смачно любил посолить любое блюдо. В столовой у нас на столе всегда в глубокой тарелке лежала соль, чаще не растертая, а кусками.  Мужичок этот суп или второе перед собой поставит, берет два куска соли в руки и трет в тарелку. Ест такую солёнину и только причмокивает.
Иногда на обед мы ездили с моим начальником ремонтно-строительного цеха. Мужчина в годах, так он все время удивлялся: «Василий, ну куда в тебя столько влазит». Кстати, фамилия у него была Казначеев. Он ее вполне оправдывал. Деньги экономил. Пока в очереди стоим, он все подсчитает. Больше рубля никогда не тратил.
Его чрезмерная скупость доходила до крайности. Будучи начальником РСЦ, он сам выделял стройматериалы, краску, цемент и т.д. И всегда старался выдать впритык, с запасом никогда не выдавал. Своим крохоборством он всех достал. Дошло до того, что он стал собирать на мусорке пустые жестяные банки, чтобы в них отпускать краску по минимуму. Попытался привлечь к сбору тары и меня, говоря: «Василий, ты что сидишь? Помоги мне». Естественно, я отказался. Тогда он говорит: « Я начальник, с высшим образованием могу собирать. А ты почему отказываешься?». На что я ему ответил: « А я со среднетехническим образованием не подписывался лазить по мусоркам». Больше он меня не просил. 
Вечером после смены обычно приходилось самим что-то готовить: макароны по-флотски, яичницу. С макаронами однажды вышла история. Вернадский поставил разогреть макароны. А как раз в это время шел чемпионат по фигурному катанию. Телевизор на втором этаже в ленкомнате. Мы туда ушли смотреть соревнования и забыли про макароны. Вдруг какой-то парнишка забегает в ленкомнату и кричит: « Мужики, кто из третьей комнаты? У вас там что-то горит». Мы ломанулись вниз, а из-под двери уже валит дым. Забегаем в комнату. Там кастрюля с макаронами раскалилась до красна. Чад, дым. Кастрюлю выкинули на улицу, и потом еще несколько дней в комнате воняло гарью и дымом.
***
На Гастелло я газет много выписывал, стоили они копейки. Кстати, я почитаю, а потом и вся общага после меня их еще перечитает. Кто-нибудь в комнату зайдет, увидит свежую прессу: «Дай почитать?». «Бери, мне не жалко». Однажды на глаза мне попалась любопытная статья. В ней рассказывалось, что во времена Гражданской войны белые в одном из поселков расстреляли трех активистов. Среди них был комсомолец, молодой якут. Через много лет местные власти решили достойно перезахоронить героев. Когда раскопали вечную мерзлоту, расстрелянные были, словно их только что похоронили. Пролежали в вечной мерзлоте, не подвергшись тлению. А рассказ в статье ведется от лица старой якутки. Она была подругой этого погибшего комсомольца. Как известно, речь у якутов специфическая: как погонщик на оленях едет, что видит, то поет. Вот и эта старая якутка в статье, словно рассуждает сама с собой: « Тебе-то хорошо, ты еще совсем молодой. А я уже состарилась, вся в морщинах». Статья эта мне хорошо запомнилась.
Тяга к чтению не ограничивалась только газетами. В поселке была довольно приличная библиотека. Я в нее записался и брал художественную литературу. На отдельных стеллажах стояли десятки томов В.И. Ленина, Карла Маркса и Ф. Энгельса. Не помню уж под какое настроение, но мне пришла идея изучить «Капитал» Карла Маркса. Взял 1-й том, чем немало удивил библиотекаршу, и начал бодро изучать. Но постепенно в процессе чтения стали попадаться непонятные термины и выражения. Объяснить их было некому. Поэтому мой запал быстро иссяк. На том и закончилось мое знакомство с трудами классиков марксизма-ленинизма.
 
Кулинский перевал
Многие старожилы на Колыме в своем домашнем хозяйстве имели теплицы для выращивания овощей и даже арбузов. Умельцы к первомайским праздникам уже снимали первый урожай.
Теплицы отапливались углем. Почву удобряли навозом из соседнего совхоза. Однажды меня командировали привезти этого навоза-коровяка. Дорога к совхозу пролегала через Кулинский перевал. Раньше я не раз слышал рассказы  опытных водителей о серьезной опасности подобных перевалов. Дорога словно одной стороной прижата к отвесной стене, с другой стороны – резкий обрыв. Дорога вьется по серпантину, делая резкие повороты один за другим. Когда подъехали к перевалу, я кожей ощутил реальную опасность. В машине со мной в совхоз ехала еще женщина с ребенком. Она предусмотрительно у перевала вышла из машины, и они с сыном отправились вниз пешком. Я, понятное дело, очковал, но ехать надо. Собрал волю в кулак, начал спуск. Зная, что переключать передачи во время спуска или подъема нежелательно, я включил первую передачу и благополучно спустился с перевала.
Приехали в совхоз. Пока машину загружали, я отправился обозреть поселок. Совхоз этот специализировался на разведении оленей. Мне их довелось видеть впервые. Животные низкорослые, мордочки добродушные, глаза огромные, ресницами хлоп-хлоп. Губы мягкие, бархатистые. Чистое умиление. Ждут, чтобы кто-нибудь их хлебушком с солью угостил, любят полакомиться.
Возвращаясь домой, на перевале я уже чувствовал себя более уверенно. Но попутчица с сыном все же поднималась на перевал пешком. Успешно преодолев высоту, дальше мы ехали спокойно и добрались домой вовремя.

Зона
Здания в поселке отапливались котельной. Специфика теплоснабжения на Севере в том, что теплотрассы в землю не закапывают, как на материке. Там же вечная мерзлота, толку-то закапывать. Тундру не обогреешь. Поэтому теплотрассы проходили между домов, между бараков над поверхностью земли. Делали  специальные деревянные короба, туда укладывали трубы, засыпали опилками. В случае ремонта или аварии на теплотрассе короб ломали и устраняли неисправность. Затем его восстанавливали и вновь засыпали опилками. Брали опилки на пилораме в зоне.
Зона строгого режима располагалась недалеко от Омчака. За характерные полоски на одежде работяги между собой называли тамошних заключенных - полосатиками. Как в песне: "И вот теперь мы - те же самые зэка - Зэка Васильев и Петров зэка".
Эта исправительная колония находилась в распадке среди сопок. Место словно специально  выбрано: обзор во все стороны на несколько десятков метров. Сопки кольцом окружили лагерь.
Заключенные в лагере, кроме того, что пилили лес, шили рукавицы, утеплительные капоты на машины, фуфайки. Зеки на бартер делали ручки, браслеты, зажигалки.
***
Подъехал к зоне. Машину загоняешь в своеобразный предбанник. Ворота закрылись, и оказываешься, как в клетке: решетки впереди, сзади и даже сверху. Охранники все нерусские. Заезжаешь машину капитально обшманают – нет ли чего запрещенного, выезжаешь – все опилки проткнут специальными пиками – не спрятался ли кто.
На въезде в кабину садится сопровождающий, мужичок в годах из вольнонаемных. Он инструктирует: общаться с заключенными запрещено, выходить из кабины запрещено, брать/передавать запрещено.
Поехали с этим мужичком в промзону к эстакаде с опилками. По пути пришлось преодолеть еще несколько ворот, где тоже стоит охрана, но машину уже не обыскивают.
Здесь я и увидел впервые «полосатиков» воочию. Вначале было как-то не по себе, а потом успокоился.
Подъехали к эстакаде с опилками, поставил машину под погрузку и автоматически открыл дверку, выпрыгнул из кабины. Сопровождающий кричит: «Куда? Нельзя». Но уже поздно: зеки окружили меня. «Полосатики» видят, что новый человек приехал, начали знакомиться - откуда, чей.
«Чай привёз?» – спрашивают одни. Перед поездкой знающие люди посоветовали взять с собой чай. Так я и сделал. Припрятал несколько пачек. Тогда котировался 36-ой грузинский. Зеки стали предлагать свои поделки. Расчет чаем, такса разная.
Подошли другие заключенные. « Ты с ними дела не имей, – говорят, – если чего надо - поделки, сувениры, к нам обращайся.
Впоследствии уже так и общались, без боязни. Я им чай – они мне ручки, шахматы, другие поделки. Надо сказать, сделаны были мастерски, настоящие шедевры! Потом в один из моих следующих приездов «полосатики» дали специальный пояс с потайными карманами под чай: десять пачек туда вмещалось.
Ещё была придумка такая – ведро с двойным дном, в нём чай. Заеду под эстакаду, оставлю ведро, повесив в кузове, полосатики заберут, а мне свои поделки.
Если аварии на трубопроводах не было, меня за опилками не посылали. Бывало, по трассе едешь на своем зилке, встречный дальнобой моргает фарами - просит притормозить. Поравняемся кабинами, он и говорит: «Тебе там «друзья» привет передают. Спрашивают, что-то Рыжий не едет, чай не везёт».
***
Там, на Колыме, мне часто везло на людей, с которыми довелось общаться. При всех своих недостатках, они были необычными, положительными, с особым внутренним стержнем. Не все, конечно, но очень многие. У каждого из них была своя правда, свой взгляд. Судьба каждого - целая книга. Только учись! История жизни у кого-то смешная, бывало – грустная, но всегда поучительная. Многих из моих тогдашних знакомых уже нет.
Персонажи этой книги - простые люди с непростыми биографиями, герои книги, которую я мечтал написать всю жизнь.

Колымский закон
Если бы Бог дал возможность узнать судьбы колымских знакомых, где они, в какой земле лежат, я поставил бы им по стопочке, обязательно помянул бы каждого. Хотя один мой друг просил, мол, лучше при жизни налей, а на могилку можешь не плескать. Колымский закон гласит: первая стопка « За уважение "Дальстроя"». А потом каждый наливает себе сам, сколько душа принимает. Неволить, уговаривать никто не станет. Не принято. Душа меру знает, и у каждого эта мера разная... Негласный, да, нарушать его нельзя никому, колымский закон. Правильная вещь!
***
Правда, случалось, что и этот закон нарушали. Как-то на Токичане в магазин завезли питьевой спирт. Мужики приисковские на ТО иногда этот спирт потребляли. Специфика такая, что если лишка выпить этого спирта, человек теряет ориентир, не знает куда идти. Один мужик так заплутал, не дойдя 200 метров до дома. Потом поговаривали, что он себе больше всех наливал. Похмеляться после этого спирта легко, воды попил – и опять пьян.
Кстати, спирта этого я решил домой на Урал отправить. Куртки-спецовки у нас классные были: с меховым воротником, теплые, удобные. Думаю, пошлю батьке такую куртку. Когда посылку собирал, в рукава, в карманы куртки натолкал этих бутылок со спиртом.  И ведь все дошло, ничего не разбилось. 
***
Вот он... то есть я, теперешний, пожил, так сказать, и тот двадцатилетний деревенский парень – тоже я… Что изменилось между нами? Разница есть. Всю жизнь проработал на бульдозере, горно-обогатительный комбинат, одна запись в трудовой книжке. Автотракторный цех. Медаль за труд. Прожил я нескучную жизнь. Обернуться назад было некогда, дети маленькие, потом перестройка. Стране нужен металл! А тогда, много лет назад, если бы мне кто-нибудь сказал, мол, судьба твоя такая – не поверил бы.
Ехал я на Колыму за туманом, не за деньгами же... за туманом и только за ним.

Титорага
В нашем АТЦ была такая система: кроме смен по графику, приходилось выходить еще в ночные смены. Чаще вместе с оперативным дежурным. Как правило, это кто-то из высшего начальства. Ездили по срочным делам  по полигонам, участкам прииска. Мало ли, аварийная или ещё какая ситуация, ЧП, у них полномочий больше, едут, разруливают.
Первое моё дежурство было с начальником отдела кадров, Титорагой. Пока ехали, разговорились. Он меня расспрашивал, откуда родом, кто родители... Говорю, мол, закончил Исовский геологоразведочный техникум.
- Да, да, - подтвердил Титорага, - он по всему Союзу котируется, слышал про него. Исовский прииск тоже хвалят. Даже наши мужики с Гастелло перенимать опыт работы на драгах ездили.
- У меня просьба есть, - воспользовавшись случаем, сказал я, - брат просит вызов сделать.
- А какая у него профессия?
- И буровик, и линейщик, и электрик.
- Пиши адрес, сделаю вызов. Такие люди нам нужны, - улыбнулся Титорага.
Чиркнул я на бумажке адрес, а в душе всё было сомнение, вдруг забудет свое обещание или адрес потеряет. Но Титорага был человеком слова.

Братка
В то время мой брат Сергей работал на прииске по добыче платины на Урале. Планировал рвануть с подругой на Дальний Восток, но жизнь сложилась по-другому. «Не получилось, не срослось» – как в песне. Подружка у него была геологом. Договорились, что она поедет на Дальний Восток первой. Уехать-то, она уехала, а вот дальше, что-то пошло не по плану, видимо. Так или иначе, но я получил письмо от брата, в котором он сообщал, что тоже хочет приехать на Колыму и просил сделать ему вызов.
После моего разговора с Титорагой прошло полмесяца-месяц. Однажды вечером, дверь распахнулась, и в мою общаговскую комнату завалился братка с рюкзаком. Ёкарный бабай, радость!
Он тоже устроился на прииск, работал дежурным электриком на полигоне. Своим общительным, веселым характером он  быстро покорил сердца всего семейства Грибневых, да и коллег по работе. Своим красноречием он увлек всех. Как только где соберутся, только его и слышно. Нина Алексеевна все смеялась: два родных брата, а такие разные, один молчит все время, а второго – не остановишь.
В поселке все знали, что мы братья. Иначе как «братки», нас никто не называл. Ну и мы тоже друг к другу обращались - братка.
Разница в возрасте у нас с Сергеем невелика. Пока росли, в детстве нас даже принимали за двойняшек, так были похожи. Общие увлечения, общие забавы, деревенская работа по хозяйству крепко нас сплотили. По праву старшего Сергей в детстве меня неоднократно выручал из затруднительных ситуаций.
Как-то раз лет в семь меня угораздило залезть на высокую ель, росшую за огородом. Влез я на нее лихо, поглядел вниз – и обомлел: высоко, страшно. Словно сковало всего. Сижу на елке и ору благим матом. На крик прибежали взрослые. Судят-рядят, как меня сверху спускать. Тут Сергей, недолго думая, взобрался на дерево, успокоил меня, и мы вместе потихоньку спустились на землю, где я получил добрую взбучку от матери. Но это была уже мелочь.
Однажды ранней весной во время ледохода на реке устроили катание на льдинах. Запрыгнули сразу несколько человек на большую льдину, которая крутилась в огромной майне (прорубь). Вдоволь накатавшись, стали поочередно спрыгивать на берег. А льдина все крутится, то к одному борту майны подойдет, то к другому. Все спрыгнули, а меня как заклинило. Только нацелюсь прыгнуть, и назад. Сергей видит такое дело: сам обратно на льдину запрыгнул, скомандовал: «Делай, как я!» И мы вместе спрыгнули на берег.
По жизни мы с Сергеем всегда были близки, но на Севере это единство стало еще крепче. Мы порой понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда. Даже несмотря на нашу разную внешнюю комплекцию, нас часто путали. Меня называли Сергеем, а к нему обращались Василий. Мы к этому относились спокойно.
Порой бывало в контору по делам заедешь, из бухгалтерии кто-нибудь выглянет: « Зайди-ка, получи премию за брата». Сергей тогда электриком работал и им частенько, когда план участок делает, выписывали премии. Небольшие, конечно, рублей 10-15.
Я уже упоминал, что Сергей всегда легко сходился с людьми, был в центре внимания как веселый хороший рассказчик. Надо отметить, что братка был еще и отличным знатоком своего дела и хорошим организатором. Профессиональный линейщик, электрик, для него секретов в своем деле не было. Он лазил по опорам, как кошка. Мог на спор залезть на опору без когтей, вызывая заслуженный восторг своих коллег по бригаде. Он одинаково был силен и в теории, и в практике. Когда мы сдавали экзамен на допуск работы на высоте, Сергей поразил экзаменатора, главного энергетика прииска «Дальний», своими обширными знаниями по электрике.
Организаторские способности помогли Сергею в дальнейшем возглавить нашу бригаду по строительству ЛЭП. Но надо сказать, что даже будучи бригадиром, он никогда не уклонялся от работы, наравне со всеми бил ямы под опоры, выполнял всю тяжелую работу, и умудрялся вовремя решать все необходимые вопросы с приисковым начальством.

Так мы и работали: я, Вернадский, братка. У нас троих даже татуировки  были одинаковые. Мы еще в студенческие годы их сделали.
Познакомились еще с парнями с Урала. Мы все дружно держались.
Участки прииска Гастелло были разбросаны по долине реки Теньки. Братка работал на полигоне недалеко от Омчака и познакомился с мужиками, строившими обводную ЛЭП.
Допустим, надо отработать новое месторождение. Если линию будут строить государственные организации, пройдет много времени. А так звено старательской артели получит объем строительных работ, аккордно обводную линию сделает, деньги получит, а прииск получит электроэнергию. И всем хорошо.
На Омчаке как раз работы были закончены, и бригада переехала на Сибик-Тэллах , на участок прииска « 40 лет Октября».  Вот Сергей и решил перейти в такую бригаду. Но на прииске его отпускать не хотели. Он уже хорошо себя зарекомендовал как специалист. Сергей поразмыслил и решил все равно уехать. А трудовая книжка осталась на прииске.
Спустя время, Сергей уже тогда работал на Сибике, меня пригласили в отдел кадров прииска и попросили адрес братухи. « Мы ему расчет сделаем и трудовую вышлем, - заверили кадровики. Вскоре Сергей получил свою трудовую книжку по почте.

Шутники
В бытность нашей жизни в балке́ на ключе Мороз произошла следующая история. С нами в балке жил молдаванин, на прииске он работал сварщиком. И надо было приключиться такому, что у него поднялась высокая температура, и открылся понос. Его срочно госпитализировали с подозрением на дизентерию. А нас, бывших с ним в контакте, отстранили от работы и заставили сдать баканализы.
Мы толпой пришли в здравпункт посёлка Гастелло. Там две пожилые женщины-фельдшерицы вручили каждому по спице с ваткой на конце и, чтобы не смущать нас, велели самим провести экзекуцию по забору проб. Мужики начали отпускать шутки, приколы по этому поводу. А надо сказать, что, когда мы шли в здравпункт, за нами увязалась собачка. Кто-то предложил: «Давайте у собачки тоже возьмем баканализ». Бросились ловить собаку, женщины со слезами на глазах смотрели на эти шутки, говоря: « Откуда вы, такие клоуны, взялись?». В конце концов пришлось каждому все же индивидуально сдать этот злосчастный анализ.
А у молдаванина анализ на дизентерию не подтвердился, и он через неделю веселый и счастливый вернулся из больнички. Мужики его чуть не поколотили. Пришлось мнимому больному «накрыть поляну» всей нашей компании.
***
Естественные надобности на севере справлять большая проблема. В этой связи было немало комических случаев.
Дело было зимой. Однажды, я сидел в своем автомобиле и ждал  начальника РСЦ. Рядом находилась автобусная остановка, на которой тусовался хромой дедок. Вдруг его, видимо, приперло, а куда бежать – туалета-то нет поблизости. Он не растерялся и, недолго думая, забежал за остановку, спустил штаны, присел на одну ногу, мошенку сгреб в руках. Другая нога в это время была вытянута как пистолет, потому что не гнулась. В таком необычном положении мужичок умудрился справить нужду, встал на обе ноги, вытер рукой задницу. Затем обмыл руку мочой из своего «краника», вытер руки об штаны и потрусил снова на остановку. Это получилось у него так быстро и ловко, что я просто был ошарашен, а затем закатился смехом.

