Все началось с того, что Лена купила помаду. Импортную, французскую, красную. Вечером она сделала макияж, нарисовала длинные черные стрелки, густо намазала губы помадой, плюхнулась на диван , и повернула голову строго в профиль. Муж как-то обмолвился, что в профиль Лена похожа на Элизабет Тейлор, и с тех пор она старалась сидеть к нему боком. Однако, в тот день по телевизору шел бокс, муж смотрел строго в телевизор, и никакой в мире профиль Клеопатры не мог отвлечь его от боя Тайсона с Холифилдом.
Лена сменила тактику. Поизображала Шерон Стоун, позакидывала нога на ногу. Но, симпатичные круглые коленки внимания мужа тоже не привлекли, и новая помада опять осталась без комплиментов
- Дождешься! Мне об этом скажут другие…, - прошипела и удалилась на кухню Ленка.
За окнами кухни плакали и смеялись снежинки. Близился Новый год, и Лене стало очевидно, что не за того Тайсона она вышла замуж.
Тем временем бой закончился, и возбужденный радостный Игорь с удивлением обнаружил на кухне рыдающую жену.
- Ты меня не любишь, а у меня помада…, - всхлипывала Ленка. – Мы никуда не ходим, а я хочу на светский раунд.
- Может, раут, - взоржал бывший боксер.

В общем, с этого все и началось. Как не крути, а Игорь любил свою романтичную провинциальную леди, и через пару дней притащил домой билеты на Новогодний бал в Киевской Опере. Едва взглянув на эти билеты, Лена сразу поняла, что муж ее любит. Напечатанные на белом глянцевом картоне, пахнущие дорогим лаком пригласительные, были шедевром рекламы девяностых. Тисненные золотом буквы гласили, что это не просто бал, а Венский бал! И к каждому билету был приклеен один, самый настоящий австрийский шиллинг!
Может кто-то и не поверил в любовь, глядя на это произведение искусства. Но, - не Лена. А, когда на штампе она разглядела цену билета, то поняла, что муж ее просто боготворит. Два билета на бал в киевскую оперу стоили как родительская хрущевка и мужнин гараж в Селидово вместе взятые!

Платье решено было шить! Только шить! И не какое-нибудь, а как у Вивьен Ли в «Унесенных ветром». Блестящее, синее, с пышными юбками и корсетом! А как иначе? Не каждый же день Лена ходит на бал. Венский бал! Драгоценности уступили место бижутерии. Но туфли, прелестные атласные туфельки, удалось купить самые настоящие, итальянские. Смокинг для Игоря взяли напрокат в свадебном салоне. Бывшему полу тяжу и нынешнему бизнесмену он был немного мал, но Лена смотрела не на смокинг, а на яркую, цветастую, купленную у знакомого конферансье бабочку. Она была прекрасна! И, когда 31-го декабря, блистательно разодетые Игорь с Леной стояли перед зеркалом Оперного театра, то Лена подумала, что такой красивой пары она ни в каком кино не видела. Гордая и счастливая она шла покорять светский мир столицы и была уверена в успехе.

В фойе театра было на удивление безлюдно. Фуршетные столы потеряли стройность рядов, и плясали вдоль стен то ли лезгинку, то ли чечетку. На столах не было ни бутербродов, ни мандарин. Ни коньяка, ни минералки. Лишь съеженные, испачканные чем то новогодним красным, скатерти указывали на то, что праздник уже был. А они его пропустили.
Время близилось к двенадцати и в фойе театра громко смеялись журналисты, да прикрывали двери лож озадаченные припозднившиеся гости.
- Ой я дивчина Наталка, а зовуть мэнэ Полтавка. – Доносились из-за этих дверей звуки праздничного концерта.
Ошарашенные Игорь с Леной вошли в свою ложу.
- Тишше!- Зашикали на них зрители. – Тише, идет запись. – Обьяснил, кто-то невидимый.
Игорь с Леной застыли. В театре царила какая-то сверхъестесственная тишина. Не скрипели сиденья кресел, не шуршала фольга шоколадок, не стучали театральные бинокли. Зрители молчали как заколдованные и дружно поворачивали головы за снующими в партере камерами. Каждый из присутствующих мог попасть в кадр, каждого могли показать по телевизору, и каждый к этому стремился.
- Тишина в зале! Наталка-Полтавка, дубль два,- скомандовал чей –то голос.
- Ой я дивчина Натаалка, а зовуть мэнэ Полтаавка, - заголосило по новой сопрано.
Это – пиздец! – подумала Лена.
- Уходим!- Потянул ее за руку скорый на расправу муж.
Ленка с Игорем выскользнули обратно в коридор и уставились друг на друга.
- Скоро Новый год, – Повернулась к мужу в профиль Лена.
- Я за шампанским. – Бросился в буфет Игорь.
Ровно в двенадцать, когда вдруг ударили куранты, двери лож распахнулись, и разношерстная толпа хлынула в коридоры театра Игорь откупорил и разлил по стаканам шампанское.
- Наше! Артемовское! – Гордо произнес парень.
Шампанское девяностых шампанским не пахло. Игристое, теплое оно пахло: брагой селидовских гаражей и мелитопольских хрущевок, фруктовой карамелью и пыльными котятами, черешневым цветом и первомайским парадом. Мутное пойло в стакане из столичного буфета пахло родиной. Их с Игорем маленькими родинами, и бывшие провинциалы выпили шампанское до дна и пошли сниматься на камеру и танцевать.
В партере театра уже гремела музыка. Вокруг установленной в центре зала елки вальсировал переодетый в гусар и проституток кордебалет. Самые смелые из гостей уже присоединились к этой компании. Величественная музыка Штрауса взлетала к золоченым сводам театра. Звенели в люстрах скрипки, дрожали в гирляндах басы. И…, и Ленка откинула назад темные кудри, положила руку на плечо мужа и заскользила туфельками по паркету. Тяжелое, сшитое неумелой портнихой платье норовило соскользнуть вниз. Но руки мужа крепко прижимали корсет к талии жены и в этих надежных руках столичного афериста Ленке было тепло и спокойно, как в Мелитополе.

Лена готова была танцевать вечно. Но вальс закончился. Оркестр умолк, кордебалет ретировался, гости ушли добывать еду и шампанское. И тут Лена поняла, что за корсетом ее прекрасного платья происходит неладное. В животе что-то бурлило и стремилось вырваться наружу.
- Мне надо в уборную. Срочно! – Бросилась из зала вон Лена.
Она неслась по театральным лестницам позабыв о приличиях и сползающем платье. В считанные минуты достигла туалетных комнат и обнаружила там полный аншлаг. Люди отдавали миру дары фуршета и завода игристых вин кто как мог. Новогодняя фиеста была в разгаре. И, не дожидаясь своего личного позора и стремительного фейерверка Лена выбежала на улицу, подхватила руками юбки, застучала каблучками по зимней мостовой, нырнула в ближайшую подворотню, присела и поняла, что тот..., тот, кто не видел Киевской Оперы в Новогоднюю ночь, сидя на корточках, в заброшенном на голову вечернем платье тот…, тот не жил в девяностых. И ничего не понимает в стрит-арте.