Митрич был архитипический подкаблучник. Давно ненавидел жену, но виду не подавал, – бздел восстать против девяноста кг. живого мяса, снабженного глоткой-мегафоном и беспощадными кулаками.
«Порхай как бабочка, жаль как пчела» – таково было кредо жены Зинаиды. Выпив, она пускалась в пляс, а потом больно дралась. Митрич терпел.
Давно, он развязал было восстание – хотел развестись, но его подавили с жестокость Пол Пота. Митрич тогда справил себе стальной мост через всю нижнюю челюсть и чё-то охладел к путчам.
А куда деваться в глухом поволжском городишке, когда тебе сорок шесть и ты фрезеровщик, и выглядишь как сорока шестилетний фрезеровщик, а не Бред Питт в писят два, и перспективы твои теряются в тумане, как в жопе? Гримпенская трясина выходит, а не среднерусская возвышенность.
Зинка к своим сорока пяти, в ягодку тоже не вызрела. Наоборот, – смахивала на треснувший забродивший арбуз, – круглая, а из прелой щели подтекает и тянет кислым.
К тому же, любила попиздеть. На Митрича разумеется, – все остальное в стране её устраивало. Откроет ржавую вафельницу, и ну вышивать крестиком и гладью, обверложивая хуями.
Митрич посасывал сталь моста с железным привкусом крови, вспоминал молодость, молчал…

Все изменилось, едва Митрич купил авто – красную «Калину». Была практичная серая и немаркая белая, – нет, взял красную!
Машина преобразила подкаблучника. С дерзким ебалом, хуярил он по дорожной системе ям, луж и канав, давил курей и вдыхал свободу.
Едва загудели подшипники и отпала крышка бардачка, как Митрич стал здорово популярен среди женской полу-интеллигенции: продавщиц продуктовых палаток и газетных киосков.
Русские бабы падки на автомобилистов, а Митрич выгодно отсвечивал на фоне пердящих ржой шестерок и велосипедистов бессребреников.
Баба, что называется, пошла! Митрич не на шутку приготовился к мохнатой путине…
Однако, ебаться в сорок шесть в Калине хлопотно.
«Эх, мне б пикап с тентом!» – грезил Митрич о стезе пикапера и удобной ебле с вытянутыми ногами.
Недавно, радикулит пизданул его в самый ответственный момент, – на заправщице Гуле.

Гуля стонала из последних, чтоб Митрич догнал наконец ускользающую эякуляцию, когда раздался хруст, – ёбарь встал как вкопанный. Как в игре «Море волнуется раз, море волнуется два».
Гуля дернула морскую фигуру за сухонькие прохладные яйца. Мол, аллё, продолжайте фрикции, – нам зелёный! Газу! – мне еще поросят кормить, и мужа.
А того, как ломом в крестец. Едва дышит, не владеет членами, и потерял осязание в хую. Как и нет, родненького.
Гуля с трудом выбралась из-под угловатой конструкции. Разогнула Митрича, натянула штаны, и, сложив как оригами, впихнула за руль.
Дорога прошла в неловком молчании…

Конечно, для душевного секса нужна кровать, желателен абажур, тепло центрального отопления, а не сквозняк в жопу и озябшие ноги, выпростанные из авто наружу.
Выход был – гараж. Однако, это непросто, – залучить приличную даму в гараж. Не любят русские женщины гараж, и все тут!
Вспомнив дерзкие эксперименты «Квартирного вопроса» от Дианы Балашовой и других пришельцев, обивающих кухонные шкафы мехом и пр., Митрич обустроил в нанятом гараже будуар в барочном стиле, деталями отсылающем даже к изысканному рококо.
На городской свалке нашлось всё! И вещи, как на подбор: с патиной там, кракелюрами, фактурой, клопами, с историей так сказать, – атмосферные.
От дивана из красного уголка ткацкой фабрики, вообще тянуло добротным фашистским поревом. У Митрича сладко ныло в паху, – проект выходил на финишную, – гнездо разврата готовилось принять гостей.

И тут, какая-то предательская свинья, сдала Митрича в лапы Гестапо. Со всеми дерзкими половыми мечтами.
Одним воскресным вечером, вернувшись с проекта, едва Митрич скинул боты, как был встречен прямым в глаз.
Разбираться было некогда, а следовало уёбывать даже босым, потому что Зина была пьяна и уже станцевала под Кадышеву, судя по вою из комнаты. Митрич кинулся в ночь, освещая путь новеньким фонарем, – казалось, кусты и лавки, штурмует во тьме безумный эндуро.