Курсы
Тенькинский ГОК включал в себя несколько приисков: прииск Курчатовский, прииск им. Гастелло, прииск 40 лет Октября, рудник Матросова, прииск Дальний. Основная работа на прииске сезонная - летом, когда идет добыча золота. Ходовые специалисты – машинисты бульдозеров, мониторщики, сварщики. Зимой же работы как таковой не было. Руководство прииска старалось распихать людей, кого куда. Кто шел в зольщики, кто в плотники, кто в разнорабочие.
В это время было очень легко получить дополнительную нужную профессию. Усть-Омчуг являлся районным центром, и там находился крупный учкомбинат. Обучение весьма приветствовалось, всех желающих начальство охотно посылало на учебу. Человек учился, получал новую профессию и получал средний заработок.
Нужную профессию можно было получить и прямо на прииске без отрыва от производства. По вечерам организовывались курсы буровиков, бульдозеристов, экскаваторщиков. Вели занятия главный механик, главный энергетик, начальник тракторного цеха.
Мы с Толяном записались на курсы бульдозеристов, вдруг пригодится. Почти шутя проучились зиму, а весной сдали экзамены и получили корочки машинистов бульдозера Т-100М и Т-180.
***
На Гастелло жизнь била ключом. Не только повседневная рабочая, но и спортивная её, жизни, составляющая. Хорошая футбольная команда. Зимой заливали хоккейный корт. Был неплохой спортивный зал. Кто хотел, играли в волейбол, тягали штангу. Даже мне довелось защищать честь прииска на районных соревнованиях, стартах ГТО. С хоккейным кортом связан такой случай. Братка, Сергей, где-то сказал, что умеет стоять на воротах. Мужики одели его во вратарские доспехи и стали проверять его вратарские умения. Среди игроков был мужичок, который по рассказам местных в молодости играл за молодёжную сборную Советского Союза. Братка потом рассказывал, что от  сильных бросков было ощущение - сейчас треснет вратарская ловушка. Однако, Сергей показал себя достойно.
 
Новый год
В посёлке была традиция - все разборки, конфликты решать в Новый год. Мы с братом Сергеем, Вернадский и другие уральцы всегда старались вместе держаться, своих в обиду не давали. Кое-кто из местных нормально к этому относился, а кого-то это напрягало. Нашла коса на камень - как говорится. По поселку поползли слухи, мол, будут уральцев убивать в Новый год. Была это больше проверка для нас. А мы тоже не робкого десятка.
Настал праздник. Новогоднюю елку проводили обычно в спортзале прииска. Так как по-уральски Новый год с учетом разницы во времени только через 6 часов, за местный праздник «накатили» чисто символически и пошли на танцы. Там нас уже ждали.
Гена Шумов – наш главный переговорщик был. Мы встали полукругом, сзади стол, на нём пустые бутылки из-под шампанского. Я присмотрел себе одну на случай, если придётся в отмах идти. Ситуация накалялась, но никто не рисковал начать замес первым. Но обстановку разрядил появившийся в спортзале сын Грибнева, у него на прииске была кликуха Джигит. Пришёл он не один, а с другом Костей. Оба штангисты.
Костя, здоровый бугай, встал в дверном проёме и тем самым отрезал путь к отступлению. А Джигит подошёл к нам и говорит:
- Ну, что, парни, кого бить будем? – и подмигивает Гене Шумову.
Местные труханули, и ситуация разрядилась, все разошлись миром. Больше таких конфликтов не возникало.
На Колыме мне довелось работать в разных местах, но даже через несколько лет приезжая на Гастелло, мы уже встречались с местными как лучшие друзья. Здесь дружба часто завязывается с проверки на прочность. Это на материке можно схитрить, увильнуть, замаскироваться, а там, на Севере, все как на ладони. Если ты мужик, тебя уважают, а если ты только языком работаешь, грош тебе цена, с тобой никто дела иметь не захочет.

Свадьба
Когда в общежитии освободилась комната, мы из вагончика перебрались туда. Так и жили втроем: братка, Вернадский и я. А над нами на втором этаже была комната девчат. Там Вернадский и нашел свою любовь. Надежда работала швеей в местном Доме быта.
Каждое утро влюбленные перестукивались по батарее отопления, приветствуя друг друга. Вскоре Толька сообщил, что собирается жениться. Матери написал, та благословение дала, а меня свидетелем просил быть у него на свадьбе.
Забыл сказать, жена у Толи была украинкой. Хохлов в поселке проживало достаточно много. Они в большинстве своем голосистые, как затянут песню:

Ти ж мене підманула,
Ти ж мене підвела;
Ти ж мене, молодого,
З ума-розуму звела!

Мы тоже старались не отставать с Сергеем! Своё уральское заводили:

Пускай над перекрестками
Не гаснут огоньки,
Нам улицы свердловские
Знакомы и близки.
Рассвет встает над городом,
Заря, светлым-светло,
И любо все, и дорого,
И на сердце тепло.

Весёлая получилась свадьба, душевная! Хохлы подпевали нам: «Если вы не бывали в Свердловске, приглашаем вас в гости и ждем, мы по городу нашему вместе, красотою любуясь, пройдем». А Руслан поздравил молодоженов на абхазском языке, чем растрогал всех присутствующих. В общем интернациональная получилась свадьба.
Толяну с женой сразу дали квартиру на Гастелло. Хотя и барачного типа, но  по тем временам своя отдельная квартира, это было цивильно. Мебели особой не достать. Так  как я работал в стройцехе, мужиков попросил, они настрогали досок красивых, и мы соорудили «колымский» шкаф (шифоньер).
Тахту они купили в магазине, но у нее очень быстро отломили ножку. Опять пришлось просить наших умельцев из стройцеха. Выточили новую ножку для тахты еще лучше прежней.
Так началась семейная жизнь нашего друга!
Женитьба Толика не помешала нашей мужской дружбе. У нас была традиция, по выходным ходить в баню. Кстати, баня в поселке была отменная: новая, с парной и даже  с небольшим бассейном. После бани, известное дело, бутылочку на троих выпивали. Еще Суворов говаривал: «Портки последние продай, но после бани выпей».
Беда всех женщин, что они после свадьбы начинают мужей перевоспитывать. Надежда тоже поначалу пыталась возмущаться, что мы ее мужа спаиваем. Но Вернадский ее на место поставил, заявив: «Они мне как братья. Чтоб разговоров таких не было». У Надежды хватило мудрости, и она действительно больше на сей счет не возмущалась. Да и что возмущаться, мы же не пьянства ради, а исключительно здоровья для, только после бани. Впоследствии даже стали после бани заходить в гости к Толяну. Надежда ставила на стол незатейливую закуску. По тем временам в магазине были только консервы «Завтрак туриста» и «Морская капуста». Но Надежда молодец, лучок, чесночок на маслице пережарит, добавит туда этот «Завтрак туриста», посолит, поперчит. Так вкусно казалось! Под эту закусь пригубим помаленьку. Потом мы в общагу, а Толян - дома.

Грибневы
Завершая рассказ о периоде жизни в поселке Гастелло, не могу еще раз не сказать о душевном отношении к нам семейства Геннадия Грибнева. Я уже говорил, что с самой первой встречи удивило тепло и радушие, с которым нас приняли. Дружеские отношения с этими людьми связывали нас и в дальнейшем. Сейчас, по прошествии многих лет, отделяющих от колымской жизни, я сделал вывод, что по жизни мне очень везло на хороших людей. Конечно, попадались и подонки, но хороших людей большинство. Взять хотя бы Грибневых: Геннадия Федоровича и Нину Алексеевну, сына их Николая, сестру Грибнева Валентину. Они приняли нас в свою семью. Вся деревня считала, что мы родственники, хотя мы совершенно чужие, посторонние люди. Всего-навсего земляки Грибнева.  Мы в свою очередь тоже относились к ним по-родственному, а Нину Алексеевну вовсе почитали как мать. Изредка бывало, если провинимся, так ей даже жаловались на нас: «Вот там твои родственники напортачили». А она полусмехом нам выговаривала: « Ну, что же вы парни шалите? На вас жалуются». Даже живя уже потом отдельно в общежитии, мы все равно все вместе справляли праздники, дни рождения, выезжали на природу. Накрывали такую «поляну», что любой позавидует.
В дальнейшем, когда мы уже работали и жили в других местах, при всяком удобном случае всегда навещали Грибневых и постоянно встречали в их доме тепло и доброе к нам отношение.

***
Уникальное место, нереальное! «Колыма, что названа Черной Планетой» - шучу, конечно.
«Сойдешь поневоле с ума — оттуда возврата уж нету» - да.
Там не было для меня страха быть непонятым, не было печали одиночества.
Не было боли душевной, пустоты.
Время остановилось, и я навсегда остался молодым.
Там росли диковинные растения, красоты необычайной.
Даже зимой было хорошо и душевно среди людей.
Снег и холод, радость от созидательного труда, от самой жизни.
Вера во что-то большее была там сильна как нигде. Благодать!
Свобода в таком виде... ну, когда дышится полной грудью.
Чувствуешь, что ты сильнее, лучше, чем раньше, жить надо здесь и сейчас.
Потом всё будет по-другому, и ты будешь другим. Совсем, навсегда.
И если спросит кто: Иваныч, куда бы ты хотел вернуться? Что хотел вернуть в жизни?
Знаю ответ.
Переворачиваю страницы прошлого. Память хранит имена, лица...
Гляжу в свою мечту поверх голов и свято верю в чистоту снегов и слов.

Артель

Прииск Курчатовский

Усть-Омчуг находился по одну сторону речки Омчак, а по другую располагался прииск Курчатовский. Через речку был висячий мост. На Курчатовском работали несколько крупнейших, знаменитых старательских артелей. Их руководителей даже приглашал в Москву тогдашний Министр цветной металлургии П.Ф. Ломако. Работа в артелях по добыче золота была сезонная. Солнышко пригреет, по оттайке начинался сезон. В верхах же обсуждался вопрос о круглогодичной работе артелей.
В старательских артелях тех времен все было на хозрасчете. Сколько намоют золота, столько и заработают. Поэтому в артели подбирались опытные специалисты, мастера своего дела.
Великим специалистом я себя, конечно, не числил, но случай свел меня с председателем одной артели. Им требовался бульдозерист. Корочки у меня уже были, а вот опыта никакого. Но председатель ободряюще сказал:
«Ничего, главное чтобы желание было». А оно у меня было.
Я решил уволиться с прииска им. Гастелло. Отпускали меня тоже проблемно. «Ты же молодой специалист, должен отработать три года. Ты подъемные получал», - убеждали меня в управе. Но я не согласился, хотя уже две северные надбавки заработал. Правда, часть подъемных пришлось вернуть.

В детстве я зачитывался произведениями П.П.Бажова «Голубая змейка», про дедушку Слышко. Меня увлекали рассказы о старателях, я мысленно представлял, как вместе с ними хожу по тайге в поисках удачи. Поэтому, когда мне предложили поработать в артели, я ни секунды не сомневаясь, согласился. Уволившись с прииска Гастелло, я через несколько дней уже работал в артели прииска Курчатовский.
В те времена попасть в хорошую старательскую артель было непросто. Кроме медкомиссии необходимо было пройти собеседование в ОБХСС. Пришел я туда, поговорили спокойно, а потом как бы между делом обэхээсник предложил мне сотрудничество. Я сперва и не врубился, о чем речь. А когда понял, сказал:
- Я в армии стукачем не был, а здесь и подавно.
Сотрудник ОБХСС в ответ заметил:
- Я к тебе ничего не имею, но имей в виду: чтобы эта встреча у нас с тобой была последней.
- Я тоже этого очень желаю, - заверил я.

Подготовка к сезону
У старателей экипаж на бульдозере - два человека, работали по 12 часов через 12. Месяц работаешь с утра, месяц в ночь. Каждый месяц менялись.
В начале весны старатели готовили технику к полевому сезону. Все прекрасно понимали важность этого ремонта: если технику качественно подготовишь, то и сезон отработаешь без серьезных поломок и незапланированных остановок. К примеру, раскидывали бульдозер полностью до рамы. Раму, если были трещины, проваривали, необходимые запчасти меняли. В то время в артелях в основном были бульдозеры марки Т-100М, так называемые «сотки».
В аренду иногда брали бульдозеры Т-180. Интересная такая техника. Упрется в кучу грунта и вроде как глохнет - тах-тах-тах. Потом обороты набирает – та-та-та-та. Как  поволочет, только успевай рулить. Управление все в нем механическое.
Я имел корочки бульдозериста, и, естественно, меня определили в помощь мужикам, занимавшимся капремонтом бульдозеров. Мне поручили протяжку гусеничных лент. За дело я взялся с усердием. Тонкость этого нехитрого дела в том, чтобы не перетянуть башмачный болт. Закрутил я первый болт, прикинул, добавлю еще капельку. Крутнул торцовый ключ, щелк, и головка болта отлетела. Мужики добродушно посмеивались: «Силушка-то немереная».
Но когда таким образом я порвал несколько болтов, подсмеиваться перестали. Один из мужиков не выдержал и сказал: «Заберите у него ключ, иначе он все болты порвет, а они в дефиците».

Стас
День за днем я начал постигать тонкости профессии, стараясь вникать во все. Постепенно знакомился с людьми. Мое внимание привлек один мужичок лет 40-45-и. Обычно бульдозеристы все люфты, зазоры, регулировки на бульдозере делают на глазок. А этот мужичок все время ходил со штангенциркулем. Звали его Стас. Как я потом убедился: для него в бульдозере, да и в старательском деле секретов не было. Он знал все регулировки на бульдозере, посадки подшипников, все замеряя штангелем. Раньше Стас работал на ремонтном заводе мастером, там и привык к порядку и точности. Затем 15 лет трудился в артелях. В дальнейшем я был его сменщиком на бульдозере, а он стал для меня непререкаемым авторитетом. Стас так регулировал технику, что бульдозер потом слушался его как живой. Все мои вопросы по технике, по старательскому делу он дотошно объяснял, не отнекивался.
Стас был немного глуховат. Он сам говорил, что случилось это по его природной невезучести. Однажды на ремонте они со сменщиком по прозвищу Гном занимались ремонтом и регулировкой лебедки. Стас по непонятной причине залез между полиспасами (грузоподъемное устройство из блочков для подъема/опускания бульдозерного отвала), а в это время Гном задел рычаг лебедки. Та сработала, и Стаса сдавило до такой степени сильно, что из ушей и носа пошла кровь. Думали все, конец. Но  он оклемался, и с тех пор стал плохо слышать.
Подобный случай был уже и в мою бытность работы с ним. Мы собирались отрабатывать полигон, собрали промывальную установку, запустили, обкатали, решив мыть утром. Стас должен был остаться в ночь окучивать золотоносные пески. Пока суть да дело я начал окучивать пески, чтобы  сменщику меньше работы. В это время Стас с бригадиром невдалеке перетирали какой-то вопрос. Поговорив, Стас направился к насосной установке, решив заглушить двигатель. Декомпрессор на двигателе установки справа. Ему и подойти бы сюда. А он решил с другой стороны дотянуться до рычажка.  И не заметил, как штанина брюк зацепилась за вращающийся вал.
Я смотрю, как в кино в замедленной съемке, вал на холостых оборотах медленно крутится, Стас пытается освободиться, а его уже захватило, штаны стали с него сползать и на вал наворачиваться. Он в двигатель руками уперся, чтобы хоть самого не замотало. Бригадир за плечи ему уцепился, пытается удержать, чтобы совсем мужика не изувечило. Вижу дело труба. Хотя  в школе и в техникуме лучше всех стометровку бегал, но тут я, наверное, личный рекорд по бегу поставил. Бросил свой бульдозер и так стартанул, что в один миг долетел до них. Пока я подоспел на помощь, со Стаса уже и кальсоны содрало. Заглушил я установку, а у Стаса уже вся нога в крови, кожу на ноге порвало. Освободить его оказалось непросто, штанины так плотно намотались, что пришлось разрезать их ножом.
Всем было уже не до работы. Все бросили, сели на машину и приехали на базу. Бригадир купил  литр водки, обработали рану, предложили потерпевшему в больничку, но он отказался. « Так заживет»,- сказал, махнув рукой. Но рана не давала ему покоя всю ночь, нога сильно болела.
При всей своей невезучести Стасу, по моему мнению, в старательском деле не было равных. У него был особый нюх на золото. Бывало пьем чай во время перекуса возле отработанного борта. Я ему говорю для прикола:
- Стас, найди золото.
Он подойдет к борту, присядет на корточки, колупнет пальцем, и пару крупинок на ладошке есть. Он мне покажет, а затем в ручей их выбросит. Я тоже попытался так искать. Однажды пока Стас работал, я начал изучать борт и вдруг увидел блестящий самородок. Золото! Побежал к Стасу, радостно показываю: «Смотри, самородок». Он смеется: «Нет, это пирит, сопутствующий минерал». Красивый камешек я еще долго таскал в кармане, но потом все же где-то посеял.
На участке Сухой полигон был уже отработан, а мы просто прирезали борта, в надежде взять небольшое количество золота. Воды там мало. Недаром этот участок называли Сухой. Мыть было сложно.
В верховьях речушки Сухого, где мы работали, Стас показывал мне старательские шурфы. (Шурф (нем. Schurf) — вертикальная (редко наклонная) горная выработка квадратного, круглого или прямоугольного сечения, небольшой глубины (редко более 20—30 м), проходимая с земной поверхности для разведки полезных ископаемых.) На приисках шурфы к тому времени уже не били, так как использовали для разведки канатно-ударные буровые установки. В старательских же артелях этот способ еще использовался. Суть заключалась в том, чтобы снять торф, галечник, добраться до золотоносной породы. Шурф били, чтобы примерно узнать содержание металла на данном участке. Брали часть золотоносного грунта и мыли в специальном лотке.
Стас научил меня и с лотком работать. Сам же он мастерски обращался с ним. Соль в том, чтобы пустую породу, песок смыть с лотка, а металл оставить. Дело это тонкое и кропотливое. Если еще учесть, что руки постоянно в холодной воде, то и вовсе не каждому под силу. А Стас владел лотком, словно музыкант, виртуозно.
Стас был хороший рассказчик. Он поведал мне немало интересных старательских историй и баек.

Байки Стаса

Гном и голубая змейка

Эй-ка, эй-ка,
Голубая змейка!
Объявись, покажись!
Колеском покрутись!
Был у меня сменщик  китаец по кличке Гном. Маленького роста мужичок. Ему в бульдозере приходилось стоя работать, так как иначе он дороги не видел. Однажды мы с ним работали на полигоне и на золотую жилу наткнулись. Прямо как в "Голубой змейке" Павла Бажова. Гном готовил полигон к работе. Сдавал на бульдозере назад и увидел блеск. Пошёл посмотреть и обомлел. Под только что снятым слоем породы вилась золотая жила.
"Одному увидеть голубую змейку прямое счастье: наверняка верховое золото окажется, где золотая струя прошла. И много его. Поверху большими кусками лежит. Только оно тоже с подводом. Если лишку захватишь да хоть капельку сбросишь, все в простой камень повернется. Второй раз тоже не придешь, потому место сразу забудешь,"- как по книжке.
Еле он дождался конца смены. Когда я пришел, повел  показать находку. Я оценил ситуацию и говорю: "Присыпь грунтом! Чтоб никто раньше времени не увидел!"
Так они и сделали. Потом полигон запустили в работу, отмыли это дело и сдали как положено в кассу прииска. Все закончилось хорошо, не каждому «голубая змейка» в руки дается. На Колыме я много раз видел нездоровый блеск в глазах людей, когда дело касалось золота. Змейка наказывала за жадность, корысть. Это была не сказка, а реальный срок.

Про дедков

Мужики постоянно травили байки. Слышал от них историю про одного деда, который работал в старательской артели. У него была огромная пышная борода. И он любил доводку делать. Когда шлихи подсушили, их надо очистить от пыли. Вот дед этот шлих на противне слегка подкинет и дует, чтобы пыль улетела, а сам все бороду подставляет, чтобы золотая пыльца на бороду оседала. Вроде и не специально, не подкопаешься, а после смены тот дед из бороды золотой песочек вычесывал.
Была и другая история. Одна старательская артель прогорала -  видно, с пробами по содержанию металла ошиблись. А в артели этой работал старичок, когда-то он сидел в этих местах, а потом так и остался жить на Колыме. Вот он и предложил председателю артели: «Давай вот в этом месте помоем». Опытные старатели по внешним признакам, по почве, галечнику могут определить, есть металл или нет. В данном месте никаких природных предпосылок для старательства вообще не было, а старик всё упорствовал, настаивая на своем.
Копнули... Золото как попёрло, да не песок, а целые самородки. Золота оказалось столько, что артель покрыла все свои расходы и еще осталась в плюсе.
Начали спрашивать у деда - откуда такое чудо. Он поначалу ломался, а потом раскололся и рассказал, что здесь был лагерь заключенных. В сталинские времена чуть ли ни в каждом распадке лагеря были, бараки для заключенных. Конкретно на этом месте находился сортир.
Зеки работали в золотоносных шахтах и при случае припрятывали золотишко, а когда играли в карты, такие самородки на кон ставили. Но чуть облава - всё добро спускали в уборную.
Так благодаря этому дедку артель выжила.

В шахте
Один мой знакомый рассказывал, что молодым специалистом приехал на Колыму еще в сталинские времена. Начинал мастером в шахте, где работали заключенные. По его словам, это было нечто. Он – еще зеленый парнишка, а там прожженные сидельцы. Хватил он лиха. Зеки то работают, то не работают, прямо в шахте в карты режутся на золото. План то выполняется, а чаще не выполняется. А начальство с мастера стружку снимает. Что делать? Пошел к бригадиру заключенных, «бугор» по-ихнему. Звали его Вася. Здоровый мужик в хромачах, при галстуке, в общем, при полном параде. Естественно бугор в шахте не работал. Объяснил ему ситуацию. Он: «Командир, сейчас все будет. Разберемся». Спустился в шахту, взял ломик и начал окучивать подопечных. После этого смена перевыполнила план.

Работа в артели
При подготовке к промсезону ремонтируют и ревизуют не только бульдозеры, но и  необходимое оборудование: водяные насосы, водоводы, гидромониторы. Мне пришлось выполнять разные виды работ, освоить профессии от гидромониторщика до монтажника. У меня, хотя и были корочки бульдозериста, но практики не было. Пришлось осваивать все в процессе работы. Мог уже запустить, заглушить двигатель, проверить масло, заправить топливо, учился управлять бульдозером.
Не обходилось и без казусов. Как то раз заглох двигатель на насосной установке. Я решил его запустить. Попытался завести с пускача. Крутнул ручку раз, другой, не заводится. Думаю, бензина нет. Добавлю из канистры. И по неопытности плеснул бензин вместо топливного бака пускача в выхлопную трубу, которая была рядом. Тут подошел бригадир, поинтересовался, в чем проблема, узнав, решил завести пускач сам. Крутнул ручку, пускач завелся, и бензин из выхлопной трубы вылетел вместе с сажей прямо на бригадира. Он и так был чернявый, а тут и вовсе стал как негр черный. Меня разобрал безудержный смех. Когда до бригадира дошло, в чем дело, он тоже разразился громким хохотом.
***
Один раз, я отработал смену в день, а потом меня еще послали доставить оборудование для промывальной установки в верховья распадка Сухого. Выехал вечером, чтобы к утру быть там. Дорога шла по старому высохшему руслу реки через дражные отвалы. Вода была только в верховьях, а там, где я рулил, можно было уже посуху проехать. Видимо, когда большая вода шла, она в дражных отвалах промыла дорогу, которая виляла зигзагами. По ней я и ехал. Мысленно я даже представлял, что еду на танке по распадку. Смотрю по сторонам, любуюсь суровой красотой сопок вокруг. Через какое-то время почувствовал запах палёной резины. Я остановился, вылез, заглянул под двигатель, все вроде на месте. Решил ехать до упора. Палениной воняло всё больше и больше. Не дотянул я совсем немного. Бульдозер на подъеме крякнул и заглох.
За эти сутки без сна я сильно вымотался, вылез из кабины, упал на траву и отрубился. Спал как убитый, не слышал, как утром приехал Стас, не слышал, как он починил бульдозер, поменял «сережки» на муфте и сидел, ждал, когда я проснусь. Открываю глаза, он спрашивает:
- Как дела?
На мой рассказ он улыбнулся, объяснил причину поломки, показал, как ее устраняют.
***
Мне хорошо запомнилось, как я впервые принимал участие в сборке промывальной установки. Для меня все было в новинку, все интересно. Хотя во время запуска произошел такой казус. Установку запустили, а гидромонитор стоял неустойчиво. Напор воды как подали, водяная пушка завалилась на бок и начала крутиться волчком, мощной струей воды поливая все вокруг. Стоявшие поблизости мужики попадали на землю, прячась, кто за что. Орут, чтобы кто-нибудь заглушил двигатель на насосной установке. А я как раз находился неподалеку, подбежал и заглушил двигатель, хотя тоже успел вымокнуть. Мужики же были мокрые, как лягушки.
Монитор подняли, установили и снова стали запускать.
Надо сказать, что перед первым запуском Стас мне объяснял, как все делается по науке. Для начала работы всас насосной установки и сам насос необходимо заполнить водой. Я ведрами таскал, Стас заливал. На всасе стоял клапан, и, когда воды было достаточно, насос захватывал воду. При повторном запуске бригадир действовал уже проще. На двигателе насосной установки есть воздухозаборник. Бригадир взял в руки конец шланга для аварийного сброса воды от водяного насоса, а воздухозаборник на двигателе насосной установки прикрыл ладошкой. Тогда двигатель уже  начинает забирать воздух со всаса. И, естественно, постепенно тянет за собой воду. Тонкость в том, чтобы вовремя убрать руки со шлангом и включить муфту привода водяного насоса. Важно уловить момент, чтобы двигатель не хлебнул воды, а то все клапаны зальет, и двигатель выйдет из строя. Главное почувствовать, что вода уже у тебя около рук, и сделать переключения. Я тонкость эту быстро освоил и любил таким способом запускать установку. Руками чувствуешь напряжение воды. Так постепенно и набирался опыта.

***
Постичь азы профессии бульдозериста оказалось непросто. Рулить, можно научить и обезьяну в цирке. А вот работать отвалом: стелить дорожку, планировать полигон не каждому дано. Как говорится, ты можешь хоть на крыше ехать, а отвал вести ровно, чтобы дорожка получалась гладкая, как по нивелиру.
В первую самостоятельную смену, работая на вскрыше, я так накопал, что там пешком пройти невозможно было. Пришел бригадир, посмотрел, сказал: « Ничего. Нормально». Сам выправил и велел работать дальше. Ну и попотел я тогда. Было уже достаточно тепло –  разденусь до трусов, весь мокрый, как лягушка, и продолжаю мучить бульдозер. За неделю я так навострился, что стелил дорожку лучше бригадира. Он и сам удивился, что я за такой короткий промежуток времени освоил это дело. «Наверное, гены, - пояснил я.- У меня батька всю жизнь на бульдозере трудится. Ну и плюс желание».
После этого я стал полноценным сменщиком Стаса, хотя до него мне было очень далеко.
В те времена я усвоил еще одну важную истину: выпивши работать нельзя. Дело было так. Моя смена выпала на ночь. У сменщика в этот день был день рождения. Он принес водки. В пересменку мы с ним выпили, он отправился домой, а я начал работать. Поначалу даже ощущал какой-то прилив сил, а за полночь хмеляки, видимо, начали вырубать. Везу пустую породу бульдозером в отвал и чувствую, что уже лечу кубарем с отвала вместе с бульдозером. Выключаю муфту, выскакиваю с бульдозера, вижу – до кромки отвала еще метров 50. Самого трясет, весь в поту. Побегал вокруг бульдозера, пришел в себя. Снова в кабину сажусь, начинаю работать, и опять все повторяется. Ощущение, что лечу с отвала. Тут уж я решил действовать кардинально. Разделся догола и нырнул в котлован с ледяной водой. Остатки хмеля как рукой сняло. Смену доработал без приключений. Для себя я тогда решил: работать под градусом никогда не буду. Слово свое сдержал.
***
Пока идут подготовительные работы, артели надо на что-то жить: есть, приобретать запчасти. Обычно брали на прииске аванс. Охотнее его давали, если сдашь хотя бы немного золота. Мы рассчитывали взять золота в верховьях Сухого, но не получилось. Тогда Стас предложил перемыть старые зыковские отвалы – горы отработанной породы. Он считал, что там можно взять самородки. Поставили установку, стали мыть. Сделали несколько съемок, мелкого шлиха не было, а самородочки попадались. Здесь я впервые подержал в руках настоящее самородное золото. Самородки имели самые причудливые формы:  похожие на жучков, изогнутых червячков, с цветными вкраплениями. Так в нашем звене дело пошло на лад.
***
Как-то я получил задание перегнать бульдозер на базу. Выехал поздновато. А надо отметить, что темнеет на Колыме рано, ночью темно, хоть глаз коли. Но что делать – ехать надо. Как на притчу, вышел из строя генератор. Ехал, пока дорогу было видно. Совсем стемнело, остановился. Что делать? И вдруг осенило. Неподалеку нашел жердь, метра два длиной. Привязал ее к броне бульдозера. Взял ведро, налил немного солярки, добавил в ведро ветоши, закрепил его на конце жерди, которая торчала впереди бульдозера. Поджог ветошь. Получился своеобразный факел, освещавший дорогу. Тронулся в путь, сначала потихоньку, а потом осмелел и перешел на пятую. Ведро раскачивалось из стороны в сторону, свет падал то влево, то вправо. Но двигаться было можно. Предстояло преодолеть несколько километров  колымской трассы. И, хотя я двигался по обочине, встречные машины шарахались при виде такого чуда. Добрался я тогда на базу удачно.
***
Надо отметить, что в те времена я застал еще звеньевую систему работы. В нашей артели было три звена. У нас, как я уже сказал, дела обстояли нормально, а вот у второго звена не клеились. Мужики, видя, что дело швах, разбежались. Бывает. Бульдозеры их звена оказались не задействованы. Председатель артели распорядился взять бульдозер нам, и мыть двумя машинами.

«Ворошиловский» стрелок
Пригнали бульдозер из второго звена. Начали работать на двух машинах, на одном бульдозере - я, на другом - бригадир. Поработали, решили попить чайку. Я технику заглушил, костерок развёл, чай кипячу. А бригадир остался у бульдозеров. Вдруг слышу в той стороне два выстрела. Ба-бах, ба-бах! Бегу к бульдозерам, вижу: бригадир борется со здоровенным мужиком, ружьё у него из рук выкручивает, держится из последних сил. Оба уже хрипят.
Подлетаю. Хватаюсь обеими руками за ружьё, вырвал его, потом ломанулся за бугор. Добежал до речки и двустволку в воду выкинул, утопил, короче. А мужики сцепились, схватились за грудки. Бугай орет: «Ты как посмел мой бульдозер взять?» Потолкались, остыли немного, стали разбираться.
Оказалось, мужик работал на этом бульдозере. В тот день  мужик, взяв ружье и еды, шел из дома. Идет, видит – его бульдозер работает. А сам он еще немного поддатый был. Не разобрался, что  к чему. Озверел сразу! И схватился за ружьё... Успел сделать два выстрела. Выстрелы пришлись над кабиной бульдозера. Пока пьяный бугай старался перезарядить ружье, бригадир успел подбежать к нему и схватился за ружье, не давая вставить два новых патрона.
«Ворошиловский» стрелок, придя в себя, осознал, что натворил, пошел на попятную.
- Мужики, забирайте бульдозер, только отдайте мне ружье! - говорит.
- Ни хрена! - отвечает бригадир. - Чтобы ты нас тут расстрелял? Нет.
На следующий день собрали всю артель, стали решать, что со стрелком делать. Мы с бригадиром честно рассказали, как дело было.
- Они без разрешения взяли бульдозер! - напирал мужик.
- Я им разрешил! - перебил его председатель артели.
В итоге решили, ход этому делу не давать, но из артели этого «снайпера» выгнали.

На мосту

Попасть из поселка Усть-Омчуг на прииск Курчатовский можно по автомобильному мосту через реку Омчак. Но это большой крюк. Пешком можно пройти по подвесному мосту. Он столь узкий, что может пройти только один человек. Местная гопота здесь устраивала подлянки. Идет пьяненький мужичок по мосту, а его с двух сторон возьмут в клещи, карманы вытрясут и сбросят с моста. Расстояние конечно небольшое, метра полтора- два. Пока мужик в снегу барахтается, грабителей и след простыл.
Приключилась такая ситуация и со звеньевым нашей артели. Мужчина он был крепкий, кулачищи как кувалды. «Иду выпивши, - рассказывал звеньевой,- вижу, что меня уже пасут. С одной стороны моста один человек, а с другой – двое. Меня пропустили и ждут. Тот навстречу мне пошел. Вижу такое дело, я ускорился и в рог ему как зарядил и, не давая опомниться, скинул его с моста. Разворачиваюсь и пошел навстречу двум другим. Пока они соображали, я ближнему тоже зарядил в челюсть. Он стал заваливаться назад на подельника. Тот пытается через него меня достать, а я и ему отвесил. В общем всех троих спустил с моста, и удовлетворенный, что справедливость восстановлена, продолжил путь на Курчатовский».

Природа
Природа колымского края своеобразная: осенью буйство красок – листва ярко красных и желтых оттенков, стланик на сопках, кедрач, покрытый маленькими шишечками. Орешки до того малы, что щелкать их целое расстройство. Медведи осенью в этот стланик заваливаются на зимнюю спячку. Низкорослые березы зимой заносит снегом, поэтому они не вымерзают. Зимой природа – мрачно-суровая, белые сопки отливают синевой. Весной же, когда все просыпается от спячки и холодов, все вокруг начинает играть сотнями разных оттенков –  глаз невозможно оторвать!
Когда мы со Стасом работали в верховьях Сухого, я после ночной смены не ложился спать, а отправлялся в сопки любоваться удивительной красотой этих мест. Душа просто ликовала от обилия сочных цветов, свежести воздуха, который пропитан запахом набухающих почек  кустарников и деревьев. На Колыме они низкорослые, изогнутые, самых причудливых форм.
Когда сходит снег, сопки покрываются огромными полянами прошлогодней брусники, голубики. Перемерзшие ягоды приобретают особый аромат, сладость и вкусны необычайно. Я ел их прямо горстями, до тех пор, что уже кожа с языка начинала слезать клочками. Когда надоедало склоняться за ягодами, я просто ложился на живот и продолжал наслаждаться этим природным деликатесом лежа.
Невдалеке порой лакомились сочными ягодами местные куропатки. Весной они выводят птенцов, и целыми семьями устремляются на такие ягодные поляны. Зимой куропатки на севере белые, а весной они меняют цвет оперения и выглядят, как декоративные молодые петушки. Перышки у них синие, зеленые, красные с матовым отливом. Следом за мамой-наседкой цыплята вышагивают важно, не обращая особого внимания на человека. Выглядит это очень забавно.
Бродя по сопкам, иногда натыкался на остатки сталинских лагерей: остов забора, покосившаяся сторожевая вышка, полуразвалившийся барак. Я бродил по этим местам, и воображение рисовало печальные картины жизни той поры. От всего этого становилось мрачно на душе.
Отправляясь в свои прогулки, брал с собой ружье, но не для охоты, а больше для самоуспокоения. Мужики все стращали: «Доходишь, на медведя нарвешься». К счастью, с косолапым я не встретился.
А вот лося видел почти рядом. Однажды после ночной смены, как обычно, отправился в сопки, набродился по склонам, наелся перемороженной после зимы сладкой брусники, прилег на солнышке и закемарил. Проснулся, глаза открываю, смотрю – лось стоит метрах в тридцати от меня. Просто лесной великан. Грудь широкая, мощная.  Этот лесной красавец задумчиво объедал молодые листочки на березе. Я залюбовался статью и великолепием этого лесного гиганта. Про ружье даже не вспомнил. Лось же, пожевав листья, повернулся и гордо направился в сопки.
В распадках среди сопок протекают небольшие ручейки и речушки. В период обильного таяния снега они становятся довольно полноводными и бурными. Вода в них просто ледяная. Но к осени вода постепенно пропадает, русла рек мелеют и пересыхают. Недаром у старателей бытует поговорка: нам лишь бы наработаться, вода долой и мы домой.

Трубная, 8
Бомж (человек без определенного места жительства), бич (бывший интеллигентный человек) – эти слова сегодня понятны любому, а в те времена о людях этой категории особо не говорили, да и на улицах их почти не было – милиция гоняла, привлекала за тунеядство. А вот на Колыме таких людей можно было встретить частенько, там их называли бичами. Зимой этим бездомным приходилось жить в теплотрассах. Когда их спрашивали, где живешь, они отвечали: « Трубная, 8».
Бичи иногда наведывались к нам в артель на базу, просили пустые бутылки. Частенько приносили свежих грибов, ягод и в качестве бартера обменивали на еду. Старатели их не обижали, покормят, еще и денежку дадут.
Как-то произошел комический случай. Бригадир решил привлечь двух бичей к работе. Они охотно согласились. Один говорит: «Я в той жизни был бульдозеристом. Справлюсь». Бомжики были уже немного выпивши. Мужик взялся активно за дело, но гаечный ключ у него постоянно срывался, и бомж вместе с ключом падал на землю. Видя такую работу, бригадир отобрал ключ и сказал: «Забирайте пустые бутылки и проваливайте отсюда». Мужички подхватили тару и подались восвояси. Уходя, компаньон бывшего бульдозериста выдал такую речь: « Я хотя и не бульдозерист, но справился бы лучше». Мы так и упали со смеху.