Гараж был разгромлен. Фанатичный фашист так не отутюжил Сталинград, как Зина Митричев бардачок. Ключи от Калины она отобрала. Митрич был раздавлен совершенно – расхотелось даже дрочить. Крах…

«Собирайся, – сказала одним субботним утром Зина. – Повезешь в областную больницу».
Впервые за три недели Митрич сель за руль. Руки подрагивали от счастья, шелест мотора волновал.
– Пристегнись, – сказал жене.
– Еще чего! Вези аккуратней, Казанова мордовский.
Она никогда не пристегивалась – ремень давил живот и стеснял.

За городом, на выходе из виража, Митрич поддал. Вот уже восемьдесят, девяносто. Вдруг, у встречной «Газели» лопается переднее левое, и ее разворачивает поперек дороги. Асфальт мокрый после дождя, потому на тормоз машина забила болты, и пошла на таран.
У Митрича промелькнула в глазах вся нехитрая жизнь. С чем уходит, что видал? А ничего, только Зинку. А так хочется еще пожить, чтоб любовь, секс ночи напролет, счастье, а не Зинка.
Давя тормоз, он глядел на стремительно приближающийся грузовичок, и вдруг отметил, что пристегнут и есть водительская подушка, а у Зины ни того, ни другого. И, бросил педаль…
Зинка заорала: «Пи…». Что «пи», не уточнила. Калина брякнула в борт и отпрыгнула, Зинка выбила лобовое, растянулась на капоте. Митрич получил подушкой по лицу, – целёхонек...

– Жить будет? – спросил он врача скорой.
– Если успеем в течении десяти минут, шанс есть.
Митрич рухнул как подкошенный и забился в конвульсиях: «А-а! Сердце! Помираю!»
Врач кинулся пощупать пульс, но мужик уворачивался как атлетичный уж, – не давался, а только орал: « Не оставляйте! Не оставляйте!»
– В машину! Дефибриллятор! – приказал врач.
Митрич поднялся и отряхнул штаны, взглянул на часы: – Отпустило…Фух… Езжайте, спасайте вон её…

– Чё пи? ПИсать? Пирожков? Писят грамм? Пизды может дать?
Бездвижная Зина в коляске, монотонно повторяла: «Пи, пи…», словно силясь что сказать, и, никак.
Из всего многообразия русского языка, после ДТП ей осталось лишь «пи» и едва действующая левая рука. Митрич проклинал шибкого доктора со скорой, – жизнь его превратилась в ад.
Калина оказалась крепенькой и он ее починил. На будуар денег уж не осталось. А водить в квартиру, – соседи собаки раззвонят на весь город, да и какая пойдет при живой жене?

Тогда, Митричем исподволь овладела идея женоубийства, трансформировавшаяся в идею избавления ее от мук. Он и не заметил, как произошла трансформация, но она принесла облегчение, – он не убийца, нет, а добрый самаритянин.
«Жалко ее, мучается. Как бы помочь, падлюке…?» – задумчиво листал он «говорящую» книжицу УК. А следовало Достоевского…
Падение из окна не канало.
Обвязывая жену шарфом, Митрич вспомнил плясунью Айседору Дункан. Но, технически, удавить Зину по системе Дункан, оказалось архисложно! Открытого авто нет, шарфа этакой светски-блядской длины тут не сыскать, а как его накрутить на сраное колесо без спиц?
Весной, Митрича озарило. В мае, вывез жену в поля медоносы, куда после зимы выставили ульи. Обмазав Зину медом, усадил возле, и стал пинать домики, и дразнить пчел веткой, приплясывая вокруг каталки. Пчелы мигом облепили бабу. Та надрывалась: «Пи, пи!» и отбивалась рабочей левой.
Через три часа, Митрич пошел проведать свою сладкоежку. Коляски с телом не было!
Охуевший, кинулся по округе, и нашел жену далеко от пасеки. «Неужели пчелы перенесли…?» – обомлел Митрич.
Но, пчелы поступили куда страшней… От яда, у Зинки заработала правая, и, получив терапию, она съебалась из-под обстрела своим ходом.
– Пи, пи…– перебирала обезображенными губами Зина. – Пизде, пиздец, пиздец тебе! Пиздец!
И с этого дня, неумолимо пошла на поправку...