Баня
Обычно бытовые условия в артелях организованы неплохо: тепляки с нарами для сна, столовая, обязательно банька.
Но иногда приходилось работать в таких местах, где и помыться-то толком негде. Помню, пару месяцев работали со сменщиком в «тайге», а там ледяной водой лицо ополоснёшь, и вся помывка. Зачухались до невозможности, грязь сама с локтей отваливалась. Потом нас перекинули к посёлку у прииска Курчатовский. В шаговой доступности находилась поселковая баня. Вот тут-то я оторвался по полной, парился там чуть не каждый день. Как Высоцкий пел:

Протопи ты мне баньку по-белому -
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Ходили в ту баню целой толпой. Парились от души, так сказать, на высадку. Кто кого пересидит. Маломальский порядок в бане поддерживал старичок: веники готовил, за отдельную плату пиво приносил или чего покрепче. Мужики скинутся, пока они парятся, он сходит, притащит бутылочку.
Вот как-то раз принёс бутылку водки. Начали открывать. Она выскользнула из рук. Шлёп! И разбилась. Пол-то бетонный. Все в шоке. Сначала молчание гробовое, а потом крик из толпы раздался: "Разойдись!" Шарахнулись в разные стороны, а мужик тот, что кричал, пал на колени и приник губами к луже, пока водка не растеклась. Всосал в себя одним махом, как из блюдца.
Не прошло и пяти минут, как его развезло, уснул на лавке, «устал» человек.

Зубы
Смены двенадцать через двенадцать. На триста вёрст никого. Только я и напарник. Жили в тепляке. Питались по-простому: банку тушенки в костер бросишь, нагреется, осторожно откроешь и ешь.
Когда вдвоем со Стасом работали, у него неожиданно заболели зубы. Он ел анальгин горстями. От боли готов был по потолку ходить.
У меня никогда не болели зубы, ни в детстве, ни в армии, что такое зубная боль, я не представлял. И на Стаса мне было смотреть удивительно. Потом у него боль поутихла, и на меня переключилась. Это было нечто! Я не мог работать. Казалось, что трансформатор в голове. Анальгин не помогал. Что я только не делал: водой полоскал, сало прикладывал. Ничего не помогало. Совсем измучился. А тут как раз приехал на машине бригадир. Пока они со Стасом разговаривали, я взял в бульдозере пассатижи, обтёр их от мазута, зеркало из машины тоже прихватил и пошёл в отвалы. Начал рвать зуб. А неудобно. Пассатижи срываются. Губу разорвал. Кровища! Озверел и сломал зуб. Наворотил дел, короче, но боль притупилась. Вернулся в тепляк. Мужики чай пьют.
- Кто тебя? - кричит испуганный сменщик.
- Так и так, - говорю, - сам себе зуб вырвал, устал по потолку ходить.
Через несколько дней по делам поехал в Усть–Омчуг и зашел к зубному в поликлинике. Врач глянул на такую красоту и спросил:
- Это кто тебе?
- Сам, - отвечаю.
- Ну, ты маньяк! - покачал головой доктор, челюсть мне заморозил, удалил осколки и еще пару зубов выдрал.
Пришел я на Курчатовский, а наши мужики чей-то день рождения отмечают. Стали меня расспрашивать, как все прошло. Потом говорят: «Надо продезинфицировать». Я засомневался: «У меня же анестезия,  заморозка не отошла. Нельзя, наверное». Но мужики убедили меня, что все будет нормально. Я выпил пару рюмок и вырубился. Проспал больше суток. С той поры я не стал запускать зубы: если зуб болит, сразу надо лечить.

Старательство – дело особое
Наше звено отрабатывало полигон на борту реки Омчак. Вскрыша там  больше 15 метров. Мне было удивительно, как мы доберемся до песков. За день там оттаивает не больше 10-15 сантиметров. Бульдозером это сдерешь, а дальше гольный лед со щебенкой и торфом. Оказалось все довольно просто. Поставили гидромонитор к борту, струю из пушки направили на мерзлоту, которая водой режется, как ножом масло. В одном месте прорежут, передвинут пушку, дальше размывают мерзлоту. Щебенку, которая водой выносится, выталкивают бульдозером в отвал.
Настилаешь так называемую дорожку и по ней уже выталкиваешь пустую породу. Соль заключается в том, что настелить ее необходимо как можно ровнее, почти идеально. Иногда эта дорожка доходит до 100 метров в длину.
Начинаешь по ней  толкать породу на второй передаче. Сколько машина тянет, столько и выталкиваешь. На сотке первая и вторая передача на одном валу в коробке, поэтому передачу можно переключить мгновенно. Когда чувствуешь, что машина уже не тянет, моментально переходишь на первую передачу и уже на первой вывозишь пустую породу в отвал. Он иногда достигает 50 метров в высоту.
Если нароешь ям на этой дорожке, не сможешь откатиться назад на четвертой передаче. Работали ведь не за страх, а за совесть, поэтому старались толкать на предельных скоростях, чтобы быстрее добраться до золотоносных песков. Несешься назад на четвертой передаче. Только бы не выпасть из колеи дорожки – чуть муханешь, можешь и из кабины вылететь. Добравшись до песков, начали мыть.
Сам процесс мытья золотоносных песков – настоящая песня. Трудно словами передать многозвучие этого процесса. Мощный рокот работающего бульдозера, шум водяной струи монитора, грохот падающих камней, щебня, песка. Все это сливается в единую неповторимую музыку, понятную только старателям.
Пески наталкиваешь бульдозером на вашгерд (Вашгерд - простейшее устройство для промывки песков, содержащих золото и другие редкие металлы). Мониторщик пушкой размывает породу. Мастерство заключается в том, чтобы пустую породу струей воды выкинуть с вашгерда. Более мелкие фракции, пески проваливаются в отверстия в вашгерде и вместе с водой стекают в колоду - специальный желоб с металлическими решетками и резиновыми ковриками, на которых задерживается металл.
Первая съемка оказалась успешной. У старателей настроение поднялось. Надо видеть неподдельный восторг взрослых, повидавших жизнь мужиков. Глаза горят радостью. Труды не напрасны. В дальнейшем с этого полигона наше звено взяло золота даже сверх плана.
Добыча шла до поздней осени. По ночам начались заморозки. Руководство прииска попросило работать до упора. Так как полигон уже был ниже уровня реки Омчак, чтобы пески не замерзли, мы полигон затопили и выталкивали пески из воды. На помощь прииск нам выделил мощный бульдозер CATERPILLAR, который помогал выталкивать пески.

Над водой туман стоял, видно плохо, приходилось работать почти по интуиции.
Если случалась поломка техники, обычно вызывали сменщика. Устраняли неисправность вместе до тех пор, пока не налаживали, будь то день или ночь. После устранения поломки на бульдозер садился тот, чья смена, неважно отдохнул или нет.

Заморозки все крепчали. Если бульдозер стоял без работы часа два, ходовая замерзала, и невозможно было тронуться с места. Приходилось кострить. Заталкивали под катки тряпки, поливали «адской смесью» - соляркой смешанной с бензином, - и поджигали. Следили, чтобы огонь не перекинулся на сам бульдозер.
В очередной раз кострить досталось мне. А перед этим к нам в тепляк пришли старатели, закончившие сезон раньше и ожидавшие расчета. Естественно, они уже позволяли себе выпить, пришлось и нам поддержать, хотя честно скажу, я сопротивлялся, и, как оказалось, не напрасно.
Надо заметить, что к концу старательского сезона у меня отросла роскошная рыжая борода.  Накатил я чуток и вышел на улицу. Вижу, тряпки под бульдозером прогорают. Решил добавить «адской смеси» из чайника. Плеснул, а она в чайнике и вспыхнула. Я, ничего лучшего не придумал, как дунуть, чтобы затушить. Фукнул в чайник, оттуда как пламя полыхнуло, борода и вспыхнула. Я  мгновенно среагировал: лицом вниз так и пал в воду. Поднимаюсь, прихожу в тепляк. Поглядел в зеркало, борода клочками. Говорю: « Сейчас сбрею». Но мужики уговорили не сбривать – сама выправится. И действительно, вскоре борода выровнялась.
Вскоре наш старательский сезон закончился. Звено собралось вместе подвести итоги. Оценивали работу каждого, указывали на ошибки. Когда очередь дошла до меня, бригадир похвалил меня, сказал, что я быстро сумел освоить старательскую специфику, научился управлять бульдозером хорошо. Но Стас, подняв палец вверх, изрек: « Ты особо не обольщайся. Ты еще только на тридцать процентов бульдозерист». Похвала из уст этих опытных, повидавших жизнь старателей была  для меня выше всяких орденов и медалей.
Впереди меня ждал отпуск на родине.

В отпуск
У старателей сезон заканчивается осенью, а у лэповцев – начиналась самая работа. Братка уже в то время работал в бригаде по строительству ЛЭП, а перед началом зимнего сезона заехал ко мне в гости. Пару дней мы потусовались в Усть-Омчуге. Грибневу к тому времени дали квартиру в Усть-Омчуге. Побывали у его семейства в гостях. Затем Сергею предстояло ехать на Мой-Урусто, где их бригада должна была строить высоковольтную линию 35 тысяч кВ. На прощание с мужиками лэповцами накатили и, когда Сергей вместе с ними садился в автобус, я их шефу говорю: «Ты смотри там моего братку не обижай». Мужики посмеялись, так на позитивной ноте и  расстались. Они уехали на ЛЭП, а я отправился в аэропорт Магадана. 
Улетали мы на материк большой толпой старателей. Многие накупили гостинцев родным, набралось много поклажи, и это, видимо, привлекло внимание таможенников. Дело к посадке на самолет, а нас через металлодетекторы не стали проводить, а сразу подходят мужики в форме: «Пройдемте». Завели в отдельное помещение и начали шмонать по полной. Все баулы перетрясли. Все чисто. Короче, вышли в зал аэропорта, там нас встретили, как победителей, чуть не аплодисментами. В общем все закончилось хорошо. Сели на самолет и через несколько часов я уже ступил на уральскую землю.
Это был мой первый отпуск после работы на Колыме. Родители были  рады, но недолго. Большие деньги, как говорится, ляжку жгут. Постоянные встречи с друзьями, попойки стали серьезно беспокоить родителей. Да и сам я чувствовал, как такая вольница меня все больше затягивает. Как вечер, так я уже ищу очередную компанию и повод выпить. Мать написала слезное письмо старшему брату. Сергей сообщил, что у них в бригаде освободилось место, и пригласил поработать на ЛЭП. Я согласился.
Собрал рюкзачок. Батька мне валенки большущие подшитые выделил и еще дал отличный топор. Вещь на севере нужная. Там же морозы под 60 градусов. А раз мы из дерева высоковольтные строили, приходилось бревна шкурить. А на таком морозе это дело не простое, и хороший топор необходим. Потому что плохо закаленный от удара по сучку рассыпался как стекло. Так почти налегке я вновь отправился на Колыму.
***
Один парень сказал, что жить прошлым - первый признак старости. Попробуй!
Есть, что вспомнить. Да. Выбрал я когда-то такую дорогу. Вспоминаю о прошлом с радостью душевной, до слез. Каждому свое.
Человек сгорает быстро, как свеча, или нет, долго тлеет.
Сколько лет за плечами и что там в остатке? Кому сколько Богом отмерено.

ЛЭП
Сергей работал на прииске «40 лет Октября». Первый сезон они строили ЛЭП на участке Сибик-Тыэллах, а второй сезон - на участке Мой-Уруста -Бежин Луг. Линию электропередач предстояло провести в рекордные сроки, потому что как раз в это время строилась Колымская ГЭС. Большая территория уходила под затопление, и старателям надо было срочно отмыть все эти участки, где располагалось хорошее содержание золота.
Строили 110 тысяч кВ, 35 тысяч кВ.
Сергей в письме мне написал, как добраться до Мой-Уруста. Путь до Магадана мне уже был известен, как с билетами решать вопрос, тоже известно. В ту сторону обычно летали через Свердловск, Новосибирск, Иркутск, Якутск, Магадан. Но был еще один прямой рейс с посадкой только в Братске. На нем я и полетел. Добрался до Магадана без приключений, сел на автобус и поехал на Мой-Уруста.
Надо сказать, что управление прииска «40 лет Октября» находилось на одном берегу реки Колымы, а поселки Сибик-Тыэллах, Мой-Уруста – на другом. Река Колыма достаточно широкая и быстрая. Через нее ходил паром, на который вмещалось несколько грузовых машин. Легковушек в то время почти не было. Вот на этом пароме я и перебрался на другой берег.
Поселок Мой-Уруста, как и все колымские поселки, представлял смесь двухэтажных деревянных домов, бараков, мазанок. Жилье отапливалось централизованно от котельной, частники топили в своих домишках углем.
Братка, давая мне рекомендации, как добраться, указал ориентир – иди от подстанции. Нашел я эту подстанцию, вышел ко мне дежурный электрик, я у него спрашиваю: «Где тут лэповцы у вас?» Он махнул рукой в сторону просеки. А вдоль этой просеки стоят пасынки, столбы метра по 2-4 высотой, вкопанные в землю. Электрик и говорит: «Иди вдоль столбов, не промахнешься». А дело уже к вечеру. Я поначалу весело шел. Темнеть стало, столбы все не кончаются. Вдруг вижу: огоньки впереди светятся. Подошел – два балка на санях, бульдозер. Братуху увидел, обнялись с ним, он познакомил меня с мужиками: «Этот Жила, этот Мыло, Юра Данилка, Якут».
Они, зная запасливость Сергея, стали его подбивать: «Братан приехал, надо это дело отметить». Сергей из своего скрадка достал бутылку коньяка. Все понемногу выпили. Меня накормили. Кто-то ватники мне подогнал, кто инструмент дал. Так начиналась новая страница моей колымской жизни.
***
На следующий день после приезда я уже вышел на работу. Утром подъехали к нам на стоянку горный мастер и взрывник. Надо уточнить, что ямы под опоры ЛЭП били с помощью взрывчатки. Поэтому прииск выделял нам постоянно горного мастера и взрывника, которые отвечали за ведение взрывных работ и соблюдение технологии взрывов.
Сергей познакомил нас. У взрывника кличка была Палимут. Он на прозвище не обижался. Даже при первом знакомстве, пожав мне руку, представился: « Александр Васильевич, можно Палимут». С Сергеем у них были дружеские отношения: братка называл его Батей, а Палимут Сергея – сынком. Работа взрывника состояла в том, чтобы получить на прииске взрывчатку, запальные шнуры, контролировать проведение взрывов.
Для установления опоры ЛЭП необходимо вырыть яму. В вечной мерзлоте это можно сделать только с помощью взрыва. Сначала необходимо пробить шпур – цилиндрическое отверстие в породе сантиметров 10-15 в диаметре и глубиной сантиметров 30-40. Туда закладывается взрывчатка, капсюли со шнурами. В зависимости от свойств породы заряд закладывается меньше или больше. Палимут всю бригаду технологии этой обучил.
В первую мою смену он и мне инструктаж провел, все растолковал. Затем разделил взрывчатку, раздал, и вся бригада разошлась по своим пикетам.
В пару к себе меня взял Сергей, чтобы побыстрее натаскать, как бурки делать. Дело это только на первый взгляд нехитрое – кайли ломиком, да и только. Бур – это ломик с заостренным концом размером 4х4 мм. Если бур неправильно закален, он либо плохо породу откалывает, либо сам обломится. А без инструмента не поработаешь, отставать и задерживать других тоже не резон. Сергей мне тонкости этой науки преподал, я во все быстро въехал.
За световой день, а он зимой на Колыме короткий, мы успевали по одной яме выбить. Под П-образные опоры глубина ямы 2,5 метра, под анкера бьют 4 ямы, каждая по 3 – 3,5 метра. Для взрыва били обычно по три бурки, одну из них делали поглубже, чтобы взорванная порода частично сама вылетела из ямы. Меньше потом земли лопатой откачивать (выгребать). Потом по новой нужно забуриваться, и так до тех пор, пока яма не будет нужной глубины.
У нас даже было негласное соревнование, кто быстрее яму выбьет. Когда попадались торфянистые почвы, взорвешь, так только «пухнет», и ничего не вылетит. Вся сила взрыва вниз уйдет. Потом лопатой только откачивай торф вперемежку с камнями. Запах, правда, фекальный от такой почвы.
Во время строительства этой ЛЭП морозы стояли под 60 градусов. Поэтому мы стремились побыстрее забуриться, зарыться поглубже в землю. Когда уже с полметра зароешься, в ямке становится теплее, другой раз и телогрейку скинешь, чтобы сподручнее работать. Буришь на корточках, внизу-то тепло, а на загривке ледяной куржак намерзает.
Случалось, в рабочем азарте шнуры на взрыв запалишь и уходишь на безопасное расстояние, а про телогрейку забудешь. После взрыва от нее остаются одни клочки. В таких ситуациях Палимут, поднимая палец кверху, изрекал: «Вот так бывает и с человеком!».
Мужики наши прикормили двух собачек. Жили они под тепляком. Охраняли. Одна собачка была особенно ласковая. Прозвали ее Е-нок.
Щенок этот очень любил понежиться на солнышке. Кинешь телогрейку на край ямы, он тут как тут пристроится на ней, лежит, потягивается. Когда  взрыв приготовим, криком на соседних пикетах мужиков предупреждаем и расходимся на безопасное расстояние. Первые два взрыва как бы создают внизу вакуум, все, что взлетело, обратно засасывает, а третьим взрывом - все уже на выброс, землю выкидывает вверх.
Шнур запаливаешь, он шипит, а собака на него кидается, лает, а потом убегает. Но однажды, Е-нок, видно, зазевался и попал в эту воздушную волну. Как шарахнуло, его подкинуло и засосало в яму. А третьим взрывом выбросило. Думали, хана собачонку. Шкуру взрывом порвало. Мы его в тепляк принесли, и он целую неделю лежал, не пил, не ел. Однажды ночью, вижу, пытается встать, лапы подкашиваются, но все же поднялся, лбом дверь открыл и на улицу вышел. С того времени щенок стал поправляться, оздоровел постепенно, но взрывов уже боялся. Не успеют запалить шнур, он срывается и убегает.
Пробивая ямки и устанавливая пасынки, двигались вперед и за каждую рабочую смену все дальше удалялись от места стоянки тепляков, в которых жили. Световой день короткий, поэтому возвращаться на ночлег приходилось по темноте, порой преодолевая до полутора километров. Подбадривали друг друга шутками. Обычно Жила начинал присказульку: « По дороге Мой-Урусто – Бежин луг медленно двигался неуловимый ковбой». Юра Данилка подхватывал: «А почему он был неуловим?».  Сергей добавлял: «Потому что он на хрен никому не нужен был». Так и добирались до тепляков. Там нас уже ждал горячий ужин, приготовленный поваром Петровичем.

Недосмотрели
Для облегчения некоторых видов работ при строительстве ЛЭП у бригады имелась в наличии передвижная дизель-генераторная установка. Как-то раз нам с Сергеем пришлось заночевать в общежитии поселка Мой-Уруста и приглядывать за этой установкой, стоявшей рядом с футбольным полем, метрах в пятидесяти. Установку не заглушали, потому что мороз сильный: потом ее не завести. Вот мы за ней и присматривали. Вдруг посредине ночи стучит к нам в комнату мужик и спрашивает: «Ребята, ваша электростанция? Она горит».
Мы с браткой ломанулись на улицу, подбегаем к установке, а она уже вся полыхает. Несмотря на сильный мороз, горело так, что ближе 20 метров не подойти к ней. Поднялся сильный ветер. Горящие куски летели в сторону «шанхая» - частных хибарок. Нас в этот момент волновало лишь одно: чтобы не загорелось жилье. Странно, что на пожар никто не прибежал. Установка так и выгорела полностью. Остались только железные сани, на которых в последствие мы смонтировали новую установку.

В условиях Севера
Суровые условия севера заставляют человека приспосабливаться, адаптироваться к такой жизни.
К примеру, рабочая спецовка сшита так, чтобы ни ветер, ни мороз не проникали к телу. Главная обувь – валенки, желательно подшитые. Меховые рукавицы, кроличья шапка с подшлемником –  вязаной шапочкой с прорезями для глаз.
Но все равно было непросто избежать обморожений: чуть зазеваешься, то щеку, то нос мороз прихватит. Однажды я обморозил ухо, так думал, что оно отвалится – висело, как пельмень. Поэтому старались уши беречь, и еще отпускали бороду. Борода на морозе покрывалась куржаком, но сберегала лицо от обморожения. На материке, обычно, если щеку прихватило морозом, оттер варежкой и отойдет. На Колыме, если потер, кожа чернеет и слазит. Поэтому место обморожения надо просто прижать ладошкой и отогреть.
Но все равно обмораживались частенько. В нашей бригаде одному из мужиков родители прислали несколько видов жира: гусиный, бараний, барсучий, бобровый. Эти народные средства хорошо помогали. Лицо намажешь жиром, и это спасало от обморожений.
От сильного мороза воздух разряженный, и, если подпростыл, сухой кашель так и разрывает грудь. Мы с Мылом нашли выход: натопили собачьего жира, смешали его с медом. Каждое утро Мыло подогревал эту смесь, все, как в детском садике, выстраивались друг за другом, и Николай Иваныч каждому по ложке давал чудодейственного лекарства. Через несколько дней кашель прекратился, а на щеках появился румянец.
***
Чтобы находиться в непосредственной близости к работе, приходилось жить в передвижных тепляках – вагончиках, приспособленных для отдыха и сна. Обычно было два сборных из «вагонки» тепляка, стоящих на санях. Внутри делали двухъярусные нары, где вместо досок, панцирные сетки от кроватей. Как правило, при передвижении по бездорожью вагончики раскачивались, щели в стенках увеличивались, поэтому тепляки продувались насквозь. На стоянке старались наше жилище, где можно присыпать снизу снегом, кое-где прибивали рубероид. Чтобы дополнительно утеплиться, я приспособился обивать стенки ватными капотами, которые  шили заключенные  в зоне. Капоты шли для утепления двигателей машин и другой техники. Вот я этих капотов набрал. Кабину в бульдозере ими утеплил и вагончик.
Внутри вагончика стояла печь-буржуйка. Пока трассу пробивали, припасали сушняк, поэтому дрова были.
Кстати, условия жизни в передвижном тепляке далеки от совершенства. Пока суть да дело, за вечер натопим металлическую печку-буржуйку так, что она раскалится до красна. На нарах наверху мужики изнемогали от жары. Но это длилось недолго. Все засыпали, а печка тем временем прогорала и остывала. Температура в вагончике быстро падала и к утру не слишком разнилась с уличной. Становилось так холодно, что даже волосы на голове примерзали к подушке. Утром вылезать из-под одеяла не было никакого желания. Все лежали до упора. Первым не выдерживал бригадир. Он вскакивал, быстро одевался, затапливал буржуйку и убегал в другой тепляк к повару, где уже было тепло.
Постепенно в вагончике становилось теплее, тогда уже все остальные члены бригады вставали, начинали топить лед, чтобы умыться и почистить зубы. И только после этого отправлялись тоже в соседний тепляк на завтрак. 

***
Зимой на Севере темнеет рано. После работы соберемся в балке, мужики накурят, хоть топор вешай. Я один был некурящий. Они весь вечер дымят, а мне уже дышать нечем. Сижу чуть не на полу. Спорить с ними бесполезно, мужики только посмеиваются. Чтобы выжить, решил я тоже начать курить. Раньше я курил, вернее, баловался, только в детстве. Колючки всякие с пацанами курили, хвою пихтовую заворачивали и курили. А здесь на полном серьезе пришлось дымить. Брат, когда узнал, все наезжал на меня: «Что ты как большой начал пыхтеть?». Я думал, что уже привык, потому как курил по-настоящему. Когда сезон закончился, я приехал домой в отпуск, привез с собой два блока импортных сигарет, но дома курить не тянуло, как отрезало. Батька в то время курил, я ему и отдал сигареты. Для него это был настоящий праздник: в кои-то веки он курил «Опал», «Родопи». Получается, за всю свою сознательную жизнь я плотно курил всего полгода.
***
Капитально мылись только в бане, для этого каждую субботу ездили в поселок. А так вечером воды нагреем, чтобы по пояс обмыться после работы. Однажды Юра Коленко сидит на нарах на втором ярусе, а пятки у него черные. Мыло ему говорит: «Юра, пятки-то отморозил». Юра - новичок на Севере был, за чистую монету принял. На самом деле просто валенки черные, целый день в них проходишь, вот пятки и черные. Мужики посмеялись, потом говорят: «Ты хоть ноги помой».
Кстати, подобная ситуация произошла и у меня. Я где-то вычитал, что якуты для тепла шьют меховые чулки-кянчи. Я их называл «коты». Насобирал у мужиков старых заячьих шапок, распорол, выстирал и сшил меховые чулки по своему размеру. Вместо портянок. На босую ногу эти коты наденешь и – в валенок. Нога не потеет и не мерзнет. Правда, по началу шкурки плохо отстирались, и ноги были черные. Парни все меня подначивали: вытащишь ноги из котов, а они черные. Приходилось эти чулки каждый день стирать. Постепенно они мазаться перестали.
Уже вернувшись с Колымы, когда завел семью, шил такие коты своим маленьким ребятишкам, они с удовольствием носились по квартире в этой удобной обувке.

***
Вечером в тепляке для развлечения играли в карты.
Я же давно мечтал научиться игре на гитаре. Кто-то из знакомых в поселке дал мне гитару, я ее принес в тепляк с намереньем изучить аккорды. Но, к сожалению, инструмент мне почти не попадал: то Вернадский разучивает «Колымский вальс», то Мыло что-нибудь музыкальное изображает. У него немного получалось.
Лучше всех играл на гитаре Жила. Иногда по настроению он закатывал целые концерты. Прозвище к нему прилипло неслучайно. Хотя питались мы хорошо, но иногда хотелось чего-нибудь вкусненького. Мужики пристрастились делать мороженое: банку сгущенки смешивали со снегом. Получался своеобразный деликатес. Однажды Жила навел себе мороженого, а кто-то из мужиков говорит: «Толян, поделись». А он отвечает: « В еде друзей нет. Когда дело касается живота, ни родственных, ни дружеских связей нет ». «Ну, ты и жила», - посмеялись мужики, но прозвище так и прилипло.
Что интересно, к началу очередного сезона работы Жила привез с собой брата, который на материке не вылезал из тюряги. Чтобы изменить образ жизни брата и его окружение, Толян и взял его на Север. Когда знакомились с ним в бригаде, зашла речь о том, что Толяна прозвали Жила. Младший брат сам предложил: « Раз Жила есть, то я – Поджилок». Так его и прозвали – Поджилок. Интересный парень, адекватный.
Когда мы работали на участке Марии Расковой, пасынки уже все поставили, и днем мужики занимались сборкой опор.
Лес, девяти и одиннадцатиметровые бревна, подтаскивали заранее. Чтобы ускорить работу, Сергей, он уже тогда был бригадиром, вывел меня в ночь. Прицепщиком у меня был Поджилок.
Я уже ориентировался, какой лес пойдет на столбы, какой на обвязку, какой на крестовины. Цепляли и растаскивали по пикетам. Зацепим и волочем. Чтобы не уснуть, Поджилок все развлекал меня байками из своей непростой жизни.
Когда под утро двигались по долине, на свет фар постоянно выбегали зайцы. Словно чуяли, что мы без оружия. Мужики наши, узнав про это, снабдили нас ружьем и дали два патрона. Да еще оказалось, что один патрон не того калибра. Но все равно, даже одним патроном, я зайца завалил. Приезжаем утром после смены, заходим в тепляк, мужики завтракают.  Поджилок небрежно с гордым видом бросил зайца на пол. Добыча! Повар Петрович, когда зайца чистил, сказал, что всего две дробины в легком было. Мужики потом подначивали: «Как вы только его подбили?». Я отшучивался: « Да, повел стволом, чтобы шкурку не попортить».
***
Кстати, работая на строительстве ЛЭП, пришлось на себе испытать суровые условия быта. Даже чтобы справить малую нужду, приходилось искать закуток потише, где нет ветра. Спрячешься за вагончик или горку снега, пустишь струю, а она на лету замерзает, капли льдинками на землю падают. Мороз-то под 60 градусов.
По большой нужде и того проблематичнее: выкопаешь в снегу небольшой окопчик и быстро-быстро делаешь свое дело. Иначе рискуешь обморозить задницу и «мужское достоинство».
На ночь мы бульдозера не глушили, чтобы не заморозить двигатель. Между отвалом-ножом бульдозера и передней броней есть небольшое пространство и там сравнительно тепло от работающего двигателя. Наши мужики приспособились: занырнут туда и в относительном комфорте справляют свою нужду.
Бульдозерист периодически выходил из вагончика проверять температуру и давление двигателя. И тут не обходилось без приколов. Увидишь, что кто-то занырнул под броню, тихонько подкрадешься, залезешь в кабину и как дашь полные обороты. Двигатель взревет, а мужик со штанами на пятках и трехэтажным матом вылетал из-под бульдозера как ошпаренный.

Шахта и кузница
На участке Бежин луг в те времена была действующая шахта по добыче золота. По  природной любознательности мне было интересно увидеть  процесс добычи песков шахтным способом. Наклонный вход в шахту напоминал подземный переход. Оттуда специальным ковшом, прикрепленным тросами к лебедке, вытаскивали золотоносные пески. Спустился я в шахту. Не знаю, сколько метров породы над головой, но находиться там, как мне показалось, жутко. Вся шерсть, какая есть на мне, встала дыбом. Вверх посмотрел: над головой висят огромные мерзляки – обледеневшие каменные глыбы. Шахтеры же не обращали на это никакого внимания. Одни бурят породу, другие лебедкой ковш зацепляют, грузят, пески лопатами подгребают.
Принцип добычи песков в такой шахте следующий: в стене бурят отверстия, туда закладывают взрывчатку, затем взрывают, отколовшуюся породу грузят в ковш и вытаскивают на поверхность. Везут к реке. Таким образом, пески заготавливают зимой, а промывают летом.
Шахтерский народ там был в основном молодой, некоторые приехали с женами. Одна из женщин работала на Бежином луге фельдшером. Однажды и мне пришлось обращаться к ней за помощью.
Надо сказать, я довольно быстро освоил подготовку буров к работе. Помог мне в этом Николай Иванович, по прозвищу Мыло. Сам он в кузнечном деле был дока. Не раз мы на пару с ним приезжали в кузницу оттягивать и закаливать бурики для всей бригады. Процесс этот творческий, и можно сказать, ювелирный: перекалишь – конец бура быстро отломится, не докалишь – бурик заточится, как карандаш, работать таким не сможешь. Конец бурика должен быть четырехгранным, достичь этого сложно. Мыло и преподал мне тонкости этой науки.
В субботу, воскресенье взрывных работ не было. Вот бригадир мне и поручал буры оттягивать. Если Мыло не был занят ремонтом бульдозера, мне помогал, подсказывал. Мужики некоторые незлобиво пытались подначивать: «Вот, вам там в кузнице хорошо, в тепле работаете, а мы на холоде шкурим бревна». Я чувствовал подначку, но на полном серьезе говорю: «Ладно. Давайте, как прежде, каждый сам себе будете оттягивать, закаливать инструмент. Братухе я буры сделаю, а вы все остальные сами». Подколки затихли, потому что каждый понимал: готовить буры – дело непростое, сноровка нужна и умение. Больше подобных разговоров не возникало.
Как-то мы в очередной раз зашли в кузницу, там мужик по прозвищу Коля-Саня разбивал подшипник. Обычно, разбивают обойму подшипника, чтобы достать шарики, а их потом использовать на охоте, как пули.
Кстати сказать, Коля-Саня этот был известный ходок, большой любитель женщин. Сейчас я уже даже не помню, как его на самом деле звали: Коля или Саня. Он, когда знакомился с женщинами, представлялся не своим именем, а вымышленным. Допустим, его звали Коля, а он говорил – Саня. 
Так вот этот деятель разбивал подшипник. По идее, подшипник нужно  положить в рукавицу и потом разбивать. А Коля-Саня просто поставил его на наковальню и кувалдочкой по нему – хрясь. У меня только мысль промелькнуть успела: «Сейчас мне прилетит». И прилетело прямо под глаз. Думал, все - глаз вытек. Боль неимоверная, глаз огнем горит. Прикрыв глаз рукой, выскочил на улицу и помчался в фельдшерский пункт. Бегу, а сам думаю: «Ну, если глаз вытек, прибью Колю-Саню».
Молоденькая фельдшерица в медпункте рану мне промыла, забинтовала и успокоила, что глаз цел. Голова, правда, у меня дня два еще гудела, но когда снял повязку, даже синяка не было. Подшипник угодил под глаз, рассек кожу, кровь и вытекла.
Кстати, кузницы были на каждом участке, где мы работали. А так как там обычно было тепло, по утрам мужики собирались в кузнице покурить, обменяться новостями, послушать очередной анекдот или местные сплетни.
Однажды в поселке им. Марии Расковой мы с Николаем Ивановичем два дня пробыли на ТО и только уехали к себе на трассу, как в кузнице произошел несчастный случай. Утром, как обычно, мужики собрались в кузнице. Кузнец в это время растапливал горн. Огонь в горне никак не хотел разгораться. Кузнец решил ускорить процесс и плеснул « адской» смеси. Огонь в горне вспыхнул, а кузнец инстинктивно отдернул руку и плеснул смеси на себя. Одежда на нем вмиг вспыхнула. Мужики кинулись тушить, не выходит. Кузнец попытался бежать, но ему подставили подножку, уронили на пол, накрыли фуфайками и потушили огонь. Но кузнец получил серьезные ожоги. По местному радио даже просили сдать кровь. Об этом нам рассказал водила, приехавший к нам из поселка.
Данилыч
В Усть-Омчаге  на месте бывшего ДЭУ, дорожно-эксплуатационного участка, у нас располагалась основная база, где мы в межсезонье хранили оборудование, и там стояла машина ЗИЛ-164. Водителем машины был хохол Данилыч. По натуре мужичек прижимистый. Меня удивляло, что сам он с Украины, а туда отправлял гречу мешками. 
Курил Данилыч «Беломор». Что интересно, он беломорину выкуривал, с него дым вообще не выходил. Он, словно, его поглощал. Окурок выкинет, потом разговаривает и у него изо рта такой парок, как на морозе, выходит.
Уже уехав с Колымы, работая  на производстве, я нередко своим курящим коллегам приводил в пример Данилыча: « Как вы курите? Только дымите. Сигареты  переводите. Уж взял сигарету, так ее надо добросовестно выкурить. Вот у нас был Данилыч – вот курил так курил. У него ничего на ветер не уходило».
Надо сказать, что Данилыч водителем был опытным и запасливым, что в условиях Севера немаловажно. Он в машине всегда возил полубочку. Куда-нибудь приедут, заночуют. Он воду с системы охлаждения спустит. А когда утром ехать надо, он в этой полубочке пожег делал, двигатель разогревал, коробку передач, задний мост. Затем воду заливал, и ехали дальше.

Антабус
Был в нашей бригаде такой кадр - Антабус.  Мужик лет пятидесяти. Я сначала думал: фамилия у него такая. Но Сергей мне объяснил,  что на самом деле он Виктор Михайлович Краюшкин. Родители у него жили где-то в Москве, занимали какие-то партийные посты. Антабус же уехал на Колыму и привык там. При своем недюжинном здоровье, где он только не работал.

К слову сказать, еще до Колымы во время службы в армии он был стрелком-радистом на самолете. В старых самолетах в кабине спереди находились летчик и штурман, а сзади в таком стеклянном колоколе сидел стрелок-радист, который стрелял из пулемета. Антабус три года служил этим стрелком-радистом. Отлично в свое время стрелка-радиста в фильме «Хроника пикирующего бомбардировщика» сыграл Олег Даль, который пел: « Буду я стрелком-радистом, буду я летать со свистом задом наперед». Действительно, стрелку-радисту всегда приходилось сидеть в самолете спиной к направлению полета, потому что он должен был отстреливаться, защищая тыл самолета.
  Антабус был большой любитель выпить. Жил он по такой системе: денег заработает, пропьёт, и снова на работу. При любом удобном случае ехал в ближайшую деревню и набирался там в хламину. Придёт с похмелья, болеет «китайской» болезнью, но от работы никогда не отлынивал. Кто-то с перепою не может ничего делать, а он потеет, ворчит, но все равно работает.
Он сам рассказывал, как с друганами получат зарплату, накупят продуктов и выпивки. И гужуют. Когда выпивон кончался, надо было кому-то в поселок идти за добавкой. А это километров 80 – 100. Кто побежит? Антабус. Он легкий был на ногу. Дадут рюкзак под водку. Сразу уговор – литр водки ему. Пока возвращался, литр выпивал, чтобы согреться.
Шёл так однажды зимой, смеркаться начало. Видно просмотрел и свалился в каньон. Достаточно глубокая яма с крутыми бортами. Улетел туда вместе с водкой. «Думал, легко выберусь. Лезу, лезу по снегу, вот-вот вылезу, и обратно скатываюсь. Снова до самого верха долезаю и опять вниз лечу. Лазил до тех пор, что чувствую - замерзать начинаю. Лежу в яме, смотрю на небо, а там звёзды, выть хочется. Пришлось рюкзак с бутылками в яме бросить. Чудом выбрался без него из ямы. До участка, где работали, недалеко было. Пришёл весь обмороженный, но живой. Мужики оттерли. Рассказал им, где водку бросил. Несколько человек, подхватились, сбегали, рюкзак с водкой принесли».
Как- то раз мне в руки попался паспорт Виктора Михайловича, так там натурально написано через чёрточку Краюшкин Виктор Михайлович - Антабус.
Антабус - это таблетки такие. Раньше для перевоспитания алкашей существовали ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий). Краюшкин раз загремел туда. Привезли, дали ему таблетки эти. Как правило, с них люди блевать сразу начинают. Тазик дали. Антабка выпил таблетки - не фурычит.
- Можно, - говорит, - ещё.
Дали. На душе хорошо стало.
- А можно ещё, - попросил в третий раз.
Ему лошадиную дозу таблеток дали. Совсем захорошело. Короче, выгнали его оттуда. А кличка Антабус приклеилась.
На Колыме спроси у кого: « Кто такой Краюшкин? Никто не знает». А скажи Антабус – любой знает.
Он другой раз пойдет в поселок по делу, возвращается обязательно в хлам пьяный. Это при том, что денег у него на руках не было. Спрашиваем, где ты успел набраться. Обычно он отвечал: «Да, встретил мужиков, работали вместе». У него даже присказулька была. « 25 лет на Колыме, и п*сом обзывают, - шутил про себя Антабка.
Бывало, наберётся, барагозит.
- Иди в люлю! - говорит ему бригадир.
- Хуюлю, люлю! За собой смотри! - весело отвечает Антабка.
За 25 лет Антабка ни разу не смог вырваться с Колымы домой к родителям по причине беспробудного пьянства. Даже имея благие намерения, он в лучшем случае добирался до Усть-Омчуга. Там у него была подруга. Звали ее Лариссон. Мужики говорили: мощная, дородная женщина. Пока он бухал, она большую часть денег у него вытягивала и прогоняла. Ему опять приходилось вкалывать, зарабатывая на жизнь.
Однажды мужики из бригады решили, при расчете в руки ему сразу денег не дать. Антабус был в бешенстве. Матерился.  Мужики сами купили ему билет на самолёт до Москвы, проводили в аэропорт и только тогда отдали деньги. Подхватился Антабка, побежал на посадку, даже не попрощался ни с кем. Вернулся он на Колыму или нет, я не знаю.

Рыбалка
При строительстве ЛЭП п. Мой-Урусто – п. Бежин луг трудились ударно и взрывные работы закончили досрочно. Немалая заслуга в этом – взрывника Александра Васильевича. Как я уже упоминал, прозвище у него Палимут, был он заядлый рыбак. Ну, мы его решили отблагодарить. Якут на трелевщике отвез его на озеро, находившееся в нескольких километрах от нашей стоянки, и оставил его там рыбачить. Через несколько дней Якут поехал за Палимутом, и я с ним напросился. Хотелось посмотреть на зимнюю рыбалку на Севере.
Приехали. Озеро оказалось довольно большим. Сопки голубоватого цвета, между ними  расщелина, а в ней глубоководное озеро. Как позже рассказывал Палимут: мужики опускали в воду 100-метровый линь и дна не достали.
Александр Васильевич, как истинный рыбак, находился в приподнятом настроении, потому что погода отличная, клев хороший – на льду рядом с лункой лежало несколько десятков рыбешек. В основном это была мальма – красная рыба семейства лососевых.
Якут рыбачить не любил, поэтому, взяв ружье, отправился в сопки поохотиться. А мы с Палимутом остались рыбачить. Александр Васильевич дал мне бур. От обычного бур отличался тем, что для толстого льда имел дополнительную насадку. С помощь такого инструмента можно было просверлить  довольно глубокую лунку. За два часа упорного труда я просверлил-таки лунку 1,8 метра, но азарт пропал начисто. Весь в поту я порядком подустал, и Палимут, пожалев меня, отправил отдыхать в тепляк. На берегу озера стояли два довольно уютных вагончика-тепляка, где были обустроены нары, лежали матрацы и даже постельное белье. В тепле да с таким комфортом я мгновенно заснул сладким сном.
Пока я спал, а Якут охотился, Палимут, наловив рыбы, сварил уху. Жирная наваристая, ароматная – такой ушицы ни до, ни после мне есть не приходилось. С собой у нас были припасены три бутылки коньячка. Под ушицу да за стопочкой пошел душевный разговор. Я не преминул расспросить Палимута про технологию его рыбалки.
«Беру леску длиной несколько десятков метров. Через каждые полметра привязываю такие поводки с полметра длиной. К ним крепятся  крючки-тройники. В качестве наживки использую не червей, а всевозможные бусинки, блестяшки, даже плавнички от мальмы. Они у этой рыбы цветные, отливают перламутром. Самое главное аккуратно спустить всю эту снасть в лунку и не запутать. Спустил и сидишь, время от времени подергиваешь. Как почуял, что рыба попалась, потихоньку вытравливаешь леску. Улов сразу несколько рыбин: одна крючок заглотила, другая хвостом за крючок зацепилась. Рыба же вьется вокруг снасти, блестящая приманка ее привлекает, вот иная и хвостом зацепится. Мальма рыба достаточно жирная. Для ухи первое дело».
Взятые с собой три бутылки «Плиски» даже и не понадобились. Выпили под уху чисто символически и завалились спать. Наутро отправились обратно. Приезжаем на стоянку нашей бригады, а мужики мясо жарят – лося завалили. Тут Палимут достает наш коньяк недопитый. Мужики развеселились: «Ну и рыбаки, даже выпивку обратно привезли».
Лосятина, мясо хотя и лесное, но умело приготовленное, весьма вкусна. Но в дело шла не только мякоть. Николай Иванович, охотник многоопытный и умелый, мастерски разделывал мозговые кости. В большом баке он долго варил их. Затем под его руководством Сергей ударял топором в то место, которое указывал Николай Иванович, и кость разваливалась, обнажая сочную жирную мозговую мякоть. Тонкость состояла в том, чтобы знать нужную точку и точно по ней ударить. Тогда кость расколется вдоль, не повредив костный мозг. Все, затаив дыхание, смотрели на действо охотников. А потом с наслаждением уплетали вкуснятину.

Мыло
Бульдозер – техника, требующая регулярной профилактики: поменять масло,  фильтры, смазать ходовую, сделать мелкий ремонт. Одному ТО (техобслуживание) делать не сподручно. Бульдозер я освоил еще в артели, поэтому бригадир  отправил меня в помощники к бульдозеристу. Звали его Николай Иванович, по прозвищу, созвучному с фамилией, – Мыло. Мужики мне потом рассказали, что с ним не мог ни один помощник сработаться. Все ему было не так. А мы с Николаем Ивановичем сразу нашли общий язык. Работа у нас спорилась.
Ближе к обеду Сергей с бригадиром зашли проверить ход ремонта, послушали наш разговор и еле удержались от смеха. «Сидите под бульдозером, - рассказывал позже братуха, - и такой у вас разговор колоритный идет, хоть на магнитофон записывай». Смесь мата и профессионального жаргона, на котором мы объяснялись, не каждый и поймет. Мы же понимали друг друга с полуслова.
Обычная речь Николая Ивановича пестрила матерными словами. У него х*й через х*й был после каждого слова. Он этого просто не замечал.
Однажды в столовой Мыло с кем-то разговаривал на своем обычном жаргоне.
- Мужчина, можно покультурнее? - попросили поварихи.
Мыло на секунду задумался и ответил:
- А не пошли бы вы нахуй, пожалуйста?
Работяги кругом так и грохнули со смеху, включая и поварих.
Мыло был весьма своеобразным мужиком. Отмотал три срока. Первый раз загремел по малолетке – тяпнул чужих голубей. Потом еще за что-то попал. Но при такой тюремной биографии не имел ни единой наколки.
При всей своей внешней грубоватости Мыло писал очень трогательные письма.
Для меня всегда было проблемой накатать простое послание домой, родителям. Полстранички вымучить, и то подвиг. Мыло писал полные нежности, отеческой любви строки.
- Ты кому пишешь? – спрашиваю.
- Дочке.
Раньше он жил с какой-то женщиной, и она родила ему девочку. Потом разошлись их пути-дороги. Бывшая жена с ребёнком осталась в Подмосковье. Каждый год, когда заканчивался сезон, Мыло ездил навещать дочку. Когда они с женой разошлись, настоял, чтобы она подала на алименты. Высылал деньги для дочери.
Бывало, едем вместе по посёлку, Мыло распаляется: «Недоноски мелкие,  мешаются, под машину лезут, - потом добавлял, - а вот дочка у меня – Человек».
Внешне он выглядел нелепо. Сверху на голове лысина, а по бокам кудри. Шапку носил смешно: одно ухо вниз, другое – кверху, как у Тобика. Фуфайку сносит, верх обдерет, наизнанку вывернет, получается легкая душегрейка – на его жаргоне поебешка.
Несмотря на суровую школу жизни, которую прошёл Мыло, он остался настоящим человеком: отличным работягой, специалистом, каких мало, ответственным: если что-то обещал - всегда держал слово. Отзывчивым, не жадным, готовым поделиться трудовым и житейским опытом.
Мыло был заядлый охотник. На этой почве они скорешились с Сергеем. Когда выдавался свободный день, они вдвоем отправлялись на охоту на крупного зверя.
Весной по распадку среди сопок часто был слышен рев. Мыло объяснял: « Это медведь проснулся, из берлоги вылез и орет, на заду елозит – просраться не может».
Охотники делали скрадки на медведей. Такая крепкая деревянная изгородь и вход. Устанавливали петлю, а в качестве приманки подкладывали тухлое мясо, чтобы запах привлекал зверя.
Он шел на этот запах и попадал в петлю. А принцип у этой петли такой: с одной стороны подвешивался большой чурбак. И когда медведь в петлю попадался, чурбак падал и не давал ему освободиться из западни.
Еще охотились на куропаток, которых в тех местах тьма. Их спугнешь, они взлетят, круг сделают и обратно на то же место прилетают. В тепляке пол холодный, так мы набьем этих куропаток и под нары, они там как в холодильнике. Хочется поесть, достанешь куропатку и в кипяток. Шкурку вместе с перьями снимаешь и бульон варишь из мяса. Потом мясо ешь и бульоном из кружки припиваешь. Частенько подстреливали и зайцев, из них тоже вкусный суп варили.
Весной на Колыме начинается активное таяние снега плюс дожди, в это время все ручьи превращаются в мощные бурные реки. Когда достраивали ЛЭП с Марины Расковой до ручья Арга-Юрях, приходилось воочию наблюдать, как небольшой ручей превращался в дикую неуправляемую стихию. Течение становилось столь быстрым, что смотреть страшно. Обломки деревьев, пеньки проносились со скоростью поезда. Наверное, и  человека там, как песчинку, унесло бы.
Мы работали по одну сторону ручья, а на другом берегу находились приисковские полигоны. Как выходные, приисковским мужикам хочется домой к семье. А как через ручей перебраться? Вот Николай Иванович, то бишь Мыло, несколько раз на бульдозере перевозил их через реку. Набьются в кабину, как селедки. Николай Иваныч бульдозер направит поперек течения. Вода захлестывает, чуть не до окошек, главное, чтобы в двигатель не попала. Тут и сноровка, и уверенность важны. Так он их и перевозил на своей «сотке» туда и обратно.
Но однажды мужики решили проехать на своем бульдозере Т-180. Уж не знаю, по какой причине, но посреди этого потока бульдозер у них заглох. Мужики вылезли на крышу кабины. Сначала им даже весело было. У них пузырь водки с собой был. Выпили. Встал вопрос, что делать дальше? На берег-то как попасть?
И тут мужикам просто повезло. Хотя в тех местах машину встретить редкость, но, на их счастье, невдалеке на берегу ручья была сооружена подстанция. И как раз приехали наладчики ее подключать. Водитель ГАЗ-52. увидел мужиков на крыше бульдозера и рванул в поселок за подмогой. Как он сам потом рассказывал, ручьи, даже малые, превращались в реки в считанные часы. Один такой ручей преградил ему дорогу по пути в поселок. Но водила не растерялся. Укрыл двигатель полиэтиленовой клеенкой и сумел форсировать эту неожиданную водную преграду. На прииск примчался, доложил начальству о происшествии. Вызвали вертолет, чтобы спасти горемык. Они уже там серые были от пережитого стресса.

Якут
Летом в тундре сплошные топи. Поэтому ЛЭП прокладывали  поздней осенью и зимой, когда все замерзает. Прокладывая ЛЭП от Мой-Урусто, поставили пасынки до самого поселка Бежин луг. Потом привозили лес, растаскивали его по пикетам (это – места будущих опор). Отбирали, какой на мачты, какой на поперечины. Шкурили бревна. На пятидесятиградусном морозе дело это непростое. Дерево леденеет, и шкурка откалывается кусочками. Чтобы ускорить процесс, мы обливали бревно бензином и поджигали. Шкурка оттаивала, и мы быстро-быстро старались ошкурить бревно полностью. С сучками было сложнее справиться. На морозе при ударе по сучку лезвие топора рассыпа́лось на мелкие кусочки как стекло. Управляться с сучками удавалось только топором братухи или моим, т.к. наши топоры имели особую закалку.  Из ошкуренных бревен начинали собирать опоры. Устанавливали их и только потом натягивали провода.
Брали пену (это – лист железа), укрепляли на ней две стойки, устанавливали барабан с проводом и бульдозером тянули. Потом приспособили трелевщик.
На нем работал Якут – Виктор Мелечеевич Вуяшев. Мать у него была хохлушка, а отец – якут. Ну и прозвали его Якут. На трелевщике он работал не первый сезон, и меня тоже обучил.
Расстояние между пролетами от анкера до анкера, в зависимости от рельефа местности, разное. Иногда провода натягивали длиной с километр. Натяжку надо обязательно контролировать, так как провисание проводов должно соответствовать норме. Мужики из бригады выстраивались вдоль всего пролета, а я на трелевщике тянул провод.
Якут же, как более опытный, заправлял всеми. Сигнал «больше/ меньше натянуть провод» передавали голосом, проще говоря, кричали друг другу. Но была разработана и целая система сигналов рукой. Если Якут поднимал руку над головой – это означало  «Тащи вперед». Если обе руки подняты кверху – «Подтянуть чуть-чуть».  Взмахи рукой – «Сдай назад». Круговое движение рукой означало «Стоп».
Ранней весной солнце особенно яркое. Дороги уже протаивают, а на сопках еще лежит снег. Он на солнце блестит так, что слепнут глаза. Мужики подхватили « снежную» болезнь. Ощущение, как будто на сварку смотрел: глаза слезятся, резь, словно песка насыпали, слезы текут, невозможно глаза открыть, ничего не видишь. А работать все равно надо. Мужики видят плохо, кто одним глазом смотрит, кто щурится. Ругаются все, почем зря. Якут, ясное дело, тоже. По всей долине только матьки несутся. Провода то недотянут, то перетянут, кто-то провис проглядит, но, в конце концов, все получалось. В общем надо было видеть этот «творческий» самоотверженный процесс. Потом шеф привез солнцезащитные очки, и зрение у мужиков выправилось.
Рассказывая про Якута, нельзя не вспомнить, что он еще научил нас правильно обращаться с рыбой. Выросший на берегу океана, он умел не только солить, коптить рыбу, но разделывать и есть ее так, что на тарелке оставался только скелет.

Вертолет
По окончании работ приемку линии (ЛЭП) производила государственная комиссия. К моменту сдачи ЛЭП 35 тысяч кВ Мой- Урусто  - Бежин луг от обильного таяния снега все реки и ручейки вышли из берегов, дорогу размыло. Поэтому члены госкомиссии прилетели на вертолете. Бригадир, Сергей вместе с комиссией облетели на вертолете вдоль всей линии электропередач, все посмотрели, подписали документы приемки объекта. Вертолет должен был возвращаться обратно, а так как из-за распутицы местный народ не мог выбраться в Усть-Омчуг, многие попытались просочиться на борт вертолета. Толпа набралась большая, поэтому мы с Сергеем не стали спешить, остались в гостинице переночевать.
Вечером пошли с браткой на берег реки Колымы. Решили искупнуться, а то были на Колыме, а в Колыме не искупались. Река эта достаточно широкая в тех местах. Купаться мы все же не решились – вода холоднющая, прямо ледяная. Штаны закатали по колено, побродили по воде вдоль берега, и все.
На следующий день снова прилетел вертолет. Билет вроде бы стоил 10 рублей. Тогда я впервые летел на вертолете. Он летит достаточно низко, все хорошо видно. Вода разлилась по всей долине. Дорогу, ведущую на прииск «40 лет Октября», в некоторых местах смыло полностью. Мне все было в новинку, все интересно.
Единственное, что неприятно, вертолет летит, летит и вдруг словно проваливается в воздушную яму. Ощущение, что падаем, все внутренности к голове прилипают. Потом выровняется, опять нормально летим. Так, Слава Богу, нормально долетели до Усть-Омчуга. Меня впереди ждал отпуск.
***
В непогоду
Отпуск в межсезонье длился четыре месяца. Столько отдыхать мне надоело, и я решил поехать на Колыму пораньше. Добрался до Усть-Омчуга. Иду по поселку, а навстречу мне Якут. Мы с ним несколько дней потусили, а потом я ему предложил замутить какую-нибудь работенку. Он легко согласился. Не знаю, с кем уж Якут договаривался, но вскоре объявил, что на Токичане есть работа: надо построить несколько километров ЛЭП - 6 тысяч кВ.
Мы быстро собрали наших мужиков, которые оставались в поселке. Привели в порядок бригадный «зилок», загрузили инструмент и отправились на Токичан. Установили опоры довольно оперативно – мужики-то опытные.
За проводом и изоляторами нам с Якутом пришлось ехать на прииск Курчатовский, на территории которого находились центральные склады Тенькиньского ГОКа. На Севере есть такая практика: идет машина, и на нее частенько на складе загружают попутные грузы для нужд прииска, в основном запчасти для тракторов и машин. Вернувшись в поселок, провод и изоляторы мы сгрузили, а запчасти остались лежать в кузове машины, припаркованной возле общежития. Вскоре разыгралась непогода, работы на ЛЭП приостановили, я же решил не терять времени и отвезти запчасти. Все равно на душе было неспокойно, что они валяются бесхозными в кузове. До поселкаим. Марии Расковой решил рвануть по зимнику.
В этом поселке находилась школа-десятилетка и при ней - интернат, в котором жили дети с отдаленных участков прииска Дальний. Мамки прослышали, что идет машина на Марию Раскову, бегут ко мне в общежитие, просят взять гостинцы для детворы. Я сначала в отказ, а потом думаю: ладно, не на себе нести. «Только, - говорю, - если меня занесет, я все ваши тормозки съем». Мамашки в голос: «Да, ради Бога ешь, только возьми». Сложил я все эти посылочки тоже в кузов и поехал.
Не доезжая до поворота на зимник, увидел буксующую приисковскую машину ЗИЛ-130. Водитель был несказанно рад моему появлению. В этих местах попутные машины большая редкость.  Я подцепил «зилок» буксировочным тросом и помог выбраться на дорогу. Водила, узнав, куда я направляюсь, усомнился: «Как же ты перевал преодолеешь по такой слякоти и непогоде?». Я ответил, что поеду по зимнику. « Но там тоже есть перевальчик, правда, поменьше. Рискованно». «Ничего, прорвемся», - ответил я и отправился дальше. 
Зимник проходил по высохшему руслу ручья. Дорога не ахти, но ехать можно. Добрался до перевальчика. Заглушил машину и прошелся пешком по перевалу, мысленно прокладывая путь. Дорога была довольно опасной: одной стороной упиралась в скалу, а другой край граничил с крутым обрывом. Уходя вверх, дорога вилась по серпантину. Смущало еще  то, что машины тут ходили редко, в случае чего и помочь некому будет. Но все же решил рискнуть.
Сунулся на перевал и на первом же крутом повороте серпантина зашлифовал. Машину потащило назад. Душа у меня сжалась. Думаю, хоть бы не в обрыв. Труханул, но продолжал удерживать машину на скользкой дороге поближе к скале, а не к обрыву. Это мне удалось, и я благополучно спустился назад.
Думаю, что же делать? Вспомнил, что в кузове лежит длинный трос, метров 15. Меня сразу осенило: трос этот достал, разрубил его на две части и обмотал колеса на заднем мосту, закрепил. Потихоньку сдал назад и с разгончика опять попер на перевал. Видно, Бог меня вынес. Я на самый верх вылетел. Тогда я креститься-то не умел, но Бог меня берег. Дальше дорога была приличной, и я добрался до поселка без приключений.
Приехал, остановился возле школы, подозвал пробегавшую мимо девчушку, говорю: « С Токичана кто у вас, пускай заберут посылки». Она понеслась, и через пару минут детвора набежала и  разобрала все гостинцы.
Я же поехал на склад и по накладной сдал все запчасти. Кладовщик не преминул мне заметить: «Ну, ты мужик рисковый! В такую непогодь сейчас без большой нужды никто не поедет». Молодой я тогда был, самонадеянный. Обратно ехал без приключений, на одном дыхании миновал перевальчик и добрался до Токичана. Вечером в столовой женщины подходят, спрашивают как да что. Говорю: «Все нормально, отдал ваши посылки».

Покорение высоты
Работая в бригаде линейщиков по строительству ЛЭП, нас перебросили на возведение одинарных опор на поселке Ремонтный. Название поселка не случайно, ранее там был завод по капитальному ремонту бульдозеров. В нашу бытность от завода остались лишь развалины. Сам завод был переведен в поселок Усть-Омчуг.
На Ремонтном еще жили люди, но было и много заброшенных домов, хотя и по-прежнему отапливаемых. В один из таких домов нашу бригаду и поселили. По-видимому, прежними хозяевами жилища были алкаши. По всем углам валялись горы пустых бутылок из-под вина и водки. Пришлось весь этот хлам выбросить на помойку, но дух «бичовский» вывести оказалось не так-то просто. Мои сотоварищи были не столь щепетильными, духан их не раздражал, а я всяческими средствами пытался вывести этот стойкий неприятный запах. Сначала на несколько раз вымыл пол «голиком», березовым веником без листьев, приносил кедровый стланик, раскладывал его по углам комнаты. Но полностью избавиться от назойливого запаха так и не получилось.
Повара у нас не было, поэтому приходилось готовить еду по очереди. Иной дежурный сготовит обед, и подремать успеет. Варево его поедим, еще и останется. Я же, как приготовлю, они все съедят, и на меня наезжают – почему мало сготовил? Хотя я готовил те же две кастрюли, как и все. Я вначале даже сердился, думаю: ни фига себе, я старался, даже глаз не прищурил, а они возмущаются. А позже сообразил, что моя  готовка вкусна, поэтому ее и не хватало.
Для работ по строительству ЛЭП мы взяли на прииске бульдозер Т-100М, в простонародье именуемый «сотка тросовая». Трос на бульдозере периодически изнашивался, и его приходилось менять. Получали трос на складе поселка Транспортный. Распоряжался складским хозяйством начальник РММ. Узнав, что нам необходим трос, диаметр на 18, начальник РММ, показав на трубу котельной, сказал:
- Снимайте и забирайте.
Оказалось, что с помощью этого троса поднимали новую трубу на местной котельной. Трос так и остался болтаться на трубе, так как один конец его был закреплен наверху трубы. А высота той трубы ни много ни мало с девятиэтажный дом. Желающих лезть на такую верхотуру не оказалось. И неожиданно даже для самого себя подписался я. Спрашиваю начальника:
- Пояс-то монтажный есть?
- Есть, только в мастерской, пошли – дам.
Мастерская представляла собой довольно большое помещение с двумя рядами токарных станков, а в проходе я увидел настоящий «Студебекер». На мое искренне удивление начальник, улыбаясь, пояснил:
- Да, настоящий, еще по ленд-лизу получен, а сейчас мы на нем только на охоту ездим.
Машина действительно была оборудована будкой в кузове. На передок были поставлены дополнительные колеса.
- Только баранку приходится крутить вдвоем, - сказал начальник. - Гидроусилителя нет, одному не справиться.
Я не устоял от соблазна, забрался в кабину, уселся за баранку и попытался представить себя водителем легендарного автомобиля, как сейчас его называют – машина Победы.
Начальник РММ выдал мне монтажный пояс, и мы отправились покорять местный «эверест». Очень быстро собралась толпа зевак, все давали советы, как лучше забраться на трубу. Стараясь не смотреть вниз, я полез вверх, успевая еще огрызаться на пустые замечания из толпы. Довольно бодро взобравшись на 25-метровую высоту, я отцепил трос и сбросил его на землю, чем вызвал одобрительные возгласы толпы. Кто-то подал даже реплику: « Надо было дать ему флаг, чтобы он установил на трубе». Слезая, я парировал: «Мне твой флаг ни в какое место не упирался». В толпе грохнул смех. Уже только на земле я почувствовал, всю опасность совершенного мной поступка и ощутил легкую дрожь в коленках.
 
25, 5 и 5
Уже говорил, но повторюсь. Много на Колыме разных людей встречал, простых, да с непростыми биографиями. В частности, «мицаев, грицаев», короче хохлов. А почему так? Значения не придавал поначалу.
Украина во время войны под оккупацией находилась. Вот. На Колыме некоторые из них сидели по статье «За измену Родине», 25, 5 и 5 говорили про них мужики. То есть 25 лет в зоне, 5 на поселении + ещё 5 без права выезда и переписки. С такими неохотно общались, т.к они полицаями были во время войны. Много лет прошло, а осадок в душах людей остался, брезгливость какая-то по отношению к врагам, как к прокажённым, больным. А мне всегда было интересно, как судьба повернулась у человека, что произошло, что он стал предателем. Спросить не решался.
Однажды работали мы с напарником в посёлке Токичан. Понадобился бульдозер. Мы обратились к начальнику участка. Он сказал, чтобы взяли бульдозер у Пескарева, сделали работу и потом вернули машину. Вот такие дела. Фамилия Пескарев, а кличка Пескарь была у этого мужика, лет ему за полтинник, примерно.
- Только он не шибко общительный – предупредил начальник.
- А что такое? – спросил я.
- Он полицаем был во время войны, а жена его в крематории работала при немцах.
Взяли мы бульдозер у Пескаря. Напарник мой только за рычаги и, бац, заглохла техника. Пескарев ворчит. А я, не теряя времени, чик и завёл бульдозер с первого раза.
- Во! – похвалил Пескарь – видно мастера!
Познакомились. Слово за слово, общаемся, и решился я поинтересоваться у него.
- Как получилось, что ты, нормальный мужик, полицаем стал? – спрашиваю.
- А что делать, сынок? Пришлось выбирать! – помрачнел Пескарь – Во время войны мне было 15 лет. В нашей деревне фашисты красноармейцев расстреливали и согнали народ, нас пацанов тоже, смотреть на казнь. Так вот. Дали мне винтовку.
- На, стреляй! – засмеялись фашисты.
- Не буду!
- Тогда тоже к стенке становись! – сказали они.
Жить-то хотелось. Кровью повязали и куда деваться.
Пескарь замолчал и глянул в сторону бульдозера. Несколько секунд мы стояли так.
- У тебя родня осталась на Украине? – продолжил я разговор.
- Полно! – улыбнулся Пескарь.
- Ездишь туда?
- Нет. Ты что? Дорога домой мне давно заказана. Там, знаешь, березы склоняют, к макушкам верёвки привязывают и за ноги, потом отпускают деревья, пополам разрывает. Сразу такое со мной и сделают, – завершил Пескарев.
Вот и разбери, если ты судить скор на руку, что за персонаж. Положительный? Отрицательный? Любой может себя геройски в грудь колотить, пока суть да дело.
Не приведи Господь никому такой выбор в жизни. Честный, но мёртвый, либо живой, но предатель.
К немцам попадали по-разному. Кто добровольно шёл, кто обиженный советской властью, а кто вот так.
На всё Колыма, где переплелись разные судьбы, у каждого своя.

Мулла
Был в нашей бригаде интересный мужичок. Спец на все руки: хоть цепи к бензопиле наточить, хоть заварить, хоть технику исправить.  Сергей, когда меня с ним знакомил, представил его как Колю. А я вижу, лицом татарин, волосы черные, кучерявые. Какой Коля, у них нет таких имен. Потом мне на глаза попалась его старательская книжка. В ней написано: Аргибаев Мельдян Исбулдыевич. Говорю ему: «Какой же ты Коля? Хотя бы Мишей назвался». Коля усмехнулся: «Нам татарам вся равна». Мужики в бригаде окрестили его - Мулла.
Коля был отличным механизатором. В подтверждение приведу такой случай. На прииске Гастелло надо было построить пару километров «шестерки» ( ЛЭП 6 тысяч кВ). Леса для опор не оказалось. Энергетик предложил собрать брошенные опоры с отработанных полигонов. Этим мы и занялись. Спилим одну опору, прицепим к бульдозеру, едем дальше за следующей. Бульдозером управлял Коля. Уже была собрана и прицеплена добрая вязанка опор, когда неожиданно под бульдозером лед разошелся, и образовалась майна, то есть трещина. Бульдозер стал быстро погружаться в полынью. Счет шел на доли секунды. Коля среагировал молниеносно: включил заднюю скорость и стал взбираться на прицепленные сзади бревна. Я только успел выдернуть шкворень, чтобы машина не запуталась в тросах. Бульдозер забрался на вязанку и остановился. Так удалось выйти из критического положения и спасти технику.
Работа в бригаде была ломовая и требовала полноценного сытного питания. Еду на всех готовил старичок-повар Петрович. Продукты закупали централизованно, потому что деньги хранились у бригадира. В магазинах в то время особо товаров не было, а на складе можно было отоварить все что угодно. Целые туши баранов-архаров австралийских брали, рыбу свежемороженую огромными пластами. Тогда я впервые попробовал строганину. Мужики перец с уксусом намешают, макают туда строганину и наворачивают. Мне же нравилось просто в сольку с перцем макнуть и есть. Вечерком хочется перекусить. Топором от пласта рыбу настрогаем тонкой стружкой и едим. Вкусно, прямо во рту тает.
Будучи в отпуске в родной деревне решили с Сергеем удивить родственников, зашедших в гости. Приволокли из чуланки стегно –  свиную ляжку – и давай топором строганину крошить. Батька как увидел, что мы мясо сырое едим, закричал: « Мати, мати, смотри, мальцы-то мясо сырое жрут». Братья двоюродные с боязнью такое кушанье пробовали, но все обошлось без последствий.
***
Еще брали на складе сельдь «иваси» в больших жестяных банках. Рыбины жирные, крупные. Обычно перед обедом в охотку навернешь такую селедчину. Вкуснятина!
Когда банку с селедкой только открывали, Коля-Мулла делал так: несколько селедин возьмет и к себе в тумбочку положит. Рыбины несколько дней в этой тумбочке лежали, ржавели. Потом вечерком после работы он заваривал крепкий чай, доставал эту селедку, которая к этому времени покрывалась золотистой ржавчиной. Коля с таким аппетитом уплетал ржавую селедку, без хлеба, запивая горячим чаем, что порой казалось, вкуснее на свете ничего нет. Ест, с него пот течет, он полотенцем утирается и чуть не урчит от удовольствия. Мы его стали расспрашивать, как он пристрастился к такой еде. Он и рассказал:
«Работал в артели, она прогорала. Все разбежались. Остались мы вдвоем с напарником. Жратвы никакой. Остались только две бочки селедки. Вот эту селедку с чаем мы и мурцевали. Так и привык».
Правда, из нас никто такую селедку вместе с ним есть не решился. Хотя она тухлым не пахла, но ржавчиной покрывалась, и желания ее есть не возникало.
Надо еще отметить, Коля-Мулла был довольно образованным. У него за плечами – два курса университета. Бывало, если подопьет, любил побеседовать на философские темы.
Страдал Мулла серьезным недостатком: курил в постели. Иногда засыпал с цигаркой в руках. Мужики не раз делали Коле замечания – спалишь нас. Он только отмахивался. И как на притчу, это случилось. Однажды я проснулся, сходить по малой нужде. Чувствую, едким дымом пахнет. Печка давно остыла, в избушке дубак, а дым-то откуда? Смотрю, Мулла весь в дыму лежит, а под ним матрац шает, уже на половину выгорел. А он спит с сигаретой в руке. Мужики тоже все спят крепким сном. Я всех быстро растолкал. Муллу стащили вместе с матрацем со второго яруса нар. Дымящий матрац выбросили на улицу. Я думал, мужики Муллу побьют, но обошлось руганью с матьками. В тепляке потом долго сохранялся запах паленины.

Дед Мороз
На Марии Расковой лес по пикетам мы растаскивали с Мылом. Он рулил бульдозером, а я прицепщиком был. Цепляли целую вязанку леса и растаскивали по пикетам, местам будущих опор. Стропов 10-15 – чем больше, тем больше бревен зацепим. Я  уже так лихо наладился отцеплять, что Мыло только притормозит, я «мухой» раз-раз отцеплю нужные бревна. Мыло видит, что я отцепил, и вперед  дальше едет. Смотрит уже вперед. А тут небольшой поворот такой случился. Он лес-то за собой потащил,  а я  попал в «мертвую» зону. Когда бульдозер поворачивает, получается угол. Прицепщик должен находиться с безопасной стороны. Я же почему-то угадал как раз в тот угол, куда бульдозер поворачивал. Убегать было уже бесполезно, потому что снег там выше пояса. А Мыло видел, что я отцепил, поворачивает и назад-то уже не смотрит. Мне бежать некуда. Пачка леса, который он тащит, на меня надвигается. Я кричать, но он в бульдозере не слышит. Ну, думаю, сейчас меня этим лесом расплющит.
Мне ничего не оставалось делать, как падать на снег. Там на солнышке вытаяла такая небольшая ложбинка. Последнее, что мне в голову пришло:  я со всего маху лицом и всем телом постарался утопиться в снегу. Лежу и только чувствую: лес все пуще на меня натягивает, все сильнее в снег вжимает. Соображаю: наверное, мне хана, если Мыло сейчас не чухнется, меня вотрет, не вылезу. Но у Мылы, видно, чуйка сработала: он назад оглянулся – меня нет. Он сразу остановился, вылез из кабины на гусянку и орет: « Эй!».
Я тогда начал раскапываться и вылезать из-под бревен. Вылезаю.  Мыло, видно, труханул порядком, а как увидел, что из-под снега моя башка показалась, так закатился смехом. У меня тогда роскошная борода была. Потом он рассказывал мужикам: « Вылезает, как Дед Мороз - борода белая, весь в снегу».

Лавина
Строили мы высоковольтную линию, 35 000 кВт, от посёлка Марины Расковой, центральной усадьбы прииска "Дальний", до ручья Арга-Юрях. Лес нам привозили машины-длинномеры с посёлка Яна. Сам я там ни разу не бывал. Видимо, в этом районе рос сосняк, настоящий  строевой лес. Нам доставляли 9 – 11 метровые бревна.
Так как проехать вдоль трассы ЛЭП машины не могли, разгружали их около поселка. Предназначавшийся для опор сосняк  мы всей пачкой  цепляли к бульдозеру и тащили волоком по трассе будущей ЛЭП.
Однажды такую машину разгружали мы с Вернадским. Толян тогда уже тоже работал в нашей бригаде. При разгрузке длинным стропом зацепили пачку бревен посередине, водитель откинул борт машины, и  затем стащили лес на землю.  Зачикировали и поволокли бревна бульдозером на короткой сцепке.
Сейчас на случившееся я смотрю другими глазами. По молодости не придал произошедшему большого значения. Но от страшной гибели в тот злополучный день нас спасло настоящее чудо. Бог, Ангел Хранитель. Как угодно можно назвать.
Проехали всего ничего, бульдозер начал буксовать. Решили перецепиться на всю длину троса. Обычно завязывали «хитрый» узел, позволявший это делать. Конец троса оказался измочаленным, попросту расплелся.
Решили трос обрубить. Вернадский положил его на кромку гусянки и держал. Я взял большую кувалду, килограмм так тридцать, мы в шутку называли её "тёща", размахнулся, и почти ударил, но в последний момент трос "сыграл". Кувалду не остановишь. Удар пришёлся по тросу вскользь. Напарник пытался увернуться, но безуспешно. Кувалда прилетела Вернадскому в бедро. Толян упал и начал от боли буквально грызть землю, винтом крутиться. От волнения у меня началась настоящая истерика. Вернадский по земле катается, а у меня истерический смех и слезы. Умом-то понимаю, что чуть инвалидом человека не сделал. Через несколько секунд шок прошел. Вижу: ссадина на ноге здоровенная, смотреть страшно.
- Может в больницу? – спрашиваю.
- Да, ничего. Скользом попала, – махнул рукой Вернадский.
Поехали дальше. Вскоре дорога пошла вдоль склона  высокой крутой сопки.
И тут поломка. Полетели сережки на муфте. Опять остановились. Сняли верхний кожух, поменяли сережки. Благо у меня всегда с собой были запасные. Всё починили. И снова в путь. Так как потратили время на ремонт, уже начинало смеркаться. Мимо нас промчалась машина-дежурка.
Мы двигались дальше, но не долго. Вдруг Вернадский закричал:
- Ты куда едешь? Ослеп? Дороги-то нет!
- Екарный бабай! – я смотрю: в самом деле, где раньше была дорога, остался только ровный снежный косогор.
Мы вышли, а там такой наст, что снег под ногами даже не проваливается. Всю дорогу перекрыло. Метров пятьдесят вперед прошли, ни конца, ни края нет снегу. А мы уже порядком вымотались от всех этих передряг, еле ноги волочим. Ну, я и предложил:
- Толька! Ну его, нах*й!
- Точно, – согласился Вернадский.
Отцепили мы лес и вернулись обратно в посёлок. Там в общаге у нас были две комнаты. Бросили бульдозер под окном. Зашли в комнату. Заварили чаёк. Сидим – пьем, отдыхаем.
Примерно в это время водитель дежурки, которая нас обогнала у самого склона злополучной сопки, возвращался в гараж.
Подъехал к этой заваленной снегом сопке, только с противоположной стороны. Видит – дороги нет. Сошла лавина. И никого: ни нас, ни бульдозера. У водилы сразу мысль, что мы под лавину попали, что засыпало нас.
Вот такая история. Если бы не случилось поломок и прочего, по всем раскладам мы были бы как раз посередине лавины, и нас заровняло бы так, что не надо хоронить. Водила как-то умудрился развернуться и помчался обратно на стоянку к нашим мужикам. Тогда уже бригадиром был мой братка Сергей. Водитель дежурки всё мужикам рассказал: сошла лавина, никого не видно – ни бульдозера, ни леса. У всех, конечно, паника.
К посёлку Марины Расковой был ещё один путь, по ручью, зимой он замерзал, но это тридцатикилометровый крюк. Мужики ломанулись по этой дороге. Можно только представить, какие мысли были у них в головах, какие картины представлял себе мой брат.
Прилетают в деревню, а мы с Толяном чай пьём. Живые и здоровые.
Братка кинулся, обнял меня. Даже через много лет я не могу спокойно об этом говорить, слеза прошибает.
Увидев, что все в порядке, все постепенно успокоились. Перетёрли, что дальше делать. Решили: Коля Мулла, опытный, бывалый, его и отправить. Он  на бульдозере целую ночь расчищал дорогу.
А мы с Толяном утром зацепили бульдозером лес и уже без приключений доставили на трассу.

Вася
Прииск "Дальний", его контора находилась в поселке им. Марины Расковой. ЛЭП строили от Марины Расковой до ручья Арга-Юрях. Прииск здесь собирался отрабатывать новое золотоносное месторождение. Естественно, нужно было электричество. У нас стояла задача его провести, чем быстрее, тем лучше. Объём работы предстоял большой. Взяли в аренду два бульдозера, один из них получил я. Однако, по прошествии какого-то времени у шефа приехал земляк на Колыму. Звали его Вася, фамилия Гопак, короче хохол. Шеф тогда сказал мне: «Ты по опорам уже лазишь, будешь линейщиком, а Васю посадим на бульдозер». В принципе, я был не против, мне еще и забот меньше. Техника же внимания требует.

Трассу под ЛЭП  старались прокладывать по склонам сопок. Это не так-то просто. Забраться на бульдозере на сопку, да еще и проложить трассу не каждый сможет. Для Васи это стало настоящим испытанием. У него опыта работы в таких условиях не было, на материке он работал на «трубаче», тракторе со стрелой).
Однажды Гопак с  Якутом пробивали трассу. Забрались на довольно крутую сопку и, бац, «разулись». Гусеничная лента спала с катков. Поставить ее на место - целая проблема. Попробовали самостоятельно «обуться» - не получилось. Тогда слили воду с системы охлаждения и оставили бульдозер на ночь на склоне сопки, а сами пришли к теплякам пешком. На следующее утро Якут съездил на дежурке в поселок, попросил на время второй бульдозер, чтобы с его помощью обуть наш.
Поднялись на втором бульдозере на сопку,  подкострили и завели свой бульдозер, натянули гусянку, «обулись». А воды-то в системе охлаждения нет. Без воды дизель может только в течение получаса работать. Время на исходе, надо торопиться. Тепляки у нас стояли как раз под этой сопкой, склон градусов сорок пять, если не больше.
Якут говорит Гопаку:
- Ты давай, Вася, спускайся по этому склону», - и показывает в сторону тепляков.
Вася как поглядел вниз:
- Нее... - отвечает. - Цэ не можно! У меня ж диты!
И обращается ко мне:
- Давай, ты!
- С каких это щей? - отвечаю. - Ты же водила, ты и рули!
- Хватит вам торговаться, - сказал Якут. - Запорем двигатель!
Пришлось мне рулить. В этом деле самое основное - не дать бульдозеру уйти на боковое скольжение. Нацелился я. Выехал на склон. Сначала бульдозер шел нормально, а потом вместе со снегом, с камнями покатился, как на санях, и прямиком к теплякам. Там уже воду подготовили: мужики натопили снега. Слава Богу, всё обошлось!
Другой случай. Переезжали с одного места на другое. Мыло своим бульдозером тащил один вагончик, а Вася другим тянул второй тепляк . Антабус идти пешком поленился и залез в тепляк. Сколько-то проехали, Вася притормозил, а Антапка в это время решил выскочить из тепляка. Спрыгнул, а Гопак, не оглянувшись назад, дал газу. Антапке ничего не оставалось как бежать перед тепляком. Расстояние до бульдозера было небольшое, метра полтора, но из-за шума Вася не слышал призывов Антабуса остановиться. И тут Антабус не растерялся: снял с руки рукавицу и швырнул ее через кабину бульдозера. От неожиданности Гопак сразу остановился. Антабус был спасен, но еще долго ругался и материл Васю, на чем свет стоит.    Надо заметить, не прижился Вася на Колыме. На следующий сезон шеф сказал ему: «Вася, хлопцы тобой недовольны». Он все понял, рассчитался, проставился и уехал на материк. Навсегда.

Ванинский порт
В то время, когда Толя Вернадский работал с нами на строительстве ЛЭП  Мария Раскова – Арга-Юрях, его жена и дочь оставались жить в поселке Гастелло. После окончания очередного сезона Толян решил отправить их на материк к родителям. Вещи решили отправить контейнером. Переслать можно было морским путем. Шеф разрешил воспользоваться бригадной машиной. Вдвоем с Толяном мы поехали на Гастелло, загрузили все шмотки и отправились в порт Ванино.
Я помню тот Ванинский порт
И вид парохода угрюмый,
Как шли мы по трапу на борт
В холодные мрачные трюмы.
До сих пор помню мрачное впечатление, которое произвело это место. Словно со всех сторон окольцованный сопками порт, синева, холод. Темная вода, черная бездна. Я то самолетом прилетел на Колыму по своей воле, а зеков раньше привозили на барже… мрачные трюмы - как в песне.
Можно представить: выгрузили зеков, и видят они эту картину. У каждого мысль: всё, хана! Есть от чего впасть в уныние.  С одним таким бедолагой довелось общаться. Рассказывает - смеётся, а потом добавляет - тогда не до смеха было, страшно.
Подъехав к порту, я думал, нас на территорию не пустят, все-таки стратегический объект. Но нас пропустили без проволочек. «Что дальше?» – спрашивает Толян. « Иди на разведку, - говорю. – Узнай, порядок отправки».
Через какое-то время Толян вернулся и сообщил: «Если все по правилам, то это будет долго, а если заплатить водителю погрузчика пять рублей, он готов подвезти свободный контейнер под погрузку». Как на притчу, ни у меня, ни у него пяти рублей не оказалось. «У меня только десятки»,- говорит Толя. Я говорю: « Раз пятерки нет, давай десятку. Что мы тут торчать с тобой будем?» Так и сделали. Вскоре нам доставили контейнер, мы загрузили в него Толяново «добро». Позвали водителя погрузчика, у которого был ключ и пломбир. Он опечатал контейнер и увез его на погрузку.
Мы же, облегченно вздохнув, отправились в обратную дорогу.


В долину Декдакан
Токичан  тоже был участком прииска «Дальний». Там мы строили линию связи – п. Токичан – п. Гвардеец. Жили на Токичане в общежитии. Питались в столовой. Пока работали рядом с поселком, ходили пешком. Но по мере удаления работ по строительству линии встал вопрос доставки грузов и самих работников. Для этих целей взяли в аренду на прииске «сороковку» - трактор «Белорусь» Т-40 с одноосной тележкой. Мужики окрестили его ласково «Ласточка». Техника эта замечательная. Неприхотливая в эксплуатации, добротная. С блокировкой колес. Это очень удобно в условиях Севера. Стоит только заднему колесу шлифануть, как автоматически включается передний мост, и уже гребут все четыре колеса. Практически из любой ямы эта техника может выбраться. 
Надо сказать, что на Токичане золото добывали открытым и шахтным способом. Сергей, который в то время у нас уже был бригадиром, скорешился с горным мастером. Как-то этот парень подогнал нам шахтный рукав, с помощью которого компрессором нагнетают воздух в шахту. Это специальный воздуховод из прорезиненной ткани. Вот такой, уже негодный, рукав он нам и отдал. Я трактор немного утеплил этой тканью. На тележке мы соорудили из этой же ткани укрытие, чтобы прятаться от ветра. Мужики на тележку в эту импровизированную будку садились, и я вез их на обед.
Работы шли уже вблизи поселка Гвардеец. Там дорога проходила через перевал, небольшой, но довольно крутой. Обычно спускались с него по серпантину. Бульдозеры же по перевалу спускались по прямой, круто, но бульдозер идет нормально. Я тоже по этой натоптанной дороге на своем «белорусике», когда без тележки, пристрастился спускаться напрямую. Не один раз ездил достаточно уверенно и легко.
Однажды поехали в столовую на поселок Гвардеец. В кабине трактора места мало, но вдвоем можно уместиться. Парни по очереди садились ко мне в кабину, в тепле веселей ехать. Остальные  мужики загружались в тележку и ехали. В этот раз сел со мной мужик, я и имени его не помню, он недолго у нас в бригаде работал. 
И что меня толкнуло с груженой тележкой поехать не по серпантину, а по прямой? Как только пошли на спуск, тележка начала трактор толкать, колеса не успевали делать обороты, и  меня поволокло юзом с перевала. Я пытался удержать трактор, чтобы он шел прямо. Здесь главное, чтобы не сложило с тележкой, а иначе кубарем бы пошли – и трактор, и тележка. Замотало бы.
А этот «кнут», который в кабину сел, со страху давай хвататься за руль. Я ему локтем по бочине как врезал, говорю: «Зажмись, не мешай». Он забился в угол, прямо расплющился. А я «маслаю» рулем туда-сюда, чтобы  удержать трактор. 
Парни в тележке «расчюхали», что мы летим с перевала. Потом все происходило, как в фильмах про десантников: без суеты и паники мужики друг за другом начали кубарем сигать с тележки. А мы летим дальше вниз. В конце концов мне удалось с дороги одной стороной трактора снег закусить . Скольжение погасил, и трактор остановился. Мужика этого из кабины тут же выгнал, напутствуя: «Чтоб ноги твоей больше в кабине не было!». С тех пор с тележкой я уж только по серпантину ездил.
Этот случай еще раз подтвердил правоту слов моего инструктора по вождению. В техникуме нас учил водить автомобиль Леонид Басов. Так вот он всегда говорил: «Можешь в критической ситуации на дороге в душе бояться, паниковать, но руки должны делать свое дело».
Парни, собравшись у трактора, посмеялись. Может, кто и труханул немного, но вида никто не показал. Меня пытались подначивать: «Что испугался?». Я честно признался: «Не без этого».
***
Природа в районе долины Декдакан особенная: укрытые снегом сопки отливают синевой, редкая растительность, деревца невысокие, опасные перевалы – мрачная суровая красота этих мест.
С  перевалом в долину Декдакан  был связан  еще один примечательный случай. Надо отметить, что подъем на перевал со стороны Токичана  был более пологим, чем спуск, о котором я рассказывал выше. Дороги эти были местного значения, по ним ездили в основном приисковские машины. В лучшем случае, дорогу расчищали от снега бульдозером в один нож. По такой дороге двум машинам не разъехаться. Чтобы разминуться, на определенном расстоянии сделаны карманы – углубления в снегу. Высота снега, кстати, больше метра. С которой стороны карман, тот встречный в него ныряет, машину пропускает и едет дальше.
В тот день мы ехали на работу с Токичана в сторону Гвардейца. Я как обычно за баранкой трактора, мужики из бригады ехали в тележке сзади. Они в тот раз, наверное, даже и не поняли, что были на волоске от гибели.
Дорога шла в гору. Трактор конечно не болид, но скорость у нас тоже была приличная.  И вдруг вижу: навстречу нам из-за поворота машина летит, ЗИЛ-151(грузовой автомобиль повышенной проходимости, сделанный на основе американского Студебеккера).
Ей  там как раз под горку, тормозить бесполезно. Идём мы друг на друга на огромной скорости. И никуда не свернуть, не отвернуть. В снег нельзя – большая толщина. Слишком поздно. Душа замерла, думаю – всё, пропали.
Все же, видно, Ангел-Хранитель  берег нас. Буквально в последний момент, наудачу нам попался дорожный карман с нашей стороны. Единственный шанс. Сейчас или никогда - промелькнуло в голове. Добавил оборотов. Выносите, друзья, выносите, враги! Со всего маху влетел в этот карман и остановился. Встречный автомобиль пролетел мимо. Расстояние между машиной и нашей тележкой с мужиками  было буквально со спичечный коробок.
Вечером после работы в общаге на Токичане этот мужик, водила со сто пятьдесят первого, нашёл меня.
- Ты, - говорит, - извини, что так получилось. Я думал, врежемся. Ты – молодец, среагировал вовремя!
- Всё нормально, - отвечаю, - раз не связались. Обошлось.
Молодой я был, не такой мнительный, как сейчас, проще относился к жизни. Хотя в душе чувствовал, что нес ответственность за жизнь людей, которых вез.
***
Я уже говорил, что по окончании работ ЛЭП обязательно принимала государственная комиссия. При подписании присутствовал и представитель прииска. Как в России водится, любое доброе дело надо обмыть. Помню, по этому поводу у нас уже был накрыт стол. Закусь, выпивка – все как полагается. Заходит начальник участка. Увидел такое и говорит: «Ребята, вы что это? Коньяк колбасой закусывать?». Вроде как не по этикету, не сочетается. Но в процессе подписания документов он выпил бутылку коньяка и закусил кругом краковской колбасы. Впоследствии это выражение стало у нас своеобразным приколом – кто-нибудь да норовил сказать: « Вы что ох*ели, коньяк колбасой закусываете?!».
***
Идёшь ты всю жизнь через потери, как будто ведёт кто, чтобы научиться ценить, держаться. «Будем держаться», - сказал мой батька, когда хоронил мати. Давно. Время притупляет боль, делает тебя сильнее. И только память остаётся, да вера. Лукавит тот - кто скажет, мол, это не так. И человеку нечем помочь, потому что убогий не видел смерти.
Костлявой собакой бежит она, смерть, вдоль зимней колымской трассы и все пытается обогнать машину. Топишь на газ - не отстаёт.
Вровень. Быстрее, яростнее. Сжимаешь баранку. Хуй тебе, сука.
***
Нам говорили раньше дураки, что нет Бога. Тогда зачем на земле этой грешной живу? Разница между верой и церковью такая же как между Родиной и "союзом нерушимым". У меня Родина - мои родные, мой дом. Сколько бы не стучали в патриотический барабан сверху, ничего не изменится, на том стою. Вот и вера тоже, ощущалась, на Колыме, где, казалось бы, откуда Богу взяться. Всегда незримо Он был рядом со мной, помогал, хотя я даже не знал его имени.
***
Есть у меня на этой земле должок перед людьми, которые ушли раньше, не смогли в силу разных обстоятельств оставить о себе памяти. И думаю, вот они интересны. Из меня писатель, как из Мыла читатель, но держит наивная, по сути, мысль – книгу надо написать. Это мой долг перед мужиками. Не подведу. Тогда не подвёл и сейчас нельзя. От души. Пусть им там будет хорошо на небе. Всем.
***
Вспоминая дела давно прошедших дней, понял одну простую вещь, которая вроде бы бесполезная, но может кому и пригодится.
Живу я в маленьком городке на севере Урала. Девятиэтажка, многоквартирный дом. Такие в девяностых строились сразу по три, по четыре, впритык друг к другу. В этом же доме, только в другом подъезде, жил мужик примерно моего возраста. Лично я с ним знаком не был. И к нему друзья приходили, люди разные, посидеть, поквасить, искали его подъезд и не сразу находили, так как их, подъездов, много и они все одинаковые, братья-близнецы, а номера то ли закрасили, то ли их изначально не было. И вот однажды этот мужик придумал такую штуку, взял с балкона банку старой нитрокраски, белого цвета, малярную кисть и нарисовал прямо на асфальте перед дверями подъезда здоровенный диагональный крест. С тех пор, кому надо, его быстро находили по знаку. Эту историю я узнал даже не от него самого, а от одного из его знакомцев. Через несколько лет этот мужик переехал, а крест на асфальте рядом с подъездом так и остался, потёрся, истоптался ногами. Иду мимо, вспоминаю. Покуда есть наш след на этой земле, покуда нас, нашу жизнь, наши чудачества или что-то грустное, помнят те кто помоложе, мы никуда отсюда не денемся. Про нас расскажут, смешком, полусловом, обмолвятся другие. И всё продолжится. Вот я к чему веду.
***
Вот и добрался до конца этого повествования. Что дальше? Край? Или просто порог родного дома, в котором давно не появлялся, место, где живут воспоминания. Бог знает.
И, да, стараюсь в этой книжице говорить только за себя, а получается много голосов. Всегда так. Скажешь, кто-то согласится, одобрительно кивнёт в ответ. Значит не один я такой на свете. Обрывки воспоминаний складываются, появляется целое, и от этой штуковины уже не отмахнуться просто так, мол, грубо, несвоевременно. Не торопись судить, лучше вспомни как там у Маяковского: « Это время гудит телеграфной струной, это сердце с правдой вдвоем. Это было с бойцами, или страной, или в сердце было в моем». Улавливаешь, о чём толкую? Добавить нечего.

На материк
У всех колымских отпускников: старателей, шабашников, приисковских рабочих была традиция: уезжая на материк, зайти в ресторан  магаданского аэропорта «Сокол», отметить окончание сезона, успешный отпуск, пропустить рюмочку и обязательно заказать песню. В то время в ресторане играл вокально-инструментальный ансамбль. Кто заказывал «Колымский вальс», кто – «Колымскую трассу», мы же обычно заказывали песню «Лопаточка».
Заплатишь лабухам червонец, они перед исполнением торжественно объявляют: «Для наших гостей, лэповцев, улетающих на материк звучит «Лопаточка»!».

Я нынче в отпуске,
А ты, лопаточка,
В земле на отдыхе
На полный штык.

Мы всей бригадой встаем, все нам аплодируют, мы раскланиваемся, и затем звучит песня. По окончании – вновь аплодисменты. Затем веселое застолье продолжается.
Однажды во время такого мероприятия Николай Иваныч, Мыло, отличавшийся весьма нестандартным мышлением, неожиданно предложил: «Мужики, давайте возьмем литру водки и пойдем на природу, выпьем по-человечески». Такое кардинальное предложение было встречено положительно. Взяли выпивку, закуску и пошли за территорию аэропорта. Уселись за рекламными щитами, подальше от посторонних глаз, и душевно пообщались на прощание.
***
Что станет тебе почвой под ногами, когда будет тяжело?
Две вещи.
Память и вера.
Без прошлого - нет будущего. Не забывай своих корней, своего дома, не забывай людей, которые, будучи старше, помогли выбрать направление в жизни, тех, кто поддерживал тебя, тех, кто стал примером, настоящим, положительным.
И будущее, куда иду с Богом. Делаешь так делай, а веруешь так веруй, - кто-то произнёс. Не проповедуя, для себя. От души. Просто я так понимаю. Не обижайся если у тебя по другому, каждому своя колесница, каждому своё. Как карта ляжет...
***
Пять лет моей жизни прошло на Колыме. И я никогда не забуду ее суровой природы, людей, с которыми меня свела судьба. Пусть эти строки будут не просто текстом, а благодарностью им, они заслужили место на этих страницах, простые люди, каких много по стране, тогда и сейчас, разные, каждый со своим характером. Колымский край стал для них и для меня вторым домом.
Батька сказал мне раз, мол, хватит уже по сопкам лазить. Неизвестно, как сложилась бы моя биография, если не эти слова, но тогда я к ним прислушался и вернулся домой.
Что дальше?
Тогда я не знал, что проработаю всю жизнь на производстве, пойдя по стопам отца.
Не знал, что одним прекрасным днём зайду в городскую библиотеку и познакомлюсь с девушкой, со своей будущей женой, что у нас будет двое сыновей.
Я был молод, вся жизнь впереди.
Ощущение счастья – сейчас. И ради всего этого стоит жить.